Сенаториализм

Сенаториализм (Парламентский онанизм, Заседательство, Комитетчина, Политика глубокой озабоченности) — политическая, а скорее даже метаполитическая, и, если уж совсем честно, то шизотерическая доктрина, суть которой доподлинно неизвестна никому, включая, предположительно, и её адептов. В наиболее общем и оттого совершенно бесполезном приближении, сенаториализм постулирует абсолютную и неоспоримую ценность самого процесса заседания, обсуждения и принятия к сведению в отрыве от каких-либо практических результатов. Это есть квинтэссенция бюрократии, возведённая в ранг высокого искусства и очищенная от такой пошлой материи, как реальный мир. Сенаториалист — это не просто человек, это состояние души, в котором создание очередной рабочей подгруппы по вопросам согласования регламента предыдущей комиссии является высшей формой экзистенциального проявления.

В интернетах явление вылезло, как и прочая подобная хтонь, из имиджборд и их современных деривативов вроде Реддита, в частности из сообщества Polcompball, где принято изображать идеологии в виде шариков. Шарик сенаториализма, как правило, выглядит растерянным и не до конца понимающим, кто он такой и зачем здесь, что, в общем-то, исчерпывающе описывает всю суть. Некоторые диванные теоретики полагают, что сенаториализм — это крайняя, терминальная форма центризма, где бесконечный поиск компромисса между всеми стульями приводит к параличу воли и полному растворению в процедурных вопросах. Другие же, напротив, видят в нём высшую анархию, где множественность центров принятия решений (каждый сенатор — сам себе фюрер) взаимоуничтожается, порождая идеальный вакуум власти. Третьи, не мудрствуя лукаво, заявляют, что сенаториализм — это просто идеология о том, что неплохо было бы иметь сенат, безотносительно всего остального. И все они, разумеется, одинаково правы и неправы одновременно, ибо пытаться загнать чистое, незамутнённое Ничто в прокрустово ложе определений — занятие для обиженных гуманитариев.

SPQR

Хотя сам термин — очевидный новодел, рождённый в пробирке интернет-мемов, анонимус с IQ чуть выше комнатной температуры без труда разглядит его глубокие исторические корни. И корни эти, разумеется, произрастают из той самой клоаки, что подарила миру акведуки, бетон, распятие и право — из Древнего Рима.

Римский Сенат — вот он, первый и непревзойденный инкубатор сенаториализма. Сборище лысых, толстых и неприлично богатых патрициев в простынях, которые на протяжении веков с переменным успехом занимались тем, что сейчас составляет золотой фонд сенаториализма: произносили многочасовые речи, плели интриги, объявляли кого-нибудь врагом народа, пилили бюджет на очередной бессмысленный поход и, самое главное, всячески мешали работать тем, кто действительно пытался что-то делать.

Именно в сенате родилось великое искусство прокрастинации, замаскированной под государственную мудрость. Какой-нибудь амбициозный поц предлагает провести земельную реформу, чтобы накормить голодранцев и укрепить армию? Сенат немедленно формирует комиссию по изучению вопроса о влиянии лунных циклов на урожайность турнепса в Этрурии. Консул рвётся в бой с очередными варварами? Сенат для начала должен заслушать доклад о состоянии обуви у легионеров третьего манипула пятой когорты, затем провести прения по поводу цвета плюмажей у центурионов и только потом, спустя полгода, выразить глубокую озабоченность. Эталонным сенаториалистом той эпохи можно считать Цицерона — персонажа, который настрочил столько витиеватых и пустопорожних речей, что ими можно было бы трижды вымостить дорогу на Карфаген. Его знаменитое «Доколе, Катилина, ты будешь злоупотреблять нашим терпением?» — это же гимн сенаториализма! Не «убить гада», не «посадить в клетку», а именно поинтересоваться, доколе он будет испытывать их ангельское терпение, пока они тут заседают.

Quousque tandem abutere, Catilina, patientia nostra?

— Пример затягивания решения очевидного вопроса

Процесс принятия решений в римском сенате был обставлен таким количеством ритуалов, примет и процедурных зацепок, что само слово «решение» звучало как оксюморон. Неправильно пролетела птичка? Заседание отменяется. У кого-то из сенаторов случилось несварение желудка? Боги гневаются, расходимся. Консул забыл надеть счастливые трусы? Явный знак свыше, что законопроект о налогах надо отложить до следующей олимпиады. Всё это — не баг, а фича. Главная цель сенаториализма — не достичь результата, а максимально продлить процесс, ведь именно в процессе и заключается вся мякотка: можно получать взятки, продвигать своих бездарных родственничков на тёплые места и, конечно же, чувствовать себя солью земли, patres conscripti, отцами нации, которые одним своим мудрым видом удерживают этот мир от скатывания в хаос.

Когда же на горизонте появлялся эффективный менеджер вроде вышеупомянутого Цезаря или его наследника Октавиана, который предпочитал решительные действия бесконечной говорильне, сенаториализм на время уходил в тень, но не исчезал. Он мимикрировал, превращаясь из реального органа власти в элитный клуб по интересам для престарелых олигархов. Императоры приходили и уходили, а Сенат оставался, как плесень в сыром подвале, пережидая смутные времена, чтобы потом снова заявить о своих правах. И даже когда от всей Римской Империи остались только воспоминания и руины, дух сенаториализма не умер. Он просто впал в анабиоз, ожидая своего часа.

Венецианская безмятежность и польский гонор

Следующее славное пришествие сенаториализма состоялось в Светлейшей Республике Венеция. Вот где идея коллективной безответственности достигла своего апогея. Венецианский Большой совет, в который входили представители всех знатных семей, представлял собой идеальную сенаториалистскую машину. Сотни людей в масках идиотских форм, заседающие в роскошном дворце, годами могли обсуждать вопрос о повышении пошлин на импорт корицы из Александрии.

Венецианская модель была хитрее римской. Если в Риме сенаторы хотя бы делали вид, что пекутся о благе государства, то венецианские синьоры отбросили эту лицемерную шелуху. Их сенаториализм был честным, циничным и насквозь коммерческим. Любое решение рассматривалось исключительно через призму «а что мне за это будет?». Государство воспринималось как гигантская корпорация, а сенаторы — как совет директоров, где каждый тянет одеяло на себя. Дож, номинальный глава государства, был по сути свадебным генералом, чья основная функция — красиво стоять на балконе во время карнавала. Реальная же власть была размазана тонким слоем по всему этому паноптикуму из дожей, советов, коллегий и трибуналов, так что найти крайнего было решительно невозможно. Это и есть мечта сенаториалиста: власть без ответственности.

Ещё одним интереснейшим полигоном для сенаториалистских экспериментов стала Речь Посполитая. Польско-литовская шляхта, дорвавшись до власти, создала уникальную систему, где каждый шляхтич в Сейме обладал правом liberum veto. Это означало, что любой, даже самый занюханный и нищий, но гоноровый пан мог встать и своим воплем «Nie pozwalam!» («Не позволяю!») заблокировать любой законопроект. Можно ли представить себе более совершенный инструмент для саботажа и прокрастинации? Это сенаториализм в абсолюте, доведённый до логического абсурда.

Десятки важнейших реформ, необходимых для спасения страны от хищных соседей, были похоронены под этим liberum veto. Пока прусские, австрийские и русские монархи строили современные армии и централизовали управление, шляхта в Сейме могла неделями сраться по поводу того, чей кунтуш моднее и чья сабля острее. Зато каждый из них чувствовал себя не каким-то там винтиком в системе, а полноценным королём в миниатюре, равным воеводе. Итог закономерен: Речь Посполитая была распилена соседями, не сумев оказать сколь-нибудь серьёзного сопротивления. Но для истинного сенаториалиста главное не результат, а процесс. И с точки зрения процесса, польский Сейм был произведением искусства. Он идеально выполнял свою главную функцию: не давал никому ничего сделать.

Новое время: парики, отцы-основатели и Палата Лордов

С наступлением эпохи Просвещения и буржуазных революций сенаториализм, казалось бы, должен был кануть в Лету. Но не тут-то было. Он лишь сменил тоги и кунтуши на напудренные парики и шёлковые чулки. Идеальным пристанищем для него стали верхние палаты парламентов, создававшиеся как бы в противовес буйным и непредсказуемым нижним палатам, куда понавыбирали всякий сброд.

Великобритания с её Палатой Лордов — это просто заповедник сенаториализма. Наследные пэры, пожизненные бароны, англиканские епископы — весь цвет нации, чьё главное достоинство заключается в правильном происхождении и умении спать с открытыми глазами во время дебатов. Веками эта почтенная публика занималась тем, что с отеческой мудростью заворачивала любые прогрессивные законы, идущие от Палаты Общин. Отмена рабства? Давайте создадим комиссию. Всеобщее избирательное право? Это подорвёт устои. Запрет на использование детского труда? Но кто же будет чистить дымоходы, сэр? Палата Лордов — это живое воплощение принципа «если оно работает, не трогай, а если не работает, то тем более не трогай, само рассосётся».

Но настоящий ренессанс сенаториализм пережил в Соединённых Штатах Америки. Отцы-основатели, будучи людьми начитанными и опасавшимися прямой демократии как огня, специально создали Сенат США как фильтр, как холодильник для остужения пылких голов конгрессменов из Палаты Представителей. Сенаторов изначально избирали не всенародным голосованием, а законодательными собраниями штатов, чтобы туда попадали только самые респектабельные, богатые и, главное, неторопливые джентльмены.

Американский Сенат — это храм процедур. Филибастер, cloture, reconciliation — для непосвящённого это звучит как заклинания из лавкрафтианских ужасов. И по сути, так оно и есть. Филибастер — это возможность для одного-единственного сенатора заблокировать принятие закона, просто выйдя на трибуну и зачитывая вслух телефонный справочник, рецепты пирогов своей бабушки или Библию. И пока он стоит и говорит (или просто стоит, опираясь на трибуну), ничего не происходит. Это апофеоз сенаториалистской мысли: остановить время и погрузить всю страну в анабиоз силой одного лишь слова. Или, точнее, потока слов. Знаменитые многочасовые филибастеры, как у Строма Тёрмонда, который больше суток вещал против закона о гражданских правах — это не политическая борьба, это перформанс, священнодействие во имя Великой Процедуры.

В Сенате США всё пропитано духом неспешности и элитарности. Его называют «самым эксклюзивным клубом в мире». Здесь не принято торопиться. Законопроекты могут мариноваться в комитетах годами, если не десятилетиями. Средний возраст сенатора таков, что иные из них помнят ещё Паттона, а то и Гражданскую войну. Это создаёт уникальную атмосферу геронтократии, где мудрость зачастую неотличима от маразма, а приверженность традициям — от банальной ригидности мышления. Современный американский сенатор — это идеальный продукт эволюции: он умеет говорить обо всём, не говоря ничего конкретного, мастерски уходить от прямых ответов и с отеческой улыбкой объяснять избирателям, почему их проблемы нужно отложить в долгий ящик ради национальных интересов.

Теория и практика современного сенаториализма

Так что же представляет собой сенаториализм в XXI веке? Это уже не просто набор практик, а целая философия, неявная, но оттого не менее могущественная.

Основные догматы

• Неважно, какой закон будет принят. Важно, чтобы он прошёл через все круги бюрократического ада: три чтения, согласование в десяти комитетах, общественные слушания с участием дрессированных экспертов, поправки, поправки к поправкам и, наконец, финальное голосование, которое можно отложить из-за магнитной бури. Каждый этап этого священного пути — самоцель.
• Решение принимает не конкретный Вася Пупкин, а «палата», «комитет», «фракция». Размывание ответственности — ключевой механизм выживания сенаториалиста. Если что-то пошло не так, виноват не он лично, а «сложная политическая конъюнктура» или «недостаточная проработка вопроса коллегами».
• Сенаториалист свято верит, что он принадлежит к особой касте людей, наделённых уникальной мудростью, недоступной простому быдлу. Эта мудрость заключается в понимании того, что резкие движения опасны, а лучший способ решить проблему — это дождаться, пока она либо рассосётся сама, либо все про неё забудут. Поэтому сенаты и верхние палаты так любят обставлять свою деятельность флёром таинственности и исключительности, отгораживаясь от мира сложным этикетом, дресс-кодом и собственной, понятной только им фразеологией.
• Любое изменение — это потенциальная угроза. Стабильность, даже если это стабильность болота, всегда предпочтительнее неопределённости, связанной с реформами. Сенаториализм — это идеология консервации. Его задача — быть тормозом, гирей на ногах прогресса. И сенаториалисты этим гордятся, называя это «взвешенным подходом» и «защитой от популизма».
• Истинный сенаториалист владеет искусством вербального дзюдо. Он может часами говорить о необходимости борьбы с коррупцией, вставляя в речь слова «транспарентность», «подотчётность» и «нулевая толерантность», но при этом не будет сказано ничего, что могло бы привести к реальной посадке хотя бы одного коррупционера. Речь сенаториалиста — это словесный туман, призванный скрыть отсутствие мыслей и, что ещё важнее, отсутствие намерений что-либо делать.

Адепты и их среда обитания

Где же сегодня процветает сенаториализм? Да практически везде, где есть вторая палата парламента, не избираемая прямым всенародным голосованием. Совет Федерации в Этой Стране, Бундесрат в Германии, Сенат Канады — всё это вариации на одну и ту же тему. Меняются названия и способы формирования (кого-то назначают, кто-то попадает по наследству, кто-то — как бывший губернатор), но суть остаётся. Это клуб для «уважаемых людей»: отставных политиков, крупных бизнесменов, прославленных спортсменов и деятелей культуры, которым на старости лет захотелось прикоснуться к большой политике, не особо напрягаясь.

Типичный сенаториалист сегодня — это мужчина (реже женщина, ибо сенаториализм — дитя патриархата) в возрасте 60+, в дорогом, но неброском костюме. Он говорит медленно, солидно, обильно пересыпая речь канцеляризмами. Его лицо выражает одновременно мудрую скорбь обо всех проблемах мира и олимпийское спокойствие, ибо он знает, что ни одна из этих проблем лично его не коснётся. Он — мастер аппаратных игр, подковёрных интриг и кулуарных договорённостей. Публичная политика для него — скучная обязаловка. Вся настоящая жизнь протекает в буфетах, курилках и на закрытых банкетах, где и решаются реальные вопросы.

Враги сенаториализма

Несмотря на свою кажущуюся незыблемость, сенаториализм имеет врагов. И враги эти страшны.

• Популисты. Самый страшный кошмар сенаториалиста. Популист апеллирует напрямую к толпе, обещает простые и быстрые решения, презирает процедуры и традиции. Он хочет всё сломать и построить заново, в то время как сенаториалист хочет всё согласовать и оставить как есть. Популист говорит на языке плебса, а сенаториалист — на языке резолюций. Они — антиподы.
• Технократы. Эти зануды верят в цифры, графики и эффективность. Они хотят всё оптимизировать, рассчитать, внедрить KPI. Для них громоздкая и неспешная сенатская машина — это просто сборище дилетантов, мешающих работать настоящим профессионалам. Технократ хочет заменить мудрого сенатора-гуманитария бездушным искусственным интеллектом, который примет правильное решение за наносекунду, не утруждая себя дебатами.
• Революционеры. Ну, с этими всё понятно. Эти хотят вообще снести всю систему к ядрёной фене вместе со всеми сенаторами, их позолоченными креслами и служебными автомобилями. Для революционера сенаториалист — это классовый враг, трутень, паразит на теле трудового народа.
• Анонимус. Да, обычный обитатель интернетов. Он видит всю эту мышиную возню, читает новости о том, как очередной сенатор купил себе замок на Лазурном берегу, и изливает тонны ненависти в комментариях. Он создаёт мемы, высмеивающие немощность, коррумпированность и оторванность от жизни этих «слуг народа». И хотя сенаториалистам глубоко плевать на этот интернет-писк, капля камень точит. Именно из этой среды тотального цинизма и рождаются новые популисты и революционеры.

I am the Senate!

Нельзя обойти вниманием и поп-культурное осмысление феномена. Величайший вклад в теорию и практику сенаториализма на экране внёс, без сомнения, сенатор (а в будущем — Император) Палпатин из одной космооперы.

I love democracy. I love the Republic.

— Палпатин, за мгновение до того, как окончательно похоронить и то, и другое.

Его путь — это хрестоматия для любого начинающего сенаториалиста. Начать как скромный и незаметный представитель своего сектора. Годами плести интриги, сталкивать лбами фракции, произносить пафосные речи о мире и порядке, тайно разжигая войну. Использовать бюрократические проволочки и паралич власти для получения «чрезвычайных полномочий». И, в конце концов, под аплодисменты тех самых сенаторов, которые так боялись принять хоть какое-то решение, объявить себя диктатором. Палпатин — это тёмная сторона сенаториализма, его логическое завершение. Когда система, созданная для того, чтобы ничего не решать, сталкивается с реальным кризисом, она с радостью отдаёт всю власть тому, кто пообещает решить всё за них. Его знаменитый клич «Я и есть Сенат!» — это не просто мем, это концентрированное выражение всей сути явления: процедура и орган власти становятся самоцелью и в итоге персонифицируются в одном человеке, который и поглощает их без остатка.

Фигура Палпатина гениально иллюстрирует главную уязвимость сенаториализма: его тотальная беспомощность перед лицом целенаправленной и сильной воли. Пока сенаторы обсуждают торговые пошлины, хитрый и коварный манипулятор может спокойно построить Звезду Смерти у них под носом.

Что в итоге?

Пока существуют сложные общества, в них всегда будет потребность в органе, который бы выполнял функцию предохранителя, тормоза, а зачастую — и якоря, прочно сидящего в илистом дне прошлого. И всегда найдутся люди, готовые с важным видом заседать в этом органе, получая от процесса не только материальные блага, но и глубокое моральное удовлетворение. Ибо нет для истинного сенаториалиста большей радости, чем с чувством выполненного долга закрыть очередное бессмысленное заседание, отложив решение всех насущных проблем на неопределённый срок. Ведь спешка хороша только при ловле блох, а у них тут, знаете ли, Государственные Дела.