Статья проверена участником Edward Chernenko

Абсурдотека:Ирония судьбы самурайской

Материал из Абсурдопедии
Перейти к навигацииПерейти к поиску

Я расскажу вам прекрасную и печальную историю, описанную в манго Белых Братьев 1814 года. В этой трагичной истории есть всё: и крепкая самурайская дружба, и обжигающее сердце пламя страстной любви, и поруганная честь самурая и, конечно же, море горячей самурайской крови.
~ Дарт Херохито. «Ирония судьбы самурайской»Манго, 1814 год

История[править]

Горячий сакэ согревает душу и туманит разум самурая[править]

Однажды, перед наступлением нового одиннадцатого года голубого периода Дарта Херохито четверо приятелей-самураев собрались в онсэне, чтобы снять усталость прошедшего дня и смыть грехи прошедшего десятого года голубого периода. Один из них, по имени Тадакацу Хонда, делал сёдла для лошадей и любил, как говорится, время от времени украсить своё кимоно гербами клана Хонда, то есть выпить. Другой служил мастером каретного дела у якудзы Тоёда и звался Недомото Сузуки. Он тоже был мастер полюбоваться ранней весной, как пролетают белые журавли над Киото-74, — то есть опять же выпить. Третий из приятелей был знаменитый борец-сумотори по имени Сумияма Кавасаки и, как все борцы, всегда находился в готовности омочить рукав, а то и оба первой росой с листьев пятисотлетней сакуры — проще говоря, выпить как следует. Четвёртый под псевдонимом Таканака Ямаха подвизался на сцене театра кабуки у якудзы Тоёда-сэнсэй. Актёр тоже частенько после представления позволял себе понаблюдать восход полной луны из зарослей молодого бамбука, что опять-таки означает пригубить чарку.

Распарившись как следует в онсэне, друзья решили предаться общему для всех пороку: молодой самурай Хонда-кун поклонился товарищам и предложил выпить трижды по три чарки нагретого сакэ.

— Холостому самураю доступны все развлечения, — сказал он. — Но даже и ему вечерами становится тоскливо без вайфу. Сегодня я твёрдо намерен заключить брачный контракт с госпожой Ранма Саотоме, что живёт за Восточным храмом, и поэтому должен быть трезв и почтителен.

— Нет, Хонда-доси! — вскричал великан Кавасаки. — Не три, а девять раз по три чарки следует нам выпить перед тем, как начну я готовиться к состязаниям в Токио-3, потому что с завтрашнего дня мой сэнсэй воспретил мне даже ходить по той стороне улице, на которой стоит идзакая.

Пьяный гонщик мчит Тадакацу Хонду в объятия возлюбленной.

Молодые самураи решили уважить знаменитого борца и последовали его предложению. После двадцать седьмой чарки, когда седельщик бессильно уронил голову на стол и уткнулся носом в миску с соевым соусом, каретных дел мастер Сузуки-кун вспомнил, что кому-то из пирующих надо отправляться в Токио-3. После продолжительной дискуссии порешили, что это именно Хонда-доси. Напившиегося до бесчувствия седельщика вытащили на улицу и погрузили в проходящую в нужном направлении повозку. Заплатив вознице серебряным онигири и бутылкой сакэ, растолковали ему, что избранница пассажира, Ранма Саотоме, живёт за Восточным храмом. Возница понимающе кивнул головой, поклонился в пояс и помчал повозку к Восточному храму.

Строго следуя инструкции самураев, возница доставил несчастного седельщика в Токио-3, где, разумеется, тоже был Восточный храм! Выгрузив пассажира из повозки, возница постучал в двери и, не получив ответа, широко раздвинул их и затащил пьяного седельщика в дом. Оставив безжизненное тело самурая на полу, возница вышел на улицу и проворной птицей исчез со своей повозкой в темноту ночи.

Сердце самурая охватывает горячее пламя любви[править]

Подходи не скупись, покупай живопи́сь!
~ Каллиграфическая надпись на свитке (перевод с японского)
Мраморные слоники «для души».
Татами с вышивкой на нетленную тематику в доме возлюбленной.

Очнувшись, Хонда-сан окинул комнату туманным взором и решил, что он находится в Киото-74, в доме его возлюбленной, госпожи Саотоме-тян, где до этого провёл много волнительных для сердца самурая ночей и помнил каждую статуэтку. Дом возлюбленной был, как всегда, в идеальном порядке — тот же хилый деревянный каркас, обтянутый дешёвой папиросной бумагой унылой расцветки и готовый развалиться от первого же подземного толчка, тот же минимализм хрущёвской коммуналки с крошечной комнатухой размером в четыре с половиной татами и общим для всех соседей туалетом и офуро, на которой уже десятый год процветает и размножается колония устойчивых к сакэ грибов, та же раздвижная входная дверь, для взлома которой не требуется даже катана, та же уходящая за горизонт от входной двери стоянка поношенных шлёпанцев со стоптанными задниками и дырявой подошвой, та же комнатусенька для чаепития, в которой вокруг чабудая едва могут разместиться полтора толстых самурая, те же кишащие клопами соломенные циновки на деревянном полу, от которых в задницу вонзаются занозы, те же мягкие дзабутоны, украшенные вышивкой лебедей и русалок, та же открытая веранда вокруг дома, на которой можно хранить квашеный имбирь, сломанную мебель, хлам и оставшиеся от ремонта строительные материалы, те же украшенные пейзажами сезонов года раскладные ширмы, грозящие от первого же дуновения ветра сложиться и опрокинуться, больно треснув по затылку сидящего на татами самурая, та же москитная сетка под потолком, та же ниша в стене, украшенная каллиграфическим свитком непонятного содержания и календарём с изображением облачённых в сейлор-фуку с короткими юбками гейш, те же лакированые полки из бамбука с выстроенными в ряд мраморными фигурками слоников и хрустальными вазочками с наклейками, предупреждающими о фатально смертельном содержание свинца в стекле, те же выцветшие от времени гравюры-манго в северо-восточном углу, где обитает дух, охраняющий дом, то же несусветно огромное количество горшков с вонючей геранью, нанюхавшись которой, можно упасть в обморок и не проснуться, и, конечно же, тот же вид на помойку отманикюренный до состояния сверкающей фарфоровой игрушки садик во дворе.

В доме всё было тем же, только находящаяся в доме женщина была другой, не похожей на его возлюбленную: у этой шея длинная, стройная, мордашка симпатичная, а не плоская и круглая как чугунная сковородка, разрез голубых глаз меньше, волосы нежно-золотистые, а не ядовито-красные. Вместо мешковатого кимоно на женщине была надета сейлор-фуку с короткой юбкой из двойного синего шёлка с красным бантом, изнутри просвечивал вышитый золотом полумесяц, а тонкие как у стройной газели ноги туго обтягивали длинные гольфы выше колен. «Одеяние, совсем не пригодное для занятия мицубиши-каратэ», — отметил про себя медленно трезвеющий седельщик.

Увидел Хонда-сан красавицу, и сразу влюбился!

Красавице, которую звали Усаги Цукино, по всему видать, тоже понравился славный юноша. Она, схватив кисть и тушечницу для гравюр манго, тут же начертала на своей сейлор-фуку:

Хотелось бы мне,
Сидя у зеркала,
Увидеть, как в тумане,
Где закончится путь мой,
Затерявшийся в вечерней росе!

~ Усаги Цукино. Лирическая танка «Свет мой, зеркальце, скажи»

Трудно застать седельщика врасплох! Хонда-сан немедленно снял башмак, вытащил стельку из рисовой бумаги и сразу же сочинил ответную песню:

Хотелось бы мне
Спросить у ясеня
Или у старой сосны на горе,
Где живёт та,
Которую назову единственной!

~ Тадакацу Хонда. Ответная танка «Если молодой ясень не знает, тогда старая сосна должна знать»

После этой переписки, разумеется, другие объяснения в любви стали излишними. Но не успели влюблённые, как говорится, и ног переплести, как входная дверь отъехала в сторону и на пороге появился суженый госпожи Цукино-сан — прославленный самурай и художник-автор многочисленных манго Хаяо Миядзаки.

— Миядзаки-сама, я вас не ожидала в столь поздний час, мой господин! — воскликнула девушка. Лицо её залила краска, и дрожащие от волнения руки смущённо прикрывали подол сейлор-фуку, где была начертана обращённая к новому знакомому любовная танка.

Обет верности — честь самурая[править]

Увидев любимую в объятиях другого, Хаяо Миядзаки закрыл лицо рукавом и молча прошёл в угол. Там, достав из футляра нож длиной в четыре сяку, Миядзаки-сэнсэй сделал себе сеппуку. Кровь хлынула на белые циновки. Гримаса боли исказила лицо Миядзаки-доно, однако он неимоверным усилием сдержал стон.

Несчастному Хонде-сан не оставалось ничего другого, как вытащить из ножен свою верную катану и вонзить её в сердце благородного самурая, чтобы облегчить его страдания.

Харакири бедного Миядзаки-доно.

Усаги-сан при виде мёртвого суженого вскрикнула, но сразу же взяла себя в руки, согрела сакэ, сменила икебану в нише, вытащила из окоченевших рук мёртвого Миядзаки-сэмпай нож длиной в четыре сяку и последовала за ним, сохраняя верность данному некогда обещанию. Тадакацу Хонда, рыдая, облегчил и её страдания, пронзив сердце любимой катаной. А? Пронзил катаной сердце любимой или любимой катаной сердце пронзил?

Затем Хонда-сан обтёр кровь со своей верной катаны, сложил предсмертную танку, закатал кимоно и вонзил смертоносное лезвие себе в живот.

Где найду я дорогу домой? —
Спросил я у ясеня.
Ясень молчит.
Скажет катана моя,
Где найду я любимую.

~ Тадакацу Хонда. Предсмертная танка «Катана знает»

Узнав о произошедшем в Токио-3, его суженая, Ранма-тян, находящаяся в далёком Киото-74, сделала богатые приношения в храм Аматэрасу, раздала служанкам свои праздничные одежды с широкими китайскими поясами на лимонного цвета подкладке, после чего велела позвать своего престарелого отца, чтобы он помог и ей расстаться с опостылевшей жизнью, что старец покорно и сделал.

Слово императора — закон для самурая[править]

Вскоре печальная весть дошла и до государевых покоев. Его Императорское Величество Херохито хэика тут же переменил наряд. Надев простой костюм для управления огромным боевым роботом, он трижды прочитал вслух хокку «Персик и слива безмолвствуют…», призвал к себе пресветлую Аматэрасу и через неё даровал оставшимся трём участникам роковой попойки высокую честь добровольно расстаться с жизнью. Кавасаки-сан, Ямаха-сан и Сузуки-сан, не дрогнув, выслушали повеление государя и на третий день весны, напоследок попарившись в онсэне и выпив двадцать семь раз по три чарки сакэ, исполнили дарственную Его Величества Императора согласно предписанному традицией ритуалу.

Всех семерых похоронили в жерле давно потухшего вулкана Мабудзо-Рэй, где лепестки алой сакуры каждый год осыпаются на гранитные плиты. С тех пор туда частенько заглядывают несчастные влюблённые пары, чтобы поклониться легендарным самураям и совершить ритуальное двойное харакири.

Место упокоения несчастной Усаги-сан.

Другие иронии[править]

  • В Японии «Иронию судьбы самурайской» родители традиционно рассказывают маленьким детям в новогоднюю ночь.
  • Само произведение и стиль его пересказа внесены в золотой фонд ЮНЕСКО.
  • Несмотря на международную защиту в качестве шедевра японского устного творчества, древняя «Ирония судьбы самурайской» подверглась осквернению многократными пересказами с разными персонажами, сюжетом и местом действия, сиквелами, приквелами и риквелами, в которых изначальная версия была обесчещена и потеряла былую свежесть, и ей не осталось другого выхода, кроме возможности отмыться от позора ритуальным харакири.