Неманская экспедиция

Докторанты Пекинского университета Ай Цын Жуй и Ху Сюй Сюй. Пекин, 1925 год

Яша Лава у калитки родительского дома на улице Жидовской. Вильно, 1926 год

В 1927 году Яша Лава, супруга Ясоса Бибы, в компании её коллег, докторантов Пекинского университета Ай Цын Жуя и Ху Сюй Сюя, совершила этнографическую экспедицию в верховья Немана.

Участники экспедиции долго спорили, откуда её начать. Выросший в пустыне, у подножия Огненных гор, и никогда в жизни не видавший грибов Ай Цын Жуй настаивал начать с Берёзовки. Наслушавшись историй заядлых грибников о размере найденных ими подберёзовиков, пришелец с Огненных гор почему-то вообразил, что подберёзовики растут под Берёзовкой. Яше пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить его в том, что грибы, включая подберёзовики, в Принеманье растут везде и к Берёзовке не имеют никакого отношения. Ху Сюй Сюя почему-то тянуло в Рубежевичи, хотя от объяснения причины китаец уклонился, промямлив только, что «хотел бы оттуда взглянуть, как живут люди в советской России». Яша Лава возразила, что посещение данной деревни не вписывается в тематическое русло экспедиции, хотя не исключила возможности отклониться от маршрута и съездить туда на денёк-другой, тем более, что в Рубежевичах живёт её тётка, Адела Ништяк, которую она «не видела со времён первого пришествия Пилсудского».

После долгих дискуссий, пришли к удовлетворившему всех решению двигаться от Берёзовки вверх по Неману на попутных судах.

Замысел и сборы

Идея поездки по прибрежным селениям Немана возникла осенью 1926 года во время дружеской вечеринки у Бибов, на которую Ясос Биб пригласил друзей и коллег:

• профессоров Нематюкайтеса и Кузьмаса Винью, прибывших в Вильно на конференцию по древнелитовским языческим обрядам, где оба надеялись выступить в защиту литовской культуры от набирающей обороты полонизации;
• фольклориста Арона Гутана, своего давнего друга и соратника по изучению еврейского фольклора; а также
• соавтора в составлении учебника для еврейских училищ Ицхака Циферблата, который прибыл из Каунаса, где несколько лет назад получил место преподавателя математики в недавно учреждённом Литовском университете.

Циферблат привёл с собой гостя — своего коллегу по работе Хаима Шапиро, преподавателя семитских языков в Литовском университете. И, конечно же, вечеринка не могла состояться без участия закадычных друзей Ясоса — Рюмкевича и Наливайтеса.

После пятого бокала мевушаля Яша Лава начала клеиться к Циферблату жаловаться, что последние фольклорные экспедиции по литовским деревням принесли мало нового материала. На что Рюмкевич мрачно заметил, что Виленский университет «уделяет позорно мало внимания белорусскому фольклору» и предложил Яше отправиться в верховья Немана, где «ещё теплится вольнолюбивый дух Янки Купалы».

Идею горячо поддержал Арон Гутан, вспомнив, как в молодости они вместе с Ясосом Бибой ездили в Гродно и Любчу, как подпаивали мужиков зубровкой, и те в благодарность делились с ними страшными историями про так называемых нечистиков (белор. Нячысцікі​​) — местных леших, водяных и прочих чертей. Ясос Биб рассмешил гостей своей историей о том, как, обследуя полуразвалившийся замок в Любче, они с Ароном провалились в какую-то яму и с большим трудом из неё выбрались, сильно измазавшись в грязи, покрывшись с ног до головы угольной пылью и мелом из обвалившейся штукатурки. Оцарапанные до крови, в изорванной одежде, прихрамывая и громко матерясь, приятели доковыляли до костра, вокруг которого грелись ночующие в замке бродяги, и своим безобразным видом напугали тех до полусмерти. Босяки в ужасе бросились врассыпную с криками «Шарабанда! Шарабанда!». Высоко задирая ноги, Ясос Биб вприпрыжку побежал за несчастными, чтобы объясниться, однако споткнулся, выронил свой кожаный портфель и сломал трость. Бежавший следом за ним Арон Гутан поскользнулся и налетел на замешкавшегося друга, в результате чего оба плюхнулись в грязную лужу, подняв облако брызг и выпустив из раскрывшегося от падения портфеля феерический веер писчей бумаги. На вопрос профессора Нематюкайтеса о том, что означает слово «шарабанда», ни Ясос ни Арон дать внятного ответа не смогли, но предположили, что бродяги их видимо приняли за лесных разбойников.

Кузьмас Винья тоже одобрил идею экспедиции, рассказав, как они с коллегами ездили на север Финляндии изучать фольклор лопарей, а Ясос припомнил, как в Лапландии те пытались научить его доить самок оленей.

Арон Гутан посоветовал съездить в Жуков Борок. Включившийся в беседу потомок польско-белорусских шляхтичей Рюмкевич заметил, что польское название местечка — Суковыборг, на что Ицхак Циферблат воскликнул, что не побывать в местечке с таким названием — непростительный грех! Его университетский коллега Хаим Шапиро, изучавший в молодости философию в Германии и преклоняющийся перед интеллектуальной мощью Иммануила Канта, добавил, что в этой деревне родился известный еврейский философ-самоучка Соломон Маймон, который раскритиковал философские воззрения Канта в пух и прах, и Кант с критикой согласился. Рюмкевич процитировал поэму «Жукаў Барок», в которой местечко воспел Адам Плуг, и горестно посетовал, что от прозы Адама Плуга на белорусском языке так мало осталось.

Не стоял в стороне от дискуссии и Наливайтес, который вставил свои пять копеек, сказав, что, если ему не изменяет память, в этом месте одно время жил Владислав Сырокомля. Затем, пожевав усы и отхлебнув из своего бокала, Наливайтес глубокомысленно добавил, что Сырокомлю ошибочно считают белорусско-польским поэтом только потому, что тот писал на польском языке. «Взять, к примеру, его известное стихотворение „Служил Гаврила почтальоном, Гаврила почту разносил“, — не унимался подвыпивший Наливайтес. — Только литовец может написать про почтальона, который хладнокровно бросил замерзать в поле своего сломавшего ногу коня, чтобы под пулями немецких снайперов добраться ползком до деревни с тяжелой почтальонской сумкой, вовремя доставив письма и свежие газеты и выполнив тем самым свой профессиональный долг. Только литовец способен на такой самоотверженный поступок!» Выпустив густой клуб едкого папиросного дыма, профессор Нематюкайтес поинтересовался, чьим же поэтом Сырокомлю следовало бы считать, на что Наливайтес без тени сомнения сообщил присутствующим, что, конечно же, литовским. Твёрдая убеждённость Наливайтеса в своих словах вызвала в душе старика-профессора два противоречивых чувства: первое — гордости за литовский народ, знающий своих национальных героев, и второе — горького стыда за его дремучее невежество.

Нематюкайтес дал Яше Лаве совет захватить с собой очерк «Странствования по моим былым околицам», написанный Владиславом Сырокомлей в 1853 году, и посетить указанные в нём места.

Под конец вечеринки Ясос Биб сильно захмелел и провозгласил длинный тост за фольклористов:

Господа! Пусть Чюрлёнис отвергает фольклорную культуру. Пусть Ябло́нскис порицает нас за хромую грамматику. Пусть Балтрушайтис презирает, как он их презрительно называет, «примитивные народные формы». Всё это — голос интеллигентского меньшинства, раздающийся из тиши уютных кабинетов. Я же хочу сказать: suum cuique. Вот мы с вами не просиживаем штаны, очиняя перья! Напротив, мы едем в поле, идём в народ, изучать культуру молчаливого большинства. Никто, кроме нас, не готов трястить в холодных тарантасах по разбитым дорогам и рисковать здоровьем и жизнью, пробираясь сквозь ветер, пургу и ливень в забытую богом глушь и ночуя в дырявых, сырых сараях! Никто, кроме нас, не готов разговаривать с местными жителями на их языке — неважно, литовском, белорусском, польском, идише! А мы вот всегда готовы, и поэтому люди нам доверяют, открывают нам своё сердце и душу и делятся сокровенным.

Гости остались довольны вечеринкой, а учителя математики Циферблата, который хлебнул лишнего и был не в состоянии стоять на ногах, пришлось оставить ночевать у Бибов. Яша постелила для него постель за ширмой в гостиной и, не смыкая глаз, провела с гостем всю ночь, проявляя при этом ласковую заботу и внимание. Ясос же в компании Рюмкевича и Наливайтеса укатил в мужской клуб для продолжения кутежа.

Загоревшись идеей исследовать глухие деревни неманского края, Яша Лава решила: едем! Для участия в экспедиции Яша пригласила своих китайских коллег Ай Цын Жуя и Ху Сюй Сюя, которые с радостью согласились.

Сборы были недолгими: прихватив смену белья, сапоги, накомарники, сухари, пару корзин с бутылками, содержащими особо забористые настойки поризводства мисс Порции Виски, Опросник Ан-ского, очерк «Странствования по моим былым околицам» Владислава Сырокомли, блокноты для записей, дорожные альбомы для зарисовок и карандаши, фольклористы двинулись в путь.

Берёзовка

Ай Цин Жуй в поисках подберёзовиков под Берёзовкой

Берёзовская пристань

По настоянию Ай Цын Жуя, расчитывающего наконец-то увидеть огромные подберёзовики, о которых он был так много наслышан от грибников, экспедицию вверх по Неману начали в Берёзовке. Однако Берёзовка Ай Цын Жуя разочаровала: она оказалась огромным промышленным посёлком, или скорее небольшим городом, и никакими подберёзовиками на пыльных городских улицах Берёзовки не пахло. Всё же китайский фольклорист не терял надежды: пока Яша Лава и Ху Сюй Сюй изучали расписание пароходов и приобретали билеты, вооружённый мотыгой Ай Цын Жуй облазил окрестные рощи и кустарники, однако грибов так и не нашёл, не считая бледной поганки, одиноко торчащей у навозной кучи на окраине посёлка.

Между тем подошло время отплытия. Мало того, что Ай Цин Жуй опаздывал, так его ещё почти у самой пристани окружила толпа цыган с дрессированным медведем из сморгонской академии. Жуй попытался вырваться из окружения, но не тут-то было: дорогу к пристани преграждал вооружённый бубном, погремушкой и пищалкой верзила-цыган с голодным медведем на цепи, а отступление к берёзовой роще было перекрыто плотным строем грудастых цыганок, требующих «позолототить ручку» в обмен на самое точное предсказание всего, что было и всего, что будет. Оценив диспозицию противника, китайский фольклорист принял решение прорываться на более слабом участке фронта. Было очевидно, что применение мотыги в ближнем бою успеха не принесёт, и путь к свободе пролегает через карты и мирные переговоры, поэтому Ай Цин Жуй согласился на предложение усатой цыганки позолотить ручку. От предсказания прошлого он отказался, и выбрал предсказание будущего. Переложив добытую у навозной кучи поганку в другую руку, Жуй запустил освободившуся руку в карман своих штанов, выудил оттуда горсть монет и, не считая, отсыпал их цыганке. Гадалка раскинула карты и выдала следующее:

Ждут тебя любовь да измена, тяжкие труды да пустые хлопоты, светит тебе путь дальний, валет пиковый дорогу тебе перейдёт. Не бойся воды, бойся огня, а пуще всего бойся трефового короля.

К сожалению, у Ай Цин Жуя не оставалось времени на выяснение, что весь этот набор криптографических фраз означает, так как пароход дал уже третий гудок. Радостно размахивая поганкой, освобождённый из цыганского плена соискатель несчастной любви, дальней дороги и пустых хлопот прибежал на пристань в последнюю минуту, когда матросы уже начали убирать трап, и бедняге пришлось с разбегу прыгать на борт. К удивлению матросов, опоздавший пассажир проявил необычайную сноровку, прыгучесть и хватку — качества, которые возможно приобрести пожалуй только на военной службе. Любой другой на его месте сорвался бы и плюхнулся в воду, но парящий в прыжке как чайка над водой ханец даже ухитрился не выпустить из рук бережно зажатый в кулаке ядовитый гриб. (После удачного приземления Ай Цын Жуя на борт отдающего швартовы судна, у Яши ушло не менее получаса, чтобы убедить начинающего грибника в том, что найденный им образец губчатого организма не является подберёзовиком (несмотря на то, что тот родился и вырос под Берёзовкой!) и засушке с последующим потреблением в качестве закуски под зубровку не подлежит.)

Первую остановку пароход сделал в Ляховичах, однако члены экспедиции не собирались выходить здесь. Ху Сюй Сюй приготовил альбом и карандаш в надежде зарисовать знаменитый замок, однако Яша Лава объяснила, что от него остались одни руины, более менее хорошо сохранилась лишь Брамная башня и перекидной мост. Зато один из матросов по фамилии Заливайтис поведал ему ужасную иторию ляховической ведьмы. , которую Ху Сюй Сюй ещё не знал и поэтому слушал с открытым ртом, стараясь не пропустить ни одного слова мимо своих ушей.

Тем временем начало смеркаться, и дежурный матрос зажёг на палубе сигнальный фонарь. Последние лучи медленно опускающегося за горизонт солнца робко облизали верхушки елей и исчезли в темноте наступающей ночи. В воздухе повеяло прохладой. Вслед за умолкшими птицами пассажиры первого и второго классов тоже начали покидать палубу и укладываться спать в душных каютах. В наступившей тишине, расположившиеся на ночлег на палубе крестьяне закурили вонючую махорку и после короткого разговора о прошедшем дне затянули бесконечную тоскливую песню про дальний путь, медленно несущую свои воды реку, жалкую сиротскую долю и сырую тёмную ночь.

Ху Сюй Сюй и Ай Цын Жуй мудро рассудили, что утро вечера мудренее, и отправились в каюту спать в надежде, что утром в Любче им повезёт больше. А Яша Лава направилась в рубку пококетничать с капитаном, с которым уже успела познакомиться и получить приглашение помочь ему покрутить штурвал.

Любча

После Берёзовки фольклористы отправились в маленький старинный городок Любчу. Начали с осмотра руин Любчанского замка, построенного Кишкой в 16-ом веке. (Ай Цын Жуй в экспедиционном журнале сделал запись, что «крепостная стена замка гораздо короче Великой Китайской стены и выглядит как прямая кишка, а двухэтажный английский дворец жалок по сравнению с роскошью и величием парковых беседок Запретного города».)

Остатки Любчанского замка

Затем фольклористы начали расспрашивать местных жителей и услышали много страшных историй про нечистиков: кладовиков, охраняющих клады, жутких жестоких пекельников и смешных шешков. Информанты также похвастались и местным призраком, которого называли Шэрая панда. О нём фольклористы записали такую историю:

Cерая панда. Рисунок Ху Сюй Сюя со слов местных жителей.

Вездесущий Cенкевич булавками накалывает на глобусе места, в которых он ещё не успел побывать

Притча о Серой панде из Любчанского замка Давным-давно, три сотни лет назад, хозяин Любчанского замка князь Богуслав выписал из далёкого Китая диковинную мохнатую зверушку — панду — и поселил её в своём замке для увеселения гостей и придворной челяди. Панду посадили на цепь в высокой башне. От сырости и холода зверушка вечно мёрзла и, чтобы согреться, ютилась возле огромного камина. Cо временем, от пепла и копоти она стала серого цвета. Кормили её мясом, отчего она сошла с ума и начала бросаться на людей. Однажды она насмерть задрала ключника. Чтобы избежать беды, князь приказал панду убить. С неё содрали шкуру, тушу зажарили на вертеле и съели на княжеском пиру, а шкуру с костями закопали в саду возле замка. На следующее утро на том месте вырос высокий дуб. С тех пор обезумевший призрак измученной плотоядной диетой панды бродит в ночи по окрестностям замка в поисках бамбука, рычит и пугает людей.​​‌‌​‌

Яша Лава про себя отметила, что о Серой панде она уже где-то читала, скорее всего в романе Сенкевича «Потоп». «Удивительно, когда этот проныра Сенкевич успел добраться до любчанской глухомани и записать эту историю?» — подумала Яша.

По словам сельчан, последний раз Серую панду ​​‌​‌​видели 18 лет назад бродяги,​​‌​‌​ решившиеся заночевать в развалинах одной из башен замка. Этот факт также подтвердил очевидец события, сторож Кастусь: седовласый старик рассказал фольклористам, что он своими глазами видел, как Серая панда гналась за беднягами, а вслед за ней бежал призрак самого князя Богуслава. Фольклористы расспросили Кастуся, и с его слов Ху Сюй Сюй сделал зарисовку призрака. Однако их немало удивило то, что сторож в своём рассказе упомянул, что панда была в очках и шляпе, под мышкой у неё был портфель и она при ходьбе размахивала тросточкой, а князь Богуслав «имел пышные пейсы и громко изъяснялся на немецком наречии — должно быть, осерчал на зверушку — и громко бранился». На всякий случай Ху Сюй Сюй сделал два рисунка: на одном панда была в очках и шляпе, с портфелем и тросточкой, а на другом — без.

Также по желанию Яши Лавы осмотрели синагогальный двор с молельней, хедером и прочими заведениями, и записали несколько новых историй про Биньку Дибека и Мотьку Хабада, немало удивив Яшу скоростью распространения местечкового юмора по евразийскому континенту: «Нашего виленского Мотьку знают даже в Любче!» — с гордостью за родной город отмечала Яша.

Понемонь

Следующую остановку решили сделать в Понемони. Помимо парохода, на котором приплыли Ай, Ху и Яша, у пристани стояли рыбачьи баркасы. На другой берег Немана вёл на вид ветхий мост, по которому тянулись телеги. На пристани шла бурная торговля, и чего только на базаре не было. Продавали в том числе и готовую еду. Фольклористы перекусили драниками со сметаной и травяным чаем с горячими сайками, а затем пошли по базару посмотреть кой-какого товару. Ху Сюй Сюй приобрёл белую рубаху с красной вышивкой, тут же её надел и заявил, что, пожалуй, теперь он выглядит, как настоящий белорус. Ай Цын Жуй предпочёл красочный татарский халат и нарядную тюбетейку. Напоследок оба приобрели по расписной глиняной свистульке и попытались что-нибудь сыграть, но получались только странные и бессвязные звуки. Яша с трудом уговорила коллег покинуть торговые ряды и отправиться в деревню.

В деревне Понемонь оказалось около 30 дворов и примерно столько же дачных домиков, костёл и начальная школа. Здесь, вдохновлённые предыдущим опытом, фольклористы начали расспрашивать местных жителей о нечистиках. И не ошиблись: понемоньцы поведали об Утопеле и Текле, которые топят баржи и прочие суда, а также купальщиков, после чего утопленники попадают в подводное царство. Рассказали также о гаюнах — «это вроде леших, но добрые: заманивают к себе в лес на гулянки, поят водкой и кормят грибами, от которых мутится в голове», — и показали избу деда Витася, который, по уверениям сельчан, видел этих гаюнов собственными глазами:

А тут недалёка раньша балота была. Дак ён ідзе міма таго балота, тут як выскачыць перад ім няведама хто да давай крычаць, плясаць круга яго. Пасадзілі пасярэдзіне на пень да і давай усе плясаць, песні пець. Ён кажа: «Хлопцы, пусціце мяне дамой!» А яны скачуць, усе скачуць да кажуць: «Пасядзі, пасядзі з намі яшчэ». Толькі после дванаццаці часоў прыходзіць дзед дадому.​​‌‌‌‌

Дед Витась описал гаюнов так:

Адзин в очках и вооот такими с усами, вроде как у кота, а другий с пейсами, вроде как у яурэея. Поймали, стал-быть, меня, усадили на пенёк и давай наливать. Всё приговаривали: «Выпей, выпей с нами ещё!» — и заставляли петь им песни. Пока все не спел, не пускали. Так опьянел, что еле дорогу домой нашёл.

Яша Лава потом, смеясь, заметила, что Ясос Биб и Арон Гутан не только зафиксировали местный фольклор, но и немало поспособствовали его развитию, дав сельчанам богатую пищу для фантазии.

Напоследок фольклористы угостили деда Витася настойкой производства мисс Порции Виски и попросили что-нибудь спеть. Вопреки всему, что дед рассказывал раньше, ни от настойки, ни от пения он не отказался. В итоге фольклористы записали несколько новых припевок:

Стары дзядуля ўпаў З печкі на бабусю, А бабуля нарадзіла Дусю і Марусю! Выхажу я за калітку: Два падкідышы ляжат, Аднаму лет 48, А другому 50 Хлопец мілку праважаў, Пень бярозавы абняў. Думаў у кохці розавай – Гэта пень бярозавы. А ў Шчорсах на базары Прадаюць мужчын вазамі. Адна баба ўсіх любіла – За капейку ўсіх купіла. Ажаніўся стары дзед, Узяў дзеўку дваццаць гадоў. Ой-так, ой-так, ой-да-далеч. Узяў дзеўку дваццаць гадоў. Толькі класціся ўжо спаць Маладзіцы не відаць. Ой-да, ой-так, ой-да-даль Маладзіцы не відаць. – Ты пагрэй, дзед, трохі спінку, А я выйду на хвілінку. Ой-да, ой-так, ой-да-даль За дзвярмі чакаў каваль. Цалаваліся на ганку, Дзед на печы спаў ды ранку. Ой-да, ой-так, ой-да-даль, Дзед на печы спаў ды ранку. Не жаніцеся, дзяды, Каб не было беды! Ой-да, ой-так, ой-да-даль, Каб не было беды!

Напоследок дед провёл мастер-класс игры на свистульках, и у докторантов даже стало кое-что получаться. Ай Цын Жуй подобрал мелодию песни про женитьбу деда, а Ху Сюй Сюй исполнил старинную китайскую песню про птичку:

Сяо ляо вэй Сяо ляо вэй Гао ляо сиз-цы Сяо ляо вэй

Дед Витась задумчиво сказал, что где-то уже эту песню слышал, и Ху Сюй Сюй ощутил прилив гордости за китайскую культуру, добравшуюся до столь отдалённых от Китая мест.

Щорсы

Из Понемони по настоянию Ай Цин Жуя фольклористы отправились в Щорсы. «Нельзя не побывать так близко от этого легендарного места и не побывать там», — убеждал коллег Ай Цин Жуй. «Мы должны взглянуть на прекрасный замок в прекрасном парке, посмотреть знаменитую библиотеку Хрептовичей.» Напрасно Яша Лава твердила, что Щорсы сильно пострадали во время Мировой войны, а библиотеку вывезли ещё в 1913 году. «Всё равно мы обязательно увидим и услышим что-нибудь интересное», — твердил Ай Цин Жуй.

К разочарованию Ай Цин Жуя знаменитый дворец действительно сгорел. Проклиная кайзера и войну, фольклористы с грустью обозревали руины:

• Дворец Хрептовичей
• 

  То, что надеялся увидеть Ай Цин Жуй

• 

  То, что увидели фольклористы

Этнографы разыскали замкового сторожа Литерара Книгжуевича, который провёл их по руинам и рассказал историю замка и знаменитой библиотеки.

По сути, библиотеку собрал один человек — Иоахим Литавор Хрептович, подканцлер, а затем и последний канцлер Великого княжества Литовского. Собирал он свою «Либерею» истово, всю жизнь. Как только граф узнавал о том, что чье-то книжное собрание будет распродаваться, не раздумывая, отправлялся в путь. Также Иоахим Литавор оказался самым крупным покупателем собраний галицких католических орденов во времена, когда Галицию присоединили к Австрии и немало монастырского имущества пошло с молотка. Таким образом, в Щорсах к концу XVIII века была собрана библиотека из западноевропейских и польских изданий XV—XVIII веков: античные, древнегреческие произведения, богословская и научная литература, исторические хроники, светские издания.

О богатейшем щорсовском собрании ходила немалая слава. В разные времена здесь работали Адам Мицкевич, Ян Чечот и Владислав Сырокомля, баснописец Глинский и поэт Вольский. В 1913 году библиотеку увезли в Киев. Братья Хрептовичи передали её в университет Святого Владимира на временное хранение с условием: как только на родине Хрептовичей открывается первый университет, библиотека с депозитного хранения передается в него навсегда.

Яша Лава с возмущением заметила, что университет уже давно открыт, но книги почему-то никто не думает возвращать. «Что поделать: берёшь чужое на время, отдаёшь своё навсегда», — посетовал Литерар Книгжуевич.

Ай Цин Жуй поинтересовался, будут ли реставрировать замок. «Так денег нет», — ответил Литерар Книгжуевич. «А ведь был шанс, был… Но упустили», — добавил он и рассказал такую историю:

Тут, возле замка, люди порой находят золотые и серебряные монеты. А ночью в Круглой башне можно видеть огоньки. Это даёт о себе знать зарытый клад Хрептовичей. Однажды заночевали в руинах два пастушка. Вдруг подходит к ним красивая девушка с золотыми волосами, протягивает гребешок и говорит:

— Причешите меня.

Пастушки испугались и убежали. А это к ним клад сам в руки просился…

Поиски клада

Услышав рассказ о кладе, Ай Цин Жуй загорелся идеей отыскать его. «В конце концов, — сказал он, — Бывают же случаи, когда случайные туристы находят то, что годами не могли найти исследователи. Может быть, тут нужен свежий взгляд!» Ху Сюй Сюй немедленно с ним согласился, припомнив историю о том, как туристы, осматривавшие дворец, превращенный в музей, залезли в старый камин и нашли там колоду карт, в которую, по-видимому, играли часовые, которые в то время, когда в замке жил король, стояли по бокам камина. Яша Лава заметила, что прогулки по разрушающимся зданиям могут быть опасными, но тоже загорелась идеей поисков.

Найденная фольклористами схема

Ай Цин Жуй предложил начать с разрушенной Круглой башни, в которой, по рассказу Книгжуевича, видели огоньки. Ху Сюй Сюй предложил исследовать всё подряд, отмечая обследованное, и начать с большой башни слева. Яша Лава предложила осмотреть ближайшую руину. Так и сделали. От куска здания осталась только одна стена и пол, усыпанный кирпичами. Ху Сюй Сюй принялся рыться в обломках, увлеченно рассматривая штампы производителей кирпичей. К удивлению этнографов, уже под первым слоем кирпичей обнаружился фанерный ящик с надписью: «Важно!!!» Взломав крышку, Ай Цин Жуй извлёк из ящика большой потёртый лист бумаги со схемой, на которой крестиком был обозначен клад. Когда прошло первое потрясение, Ху Сюй Сюй заметил: «Ну, что я говорил!» — так как согласно схеме клад находился в левой башне. Фольклористы отправились туда.

Вторая схема

В башне, несмотря на выбитые окошки, стояла темень. Запасливый Ху Сюй Сюй, вооружившись ручным фонариком Шмидта устремился вперёд, освещая дорогу следующим. На первом этаже ничего не было, кроме обломков деревянных свай и колотого кирпича. Стали спорить, идти дальше вверх или вниз, в подвал. Решили начать с простого, так как вход в подвал был завален. По полуразрушенной винтовой лестнице забрались на второй этаж, но там тоже не было ничего, кроме строительного лома. Решили забраться на чердак, несмотря на то, что потолок был почти полностью разрушен. И там, под разрушенной крышей, среди ломаных балок и колотой черепицы обнаружили второй ящик. В ящике, однако, оказался не клад, а новая схема. «Таки я был прав! Надо идти в круглую башню!» — обрадовался Ай Цин Жуй.

Третья схема

В Круглой башне не сохранилась даже лестница. Пытаясь вскарабкаться по обломкам, Ху Сюй Сюй провалился по грудь в строительный мусор, потерял фонарь и подвернул ногу. Яша Лава и Ай Цин Жуй устремились на помощь. После долгих трудов им удалось откопать Ху Сюй Сюя, который радостно сиял, прижимая к груди железный ларец.

Ключа от ларца не было. После часа напряженной работы, Ай Цин Жую удалось взломать замок с помощью самодельной отмычки, сделанной из одной из валявшихся в башне железяк. В ларце, однако, вместо драгоценностей оказалась новая схема. К огорчению фольклористов, схема указывала на некое уже не существующее здание. Ху Сюй Сюй сказал, что дальше уже не пойдёт. Усадив пострадавшего товарища поудобнее, Ай Цин Жуй и Яша Лава отправились обследовать территорию, пытаясь определить обозначенное на схеме место. Вскоре они наткнулись на огромный сундук. Сундук был такой тяжёлый, что и вдвоём они не смогли сдвинуть его с места. Взлоомав замки и подняв с помощью лома заржавевшую крышку, Ай Цин Жуй и Яша Лава обнаружили кучу колотого кирпича и бумагу, на которой было написано:

	Никакого клада в замке не было и нет. Клад Хрептовичей — это легенда! Но может быть, тот, кто разгребёт весь мусор и восстановит замок, найдёт важные исторические артефакты. Желаем удачи!
— Ковалевич, Яремчук, Валович, 1-я Новогрудовская гимназия, класс 3

На всякий случай, упорный Ай Цин Жуй обследовал ещё и маленькую башню. Среди обломков кирпича она нашёл элементы кладки из полированных и колотых камней с украшениями и 5 старинных свинцовых пломб, которые крепились к тюкам с товарами. Фольклористы через Книгжуевича передали находки владельцу усадьбы графу Хрептовичу-Бутеневу, который впоследствии передал элементы кладки и пломбы краеведческому музею.

• Драгоценные находки Ай Цин Жуя
• 

  Элемент кладки

• 

  Элемент кладки

• 

  Свинцовые пломбы

Волшебный талисман

Заночевали фольклористы в заброшенной коптильне, которая на удивление хорошо созранилась. Ночью в темноте все трое видели горящие глаза и слышали заунывное уханье и шелест крыльев.

Отреставрированная коптильня, в которой в 1927 году останавливались на ночлег Ай, Ху и Яша

Ху Сюй Сюй предположил, что в коптильне поселилась некая нечисть, но Яша Лава ответила, что, судя по уханью, коптильню облюбовали совы. Во всяком случае, расспросы местных жителей о том, кто живёт в коптильне, ничего не дали: ни про каких нечистиков в коптильне не слыхивали.

Зато, сказали, ближе к Неману, на болотах водится Водяной. Похож он на горбатого старика с коровьими ногами и лошадиным хвостом. Он показывается людям то в воде, то возле воды. Опасно подходить к нему близко: заманивает людей в воду и превращает в русалок и тритонов. Ху Сюй Сюй со вздохом заметил, что много читал и слышал про нечистиков, но ему до сих пор не повезло увидеть хотя бы одного. Крестьяне в ответ начали креститься и плеваться: «Тьфу, тьфу, тьфу. Молчи, а то сбудется…»

Из Щорсов фольклористы решили вернуться в Понемонь и отправиться дальше вверх по реке. Им повезло, так как из Щорсов как раз отправлялись в Понемонь подводы с товаром и местные жители предолжили их подвезти.

Для излечения подвёрнутой ноги Ху Сюй Сюя щорсцы предложили позвать некоего Байруллу:

Захварэў? Кліч татарына, ён дапаможа!

Байрулла — бывший конюх конюшни Хрептовичей, ныне за неимением конюшни работал местным знахарем и лечил скот и людей. Осмотрев ногу Ху Сюй Сюя, Байрулла растёр ему щиколотку какой-то пахучей настойкой, наложил на щиколотку стягивающую повязку и вручил Ху Сюй Сюю листочек, на котором, по его словам, был написан «волшебный шамаиль».

В ожидании подводы до Понемони, фольклористы долго рассматривали листок. Ху Сюй Сюй, который немного знал арабский язык, сказал, что на листке арабские и персидские буквы, однако надпись не похожа на арабскую. Яша Лава высказала предположение, что надпись сделана по-татарски, и попросила Ху Сюй Сюя зачитать её. Надпись звучала так:

Волшебный шамаиль Байруллы

žem žemе abarvi pek tiby ž umuž dewa gariby

Яша Лава понимающе улыбнулась и сказала, что это белорусская арабица и записано арабскими буквами заклинание на смеси искажённого литовского и белорусского языков.

Žeme, Žeme! абарві piktybę! — Земля, Земля, разорви болячку. Amžiui Dievo galybė! — Навеки Божья слава!

Подъехавшие на подводах щорсцы подтвердили это версию:

Так, так, гэта па-жэмойцку. Жамойты ведаюць толк у вядзьмарстве. Мы таксама так гаворым! Паўтарайце гэта па тры разы сем разоў на дзень, і нага зажыве!

По словам щорсцев «жемойтское исцеляющее заклинание» звучит так:

Žeme žemybe, tavo piktybį ažumuž Dieva gėrybę! — Земля, Земля, твоё зло преодолеет Божье добро.

Ху Сюй Сюй задался вопросом, будет ли действовать «волшебный шамаиль», если на нём написано неправильное или неточное заклинание. Ай Цын Жуй предложил провести эксперимент: если нога заживёт, значит, заклинание правильное и шамаиль — ценный медицинский прибор, а если не пройдёт, то только памятник белорусско-арабской письменности. Яша Лава заметила, что рано или поздно подвёрнутая нога заживёт в любом случае, так что установить, имел ли к этому отношение шамамиль Байруллы, невозможно.

Тем временм, настала пора ехать. Устроившись на одной из подвод, Ай, Ху и Яша доехали прямо до причала в Понемони. Водяных и леших по дороге не встретили.

Жуков Борок

Бывшая мельница в Жуковом Бороке, в которой ночевали Ай, Ху и Яша

В Понемони фольклористы сели на торговый баркас, груженый баландой, который довёз их прямо до Жукова Борока.

Как и в Понемони здесь были ветхая, но действующая пристань, паром через Неман и совершенно развалившийся мост. Около 40 дворов, половина которых была совершенно заброшена и обветшала. Печальная картина полного запустения навевала уныние. Заночевали фольклористы на заброшенной мельнице.

Утром фольклористы нашли памятный знак — камень, на котором была выбита надпись, что в этом селении родился философ Соломон Маймон. А вот местных жителей, несмотря на утро, на улице не было. Фольклористы нашли всех в корчме возле пристани: тут собрались и местные жители, и матросы с барж и торговых судов. Посетители выпивали, закусывали, но обстановка была какая-то невесёлая. Фольклористы быстро смекнули, что делать: Ай Цын Жуй и Ху Сюй Сюй сбегали на мельницу и притащили бутылки с забористыми настойками производства мисс Порции Виски, половину подарили шинкарю, половину откупорили и угостили всех пристутствующих. Под выпивку исполнили несколько популярных кабацких песен.

После весёлого застолья в шинке, местные жители повели Ай, Ху и Яшу по деревне и с удовольствием ответили на все вопросы. В частности, рассказали, что корчму возле пристани построил ещё сам Николай Радзивилл Чёрный: «При Николае Чёрном, здесь было всего несколько домиков. Но здесь ходили суда по Неману и здесь же проходил путь из Минска на Мир. Радзивилл построил склады для товаров, поставил мельницу на речке и открыл трактир, чтобы каждый путник мог зайти и выпить кружку доброго пива. С того времени и начал разрастаться Жуков Борок.»

О предках Соломона Маймона и о ветхом мосте через реку местные жители рассказали такую историю:

Вид на Неман с Лысой горы

Почему в Суковыборге негодный мост

Ещё дед того Соломона был арендатором в местных деревнях. Обосновался в Суковыборге, посему как тут и пристань для судов, которые товар везут из Мемеля и даже из самого Кёнигсберга, и мельница, и охотничий домик помещика из Радзивиллов, и мост через Неман.

По купчей, за ремонт того моста отвечать был должен помещик из местных. Да только вот беда — жировал тот помещик в Варшаве, дом у него там был, а сюда и не думал наезжать. А мост этот то и дело валился: то паводком его смоет, то от ветхости сам развалится. Бывало, едет из столицы какой-нибудь важный пан со свитой, до реки доезжают, а моста-то и нетути, одни брёвны из воды торчат. А где взять денег на починку? Вот старый Маймон и отписал письмо хелемскому раввину, а тот и присоветовал: «Построй, говорит, на одном берегу лечебницу для выживших, а на другой — контору для похоронного братства, и сторожа приставь с багром, да прикажи ему, чтоб тонущих вытаскивал из реки». Сторожа-то он приставил и даже багром его сподручил, а вот на контору с лекарней денег-то не хватило. Так заместо лекарей, местная травница всех пользовала.

Однажды как-то ехал тут один важный пан, переезжал реку по мосту, лошак его не туды ступил, да карета панская под воду и провалилася вместе с паном. Потом его сторож оттуда багром вытаскивал. Измок пан с головы до сапог, воды нахлебался. На берег его сторож выволок — а пан весь мокрый, борода в тине, штаны и камзол о коряги изорватые, злющий как лесной чёрт. Дал пан сторожу целковый на водку, потом поймал арендатора и заставил того в наказание ведро ледяной воды выпить, чтобы вышло, значит, мера за меру. Старый Маймон после такого конфуза застудился и слёг, да потом взял сына с невесткой и внуков да и съехал отсюда в Могильно.

А тот мост и по сей день не чиненный стоит. Теперича его и починять некому, одни старики тута осталися.

По большому счёту, все жукоборцы был и единодушны во мнении об истинном виновнике того, что мост «так и стоит не чиненный»: Виноват нечистик!

Видит бог, во всём виноват Телепень — такой мелкий бес, который заставляет мужика лениться. Вот и Радзивиллов чертяка мучил и простых крестян. Посему тут всё и порушилось.

В доме у колдуньи

Затем жукоборцы показали Ай, Ху и Яше курган, на котором находится памятный камень с надписью: «Rok 1770. Barok Zukau», и церковь, построенную в 1720 году по указу Петра І. А затем отправились на Лысую гору, где, согласно путеводителю, находилось стоянка первобытного человека, которая существовала в 3 тысячелетии до н.э. Жукоборцы, однако, сказали, что насчёт первобытного человека не уверены, а вот то, что на Лысой горе собираются ведьмы, это факт.

Также рассказали, что в Жуковом Бороке и сейчас живёт настоящая колдунья по имени Кунигунда. Все боятся её, потому что настоятель церкви говорил, что она связалась с самим Сатаной.

Говорили, что Кунигунда может навести порчу. Есть у неё горшок с глиной, а в глине той отпечаток козлиного копыта. Если налить в то копыто воды, выдержать там один день и одну ночь, а потом дать выпить человеку, то человек превратится в козла. И многие женщины из окрестных деревень давали такую воду своим мужьям, чтобы избавиться от них.

Зато и лечить она может. Заговаривает раны и переломы, желудочную боль и кровотечение из носа. Также лечит бессонницу и сумасшествие, помогает женщинам, страдающим бесплодием, снимает чирьи и сглаз. Ещё у Книгунды есть чёрное зеркало, в котором можно увидеть человека, недавно умершего, или узнать, где лежит пропавшая вещь, но она никому не позволяет в него смотреть.

В доме у колдуньи Кунигунды. Иллюстрация из книги «Яша Лава. Неманские дневники»

А ещё говорили, что вместо человеческих ног у Кунигунды птичьи лапы. Живёт она на отшибе у леса, в маленькой лачуге, и все обходят ту опушку стороной.

Фольклористы решили навестить колдунью и отправились к ней.

Ккнигунда, высокая костлявая старуха, в старой, полинялой одежде и с бусами из сушёных жуков и с большим медальоном на шее, сурово посмотрела на Ай, Ху и Яшу и безучастно поинтересовалась, что им тут надо.

Ху Сюй Сюй пожаловался, что подвернул ногу. Собственно, он действительно подвернул ногу и слегка прихрамывал.

Кунигунда долго шамкала, будто спорила с кем-то о том, стоит ли пускать странников на порог, и затем, коротко кивнула головой, приглашая зайти в дом.

В хате Кунигунды чего только не было: чёртовы орешки и змеиные шкурки, заячья лапка и зуб василиска, копыто кентавра и верёвка, на которой повесили убийцу, ужиное мясо и волосы эльфов, пиявки и амулеты, воск и ладан. По стенам висели пучки трав, связки чеснока и сушёных мухоморов. Посередине комнаты был сложен каменный очаг, над очагом стоял большой котёл, в котором булькала какая-то пахучая жидкость.

Колдунья велела Ху Сюй Сюю лечь на лавку. Достала каких-то травок и бутыль с самогоном. Смешала травки с водкой и что-то долго шептала над смесью, а потом сделала примочку, приложила к больной ноге и обвязала тряпками. Холодная водка сделала своё дело, и боль прошла.

Фольклористы попытались выспросить у Кунигунды, каким заклинанием она вылечила Ху Сюй Сюя, но та наотрез отказалась рассказывать секрет, а наоборот, начала расспрашивать Ай, Ху и Яшу, что они ищут в Жуковом Бороке и почему их так интересует нечисть и колдовство.

Узнав, что фольклористы ночевали на заброшенной мельнице, Кунигунда начала заламывать руки, стонать, плеваться и кричать, что они сошли с ума. Колдунья объяснила им, что мельницы вообще, а заброшенные особенно — самое место средоточия нечистых сил. На Суковыборгской мельнице, например, живёт Хайнатум — демон женского пола c птичьими ногами и клювом, пугающий маленьких детей:

Деды наши сказывали о женщине, певшей петухом по несколько часов в день. Это произошло с ней оттого, что она видела хайнатум, после чего ее ребенок умер, а сама она с тех пор от испуга пела петухом и постепенно превратилась в такую же хайнатум. Так что не ночуйте в брошенных домах, а то зайдёт и так напугает, что вовек не опомнитесь.

Хут, нарисованный Ху Сюй Сюем по описанию жителей Жукова Борока

Чтобы защититься от злых сил, Кунигунда предложила фольклористам приобрести амулеты: кулон из волчьего глаза, вставленного в чёртов орех, и рог чёрного быка, набитый травкой, именуемой «клобук монаха». Фольклористы с удовольствием приобрели эти артефакты, а вот от верёвки, на которой повесили убийцу, и коленной чашечки юной девственницы наотрез отказались.

Прочая нечисть

Когда Ай, Ху и Яша вышли от колдуньи, им было очень не по себе. Но местные жители утешили их, рассказав что не все нечистики плохие и злые. От хайнатум, конечно, ждать добра не приходится. А вот, например, лантухи ничего плохого человеку не делают, разве что подшучивают иногда. Утопель, конечно, может потопить, зато ундины, если человек хороший, могут вытащить из воды, хотя могут и наоборот, заманить в воду своим пением.

А главное, в обитаемых домах живут домовики-хуты:

Хут, у кого в доме живет, очень тому помогает по хозяйсту, богатство в дом приносит, снопы с чужих полей в гумно. Вечером его можно иногда увидеть на небе, как летит огненный, алый — золото несет, а как тёмный, чёрный — зерно, снопы. Но его нужно беречь, вкусно кормить, его любимое лакомтсво — яичница-абараченька.​‌‌​‌‌​ ​‌​‌‌‌‌На чердаке хут живет, а летает где хочет, никто не знает где​‌‌​‌‌​.

​​​

Рассказали страшную историю про некую Анилку, которая приготовила яичницу, позвала хута, а батрак подслушал и ту яичиницу съел. После этого хут поджёг дом. И вообще, дома, в которых хутов привечали и кормили, до сих пор стоят, а те, в которых не кормили, ​​‌​‌‌обветшали. В доказательство показали пепелище на месте Анилкиного дома и обветшавшие дома.

От этих рассказов, создающих впечатление, что Жуков Борок так и кишит нечистиками, фольклористам стало совсем не по себе, и они решили не оставаться в Жуковом Бороке надолго, а обследовать окрестности. ​‌​​​‌ ​​‌​​​ ​​‌‌‌​ ​‌​​​‌ ​​‌‌‌​ ​​‌‌​‌ ​​‌​​‌ ​‌​​​‌ ​​‌‌‌​ ​​​‌‌​ ​​‌​​​ ​‌​​‌‌ ​‌​‌​‌​ ​‌‌​‌‌​ ​‌‌‌​‌‌ ​​‌‌‌‌

Столбцы

Из Жукова Борока направились вверх по Неману до городка Столбцы, располагавшегося в нескольких километрах от польско-советской границы.

Тут фольклористы решили отдохнуть, помыться в бане и остановиться на постоялом дворе. На постоялом дворе они встретили другую троицу. Молодые люди оказались убеждёнными коммунистами, о чём говорили взятые ими имена: Октябрина (Рута) Дубадайте, Ревдар (Адамас) Афигевич и Дазвсемир (Хонон) Безмозгис. Юные коммунисты рассказали, что они намереваются нелегально перейти польско-советскую границу. Напрасно Яша Лава рассказывала им о печалььной судьбе своего деверя: юные коммунисты ответили, что тогда шла гражданская война, а теперь настало мирное время и в СССР идёт мирное строительство нового справедливого мира, и на этой великой стройке только их троих и не хватает.

Яша Лава спросила у Дазвсемира Безмозгиса, кем ему приходится виленский профессор Реувен Безмозгис. «Это мой дядя, ретроград и консерватор, а по сути никто, как и другой дядя, буржуазный националист, уехавший в Палестину», — ответил Дазвсемир. «Какая у вас интересная семья», — кокетливо заметила Яша. Но тут вмешалась Октябрина, заявивщая, что у них завтра много дел, рано вставать и пора на боковую. Новые знакомцы ушли, но Безмозгис по дороге всё время оглядывался на Яшу.

Приключения Яши

Яйца для Пасхального Седера. Реконструкция с зарисовки Яши Лавы

Из книги Арона Гутана «Обычаи евреев Минской губернии»: рассказ о местном обычае деревенских евреев красить яйца

Утром Яша Лава решила навестить местную синагогу, поскольку было утро субботы. Яша расспросила владельца постоялого двора о местных синагогах. К сожалению, знаменитая старинная Холодная синагога сгорела в 1902 году, а три деревянные синагоги сгорели во время Мировой войны. Однако действовали Каменная синагога, малая синагога и Красная синагога. Яша решила не заморачиваться и спросила, как пройти в ближайшую, и отправилась туда. За Яшей с неизвестной целью увязался её новый знакомец Безмозгис.

Синагога на вид была маленькая и приземистая, так что Яша Лава даже засомневалась, будет ли там миньян. Однако внутри синагога оказалась гораздо больше, чем снаружи: фундамент глубоко врыт в землю, 12 ступенек вниз — и вы в просторном помещении с высокими потолками. Миньян собрался: половина местные жители и половина — прибывшие по торговым делам. Это и создало скандал. Причиной скандала был порядок чтения утренних песнопений. Местные жители были литваки и начинали чтение псалмов с «Барух ше-амар»: «Благословен Тот, кто рек — и возник мир». Прибывшие же были хабадники и начинали с «Ходу Ашем»: «Славьте Господа».

Хазан подошёл к кафедре, натянул талес на голову, пощёлкал по кадыку, настроился и затянул: «Блааагословееен Тот, кто рееек — и возник миии-ииир», а гости ещё громче затянули: «Слааавьте Гоооспода, призывайте Имя Его, возвещайте в народах о делааах Его». Хазан грянул во всю мощь: «Блааагословен Говорящий и Делающий!!!», а гости хором ещё громче: «Воспойте Ему и пойте Ему; поведайте о всех чудесах Егооо!!!».

Напрасно бедный шац стучал по кафедре деревянной «рукой», напрасно раввин призывал к тишине и порядку — в синагоге явно назревала драка. Спас положение Безмозгис: забравшись на биму, он громко произнёс: «Товарищи! Религия есть опиум народа! Отрясём прах древних суеверий с наших ног и возгласим миру светлые идеи Маркса и Ленина!». Литваки и хабадники переглянулись и дружно вынесли Безмозгиса из синагоги за руки и за ноги. После этого дружно помолились по местному обычаю.

После молитвы Яшу Лаву пригласила на трапезу местная семья. Здесь Яша Лава увидела две интересные вещи. Во-первых, вместо традиционной халы к столу подавали кольцеобразный кулич, в самом деле по вкусу напоминавший традиционный христианский пасхальный кулич, а по форме — круглую плетёнку. Во-вторых, на полке хранились крашеные яйца. Яша Лава спросила, что это. Хозяйка ответила: «А, от Песаха остались, дети просили не выбрасывать». Выяснилось, что местные жители не чистят яйцо, которое кладут на пасхальное блюдо для седера, а красят его: «Ну, чищеное яйцо — это скучно, а так детям веселее, они разглядывают цветные яйца и не спят».

Приключения ханьцев

Пока Яша справляла Шаббат, Ай Цин Жуй и Ху Сюй Сюй отправились в поисках фольклора в местный кабачок.

Посетители наливались «Зубровкой» и пели одну и ту же бесконечную русскую песню «Неман — дивная река»:

Неман — ди… Неман — ди… Неман — дивная река В недрах чи… В недрах чи… В недрах чистая вода

Поскольку начало каждой фразы повторялось по 3 раза, Ху Сюй Сюй и Ай Цин Жуй успели записать не только слова, но и ноты этой восхитительной песни.

Неожиданно кто-то из посетителей закричал: «Еврейскую! Еврейскую песню давай!» И действительно, посетители перешли на идиш и запели песню, состоящую из бесконечно повторяющегося куплета, описывающего богатство стола еврейской бедноты Столбцов. Затем повторили то же самое по-белорусски. И снова перешли на идиш. Певцы радостно отбивали ритм, топали ногами и стучали кружками по столу, переходя с идиша на белорусский и обратно:

Песенка про картошку (на языке оригинала)

זונטיק — בולבעס
מאָנטיק — בולבעס,
דינסטיק און מיטוואָך — בולבעס,
דאָנערשטיק און פֿריַיטיק — בולבעס
שבת אין אַ נאָווענע — אַ בולבע-קוגלע
זונטיק — ווייטער בולבעס.

Еврейская песня про бульбу

(транскрипция)

Зу́нтик — бульбес,
Мо́нтик — бульбес,
Ди́нстик ун ми́твох — бульбес,
До́нерштик ун фра́йтик — бульбес,
Шабес ин а но́вене — а бульбе-кугл!
Зу́нтик — ва́йтер бульбес.

Нядзеля — бульба,
Панядзелак — бульба,
Аўторак і серада — бульба,
Чацвер і пятніца — бульба;
Субота ў навінку — бульбяны кугл!
У нядзелю — зноў бульбачка.

Исполнители повторили куплет примерно раз десять, и у Ху Сюй Сюя было достаточно времени для того, чтобы записать и слова, и ноты. Ай Цин Жуй тоже не терял время и успел составить перевод на русский язык: «Воскресенье — картошка, понедельник — картошка… пятница — картошка, суббота в новинку — картофельный кугл! Воскресенье — опять картошка…»

Впоследствии, расспрашивая понеманских евреев, фольклористы выяснили, что у песни горзадо больше одного куплета, но все они про то, что каждый день — картошка. Поскольку практически все жители Столбцов жили небогато, картошка прочно завоевала место главного блюда местной кухни, и эту еврейскую песню можно было услышать в каждом доме не только на идише, но и на польском, белорусском, русском и других языках.

Веселье было неожиданно прервано появлением в дверях массивной фигуры грузного человека в рясе. «Отец Фанаберий, отец Фанаберий», — пронеслось тревожно по залу, и посетителей сдуло как ветром. В кабачке осталась только основательно захмелевшая публика, которая, уронив голову в миску с картофельным салатом, утратила связь с реальностью и способность рационально оценить обстановку.

Отец Фанаберий (известный в миру как гражданин Польской республики Даналей Водкевич-Хлебарский) служил в Столбцах настоятелем церкви Святой Анны, и был известен своим неуёмным аппетитом, любовью к крепким алкогольным напиткам, способностью часами разглагольствовать о высоких материях, а также навязчивым, граничащим с патологией стремлением поучать глупых и небразованных, с его точки зрения, собеседников, каковыми он считал всех, кроме себя самого. Не знавшие местных особенностей столбцовского общества китайские фольклористы не сразу сообразили, что в питейном заведении стремительно сгущаются тучи и грозит выпадением обильных осадков.

Огромная как дубовый платяной шкаф туша батюшки медленно проплыла мимо столов и остановилась у барной стойки. Окинул взглядом зал, о. Фанаберий грозно просверлил глазами Ай Цин Жуя и Ху Сюй Сюя, приказал подать графин зубровки и закуски, и двинулся в направлении незнакомцев. Не спрашивая разрешения, священник подсел за стол к фольклористам и завёл разговор. Расспросив притихших китайских этнографов, что привело их в Столбцы, о. Фанаберий степенно откупорил услужливо принёсенный половым графин, наполненил свою кружку до краёв зубровкой, затем залпом залил содержимое кружки себе в рот, крякнул, закусил солёным огурцом и завёл назидательную беседу.

Начал он с традиционной вопроса:

— А вы знаете, господа учёные, на каком языке написан Статут Великого Княжества Литовского?

— На актовом языке Великого Княжества Литовского конечно же, — изобразил Капитана Очевидность Ху Сюй Сюй.

— На старо-западнорусском языке, — поддакнул Ай Цин Жуй.

— А точнее на старобелорусском! — поучительно поправил его отец Фанаберий. — Так что, как видите, когда эта ваша жмудь ловила на обед болотных лягушек, мы — литвины — уже управляли великим государством! И ни убогие москали, ни так называемые литовцы нам не указ! А вы должны — я это подчёркиваю — должны! — собирать не эти вот образчики кабацкой «культуры», а высокие образцы белорусской поэзии.

В таверну начали прибывать новые посетители. Услышав раскатистый бас батюшки, многие пулей выскакивали обратно на улицу. Но были и такие, которых тянуло к отцу Фанаберию магнитом. К столику китайских этнографов подсели двое молодых людей. Заказав зубровки, они с мрачным видом жевали драники со шкварками, внимая каждому слову философствуюшего священника и согласно кивая головой. Периодически слушатели наполняли свои кружки зубровкой и выпивали с возгласом «Беларусь будет единой!»

Между тем, отец Фанаберий продолжал поучительствовать.

— Понеманье и есть настоящая Литва,  — нараспев рокотал он своим басовитым голосом, — а остальное всё выдумки, ложь! Настоящая Литва началась ещё задолго до Миндовга, и началась она здесь, в Столбцах. До Миндовга правили всей этой новоявленной Литвой два главных литовских рода: князья Булевичи и Рускевичи. Они, обратите внимание, господа учёные, названы в договоре 1219 года. Да-с!

По мере опьянения отец Фанаберий становился всё более красноречивым, а его голос — всё более громким.

— Коллеги из Жемойтии утверждают, что их Жмудь еще до Миндовга уже была „Литвой“, — прищуривая захмелевшие глаза рычал священник, — что абсолютно ничем не подкреплено, кроме уязвленного самолюбия жемойтов, желающих их тогда совершенно дикую и туземную провинцию видеть чем-то значимым.

Китайские этнографы пытались было возражать, но их слабое сопротивление каждый раз подавлялось неумолкающим залповым огнём, вырывающимся из уст отца Фанаберия.

— А где, я хотел бы знать, находился надел Булевичей? — не унимался он. — Я вам скажу, где! Здесь, неподалёку от Столбцов. Там до сих пор используют топонимы Балевичи. Да-с!

Сидевшие рядом с о. Фанаберием молчаливые молодые люди сурово кивали головой и выпивали по новой. Выкрикивать призывной лозунг о том, чтобы сделать Беларусь снова великой, уже не хватало сил, и молодые люди лишь угрюмо мычали после каждой выпитой залпом кружки.

— В летописях же рассказывается о борьбе немецких рыцарей с литвинами, которые на самом деле были русскими. — с удвоенной энергией продолжал разглагольствовать батюшка. — На самом деле в то время «русскими» для немцев были только западные славяне руги-русины, а вовсе не украинцы или тем более далекие новгородцы, которых «русскими» тогда вообще никто не считал, а московитов в то время еще не существовало — были только залесские финны. А в Жемойтии вообще ничего не было…

Историко-этнографическая лекция служителя культа продлилась ровно четыре часа.

Под конец, почти все завсегдатаи кабачка разбежались, включая бессильно уронивших голову пьянчуг, разбуженных громыхающим басом отца Фанаберия. Ху Сюй Сюй и Ай Цин Жуй тоже попытались выбраться, но им, увы, досталось место у стены, а по другую сторону стола сидел массивный священнослужитель, загораживая своим телом единственно возможный путь бегства. Ситуация разрешилась сама собой, когда, «уговорив» пятый графин зубровки, святой отец наконец-то потерял запал: его глаза начали слипаться, язык заплетаться, и тяжёлая как херсонский арбуз голова стала клониться вперёд, пока воинствующий историк и философ не стукнулся лбом об стол и заснул беспробудным сном. Воспользовавшись моментом, докторанты с удивительной прыткостью перелезли через стол, растолкали не вяжущих лыка молодых людей и рванули к выходу…

Столбцы. Рыночная площадь

Взмыленные и слегка обалдевшие от длинной лекции Ху Сюй Сюй и Ай Цин Жуй добежали до Рыночной площади. Но там происходило что-то совершенно невообразимое. Посреди площади, на какой-то телеге стояли вчерашние знакомые Дубадайте, Афигевич и Безмозгис и, размахивая красным флагом, истошно выкрикивали: «Да здравствует Советский Союз! Вся власть рабочим и крестьянам!..» Из толпы раздавались отклики: «Ура!», «Долой коммунистов!», «Даёшь всемирную революцию!», «Сталин — убийца!». Постепенно обмен лозунгами перерос в потасовку. Какие-то люди пытались повалить телегу, но их оттащили.

Откуда-то из-за угла выскочили юнцы в кепках, надвинутых на глаза. Размахивая красным флагом, они вклинились в толпу. За ними, потрясая резиновыми дубинками, бежали полицейские. Под верещание полицейских свистков и истошные крики толпа начала разбегаться, и только вокруг телеги продолжалась драка. Полицейские выхватывали драчунов и тащили прочь за руки и за ноги, а вслед им неслись крики: «Изверги! Палачи! Долой полицию!»

Незадачливые фольклористы втиснулись в узкий простенок между домами и понемногу выбрались с площади и отправились на постоялый двор дожидаться Яшу.

Мастер-класс

Слова и ноты песни, записанной Ароном Гутаном

Встретившись с Яшей, Ай и Ху рассказали ей о своих приключениях и показали записи кабацких песен. Яша, в свою очередь, поведала о странном рассказе о якобы существующем обычае красить яйца для пасхального седера. Чтобы исследовать этот вопрос, фольклористы прошлись по еврейским домам и, к большому удивлению Яши, рассказ подтвердился.

После окончания шаббата, жительница Столбцов, Хая Израилевна Фарбер в обмен на виленские горькие настойки согласилась провести для Ай, Ху и Яши мастер-класс по покраске яиц. Она научила их изготавливать кошерные пищевые красители и показала традиционные узоры для росписи яичек. Когда многочисленные дети с внуками и племянники пришли пожелать Хае Израилевне доброй недели, они увидели на кухне Яшу и двух китайцев, с увлечением занятых росписью яиц.

— Что это за привет из Шанхая? — невежливо удивился племянник Хаи, Мордехай.

— Да они тут яйца красят, — отвечала Хая Израилевна.

— О, Боже мой! — хором ахнули гости.

Примечание.

Известный виленский фольклорист Арон Гутан, посетив Столбцы в 1934 году, записал следующую припевку:

С добрым утром, тётя Хая (ой-ой-ой)! Вам посылка из Шанхая (ой-ой-ой)! А в посылке два китайца (ой-ой-ой)! Два китайца красят яйца! (о, Боже мой!)

Примечание 2. Впоследствии песенка докатилась до Одессы. Число китайцев в ней возросло до трёх, а столбцовская припевка стала припевом к довольно длинной песне. На этом основании одесские фольклористы считают, что песня имеет одесское происхождение, а до Столбцов докатилась она в сильно урезанном виде. Однако Арон Гутан, подозревая об истинной причине появления этого песенного шедевра, с этим утверждением категорически не согласен.

Скоморошки

Карта Скоморошек. Рис. Ху Сюй Сюя

Следующим пунктом члены экспедиции выбрали деревню Скоморошки на реке Залужанка. «Нельзя же не побывать в деревне с таким названием!» — решили они.

Деревня располагалась примерно в 8-9 километрах от Столбцов и добираться решили пешком, рассчитав, что за 2-3 часа уж точно дойдут. Вышли рано утром и бодро двинулись по прямой. Однако по пути им то и дело попадались ручьи и речки без малейшего намёка на мост, в поисках переправ и бродов фольклористы заплутали, проголодались, а еды в дорогу они непредусмотрительно не взяли. Наконец через 8 часов они наткнулись на охотничьи силки, в которых запутался заяц. Ай Цын Жуй заявил, что спасение от голода не воровство, и вытащил зайца из силков. Заяц был ещё живой, а потому вцепился Ай Цын Жую в руку и отчаянно лягался, пока не вырвался на волю. На истошные вопли неопытного в охоте докторанта прибежал охотник, но, к счастью, не разозлился, а только посмеялся над этим случаем и вывел троицу прямо к деревне, которая оказалась буквально в трёх минутах ходьбы от места происшествия.

Скоморошкинские музыканты до сих пор помнят частушку, сочинённую в прошлом столетии по заявке Ай Цын Жуя.

В Скоморошках шли воскресные гулянья по случаю Радоничной недели. Жители пили зубровку, закусывали яичницей, драчёной и куличами и пели развесёлые частушки, героями которых были жители села. Троицу одарили яйцами и пригласили покушать и песни послушать. Фольклористы усердно записывали (и не менее усердно угощались). Улучив момент, Ай Цын Жуй поинтересовался, а не могут ли частушечники сочинить что-нибудь и про них. Исполнители на минутку задумались и затем выдали задорную частушку про заезжих фольклористов.

Яйцежуя мы спыталі: Чаму кінуў ты палі? Я не сеяў, не касіў, Бо мя заяц укусіў. Наша Яша баявая, Баявая не зусім: У панядзелак ўсім давала, А ў аўторак — ўжо не ўсім!

Песенка про грибы:

Я па грыбы пайшла, заблудзілася,
Сустрэлася і з суседам, загулялася,
Ой гулі ды пагулі, загулялася,
Ой гулі ды пагулі, загулялася.

Ужо пеўні пяюць, я дамой ня йду
І другія ўжо пяюць, а я і ня думаю
Ой гулі ды пагулі, я ня думаю,
Ой гулі ды пагулі, я ня думаю.

Ху Сюй Сюй, огорчённый тем, что его имя почему-то не упомянули, спросил, а знают ли они частушку «Ай, Ху, Яша…». Крестьяне ответили, что знают, только это вовсе не частушка, а былинная песня, и называется она не «Ай, Ху, Яша…», а «Сказание о драконе Айхуяше». Однако спеть её крестьяне наотрез отказались, сообщив фольклористам, что тот, кто исполнит эту песню — оглохнет и ослепнет, а те, кто услышат — потеряют дар речи и рассудок.

Огорчённые отказом крестьян исполнить облетевшую всё Принеманье песню, фольклористы отправились на народное гулянье, где вскоре, увлёченные весельем и новыми находками, позабыли об этой странной истории с драконом.

В Скоморошках фольклористы записали много частушек и песен, некоторые из которых оказались неизвестными науке и вошли в новые сборники народных песен. Ай Цин Жую особенно понравилась песня про грибы. Вместе с тем, к глубокому разочарованию китайского учёного, тема грибов так и осталась нераскрытой. Вместо рассказа о подберёзовиках и опятах, в песне говорилось о затянувшемся веселье в лесу в обществе соседа, возвращении домой поздним утром и попытках запудрить голову сонному и сердитому мужу.

Залужье

Заночевали фольклористы в соседней деревне Залужье, в которой сфотографировали красивую местную церковь и записали еще несколько песен.

Когда Ай, Ху и Яша пришли в Залужье, большинство гуляющих уже разошлись по домам. Однако несколько женщин ещё сидели на завалинке и пели. Каждую песню начинали три пожилые женщины с низкими грудными голосами, а остальные подхватывали мотив. Благодаря им сборни «Песни Неманского края» обогатился такими шедеврами, как «Як пайшоу мужычок», «Ой ляцели гусачки» и «Салавейка».

Ху Сюй Сюй, однако, не высоко оценил мастерство исполнительниц: «Что же они так орут», — сетовал он. «Этот стон у них песней зовётся», — подхватил Ай Цин Жуй. Мудрая Яша Лава не согласилась с этой оценкой и записала важное научное наблюдение:

Для песен Понеманья характерно двухголосие, причём ведущим является низкий, «грубый» голос, в то время как высокие голоса ведут партию второго голоса, находящегося в гармонии с первым

«Грибной опросник» для этнографических экспедиций

Певицы спросили Яшу, что она записывает, и полностью с ней согласились:

Так-так, напэўна нашы галасы зусім як губны гармонік.

Узнав, что по дороге из Столбцов в Скоморошки фольклористы заблудились, залужанки сказали, что, видимо, их запутал и закружил Блуд.

Блуд — лясны жыхар, заваблівае людзей і прымушае блукаць. Каго заблудзіць Блуд, той пачне бадзяцца, збіўшыся з дарогі, і невядома, ці выйдзе з лесу.

Они рассказали, что обычно Блуд принимает вид какого-нибудь знакомого и заводит в чащу. Единственный способ спастись — переодеть всю одежду наизнанку и трижды сказать: «Бог на помач! Бог на помач! Бог на помач!»

В качестве доказательства спели весёлую плясовую песню «А у лесе грыбы зарадзiлi» про печальную участь девушки, которая пошла по грибы и встретила Блуда, который принял вид знакомого парня.

Я ж думала, я ж думала, што дуб зеляненькі А хто знаець, а хто знаець, хлопец маладзенькі

Ай Цин Жуй с горечью заметил, что слушает уже не первую песню про грибы, однако, самому ему пособирать грибов так и не удалось, а так хотелось собрать подберёзовиков. Женщины посмеялись, сказали, что для подберёзовиков ещё не время, и пригласили всех троих в гости и угостили картошкой с поджаркой из свежесобранных сморчков и строчков, а также — специально ради Ай Цин Жуя — выставили маринованные грузди и волвяночки.

После ужина, Ай Цин Жуй достал свой «Грибной опросник» и стал расспрашивать женщин: какие грибы водятся в Залужье, как их собирают, как спасаются от леших, когда ходят за грибами, как готовят грибы, солят их или маринуют, используют ли для лечения, и так далее и так далее. Женщины хихикали, но на вопросы отвечали, пока не настало время спать.

Конколовичи и снова Жуков Борок

Наутро залужанские рыбаки подвезли Ай, Ху и Яшу по Залужанке до Конколовичей, где Залужанка впадает в Неман. В Конколовичах фольклористы пообедали в местном шинке ухой, а затем добрались до Жукова Борока на попутной барже.

Добравшись до Жукова Борока, решили сделать на денёк перерыв, поскольку, плутая накануне по ручьям и перелескам, простудились и к тому же нажили желудочные колики, отведав на редкость жирной ухи. На этот раз по приглашению местных жителей фольклористы заночевали в обитаемом доме, который охранял печурник — прямоходящий кот, свирепый снаружи и добрый в глубине души. Наутро все три фольлориста утверждали, что видели этого самого Печурника, однако, когда они зарисовали виденное ночью, все три рисунка оказались совершенно разными. Так что споры о том, как выглядит Печурник на самом деле, продолжаются до сих пор:

• Печурник, которого видели в ночи Ай, Ху и Яша
• 

  Рисунок Ху Сюй Сюя

• 

  Рисунок Ай Цин Жуя

• 

  Рисунок Яши Лавы

Утром фольклористы решили осмотреть усадьбу Залучча, в которой с 1844 по 1852 годы жил Владислав Сырокомля. Долго проплутав по заросшим тропинкам, вышли на поляну, но усадьбу не нашли. Какой-то добрый человек установил памятный деревянный указатель с надписью, гласящей, что когда-то тут была усадьба Сырокомли — и это всё, что фольклористам удалось найти. Зато на обратном пути исполнилась мечта Ай Цын Жуя: он набрал полный рюкзак сморчков, которые члены экспедиции и нажарили на ужин.

Вискачи

Напоследок фольклористы решили посетить деревню Вискачи. «Может быть, там, вместо надоевшей зубровки, мы отведаем настоящий виски!» — предположил Ай Цын Жуй. Однако о таких диковинных напитках как виски в Вискачах никто и слыхом не слыхивал. Зато им предложили джинсовый шнапс — напиток цвета модных американских штанов, пахнущий, по утверждению изготовителей, «всеми цветами полевыми». Яша припомнила, как Ясос Биб рассказывал о чудесных свойствах этого напитка, которым его угощали рыбаки на Куршской косе, и фольклористы смело выпили. На поверку напиток оказался имеющим вкус глины, а запахом напоминал пропитанную хлоркой половую тряпку с ароматами гнилой соломы, табачного порошка, прелых носков, мази Вишневского и апизартрона. У Ай, Ху и Яши немедленно запершило в горле и зашумело в голове. Очнулись они только на следующее утро. Целебные свойства подтвердились: насморк и колики в желудке начисто прошли, но ужасно мерзкий привкус во рту оказался на удивление устойчивым и не проходил ещё две недели.

Соловья за песни кормят

Посещение Вискачей обернулось для фольклористов неожиданной удачей. В местечке Лужи, в 10 верстах от Вискачей, отыскался слепой старик-бандурист, Нерон Косарь по прозвищу «Шалый», который согласился исполнить «Сказание о драконе Айхуяше» за бутылку виски, 150 зло́тых и пару новеньких галош, предусмотрительно припасённых Ай Цин Жуем на случай бартера. Исполнение былинной песни состоялось в полночь в ветхом, перекосившемся от времени строении на окраине деревни, которое когда-то, должно быть ещё до вошествия на престол Елисаветы Петровны, служило сеновалом. По настоянию бандуриста, на земляном полу этого мрачного сооружения Ху Сюй Сюем был начерчен Пифагорейский пентакль в одной из вершин которого вкопали берёзовый кол. На кол была водружена истекающая кровью козлиная голова, одним махом отделённая от тела животного поводырём бандуриста, глухонемым верзилой Тесаком Рубанукой. В центре пентаграммы был разведён костёр, и примерно в двух локтях от вершин пентаграммы начерчен круг, по окружности которого было расставлено и зажжено 666 восковых свечей.

Бандурист Косарь. Набросок Яши Лавы

Весть о том, что из Лужей привезли полоумного бандуриста Шалого с его поводырём Тесаком, была молниеносно разнесена по Вискачам деревенским дурачком Сенькою Веримач. Прознав о том, что под покровом ночи планируется проведение сатанинского обряда с жертвоприношением при свечах и пением «Сказания о драконе Айхуяше», местные жители в панике покинули деревню, забрав с собой детей, стариков, домашний скот и пожитки. «Касар прыйшоў. Ну ўсё зараз, наступіў пасёлку піздзіць…» — прискорбно повторял староста Усёп Ропало, сокрушённо качая головой под тоскливый скрип колёс его телеги, изредка заглушаемый жалобным ржание замыленной кобылы старосты. Исход вискачан сопровождался громкими причитаниями женщин, истошным плачем младенцев и заунывным воем собак, от которого, пожалуй, повесился бы повторно даже отловленный крестьянами лесной разбойник, только что вздёрнутый мужиками на берёзовом суку и чудом сорвавшийся с него.

В назначенный час, дед Шалый и фольклористы расселись на земляном полу заброшенного сеновала, расположившись в вершинах начерченной Ху Сюй Сюем пентаграммы. Верзила Тесак с заткнутым за пояс мясничьим секачом, на воронёном лезвии которого ещё не просохли следы козлиной крови, устроился на дырявой попоне у ворот сарая, перегородив своим грузным телом проход и, тем самым, отрезав для участников концерта всяческие пути для отступления. От разгорающегося в центре пентаграммы костра, по стенам и крыше сарая запрыгали тени, чёрные и длинные как оголодавшие монахи-отшельники, в бесовском танце пытающиеся протиснуться сквозь щели дырявой крыши, чтобы вырваться на волю. Краем глаза Яша видела, как в свирепых глазах развалившегося у ворот великана вспыхивают отблеском пляшущие языки красного пламени. Бандурист расположился по правую руку от козлиной головы. Лысый, борода лопатой, облачённый в длинную сермяжную рубаху, дед Шалый напомнил Яше Альфонса-Луи Констана, французского оккультиста, чью книгу «Ключ к великим тайнам» она, втихаря от отца и учителей, запоем читала в молодости, будучи ученицей женского училища. Бандурист взял в руки свой музыкальный инструмент, задумчиво пожевал усы, погладил свою густую, белую как снег бороду и, пробормотав себе под нос то ли молитву, то ли заклинание, ударил по струнам. Задрожавшие от когтистых пальцев бандуриста бунты всхлипнули и исступлённо загудели, наполнив просторное помещение сарая басистым стоном. Затаив дыхание, фольклористы напряглись подобно струнам шаловской бандуры и обратились в слух. Ху Сюй Сюй, тщательно разгладив страницы раскрытого блокнота, приготовился записывать. После нескольких аккордов, бандурист затянул свою песню…

Сказание о драконе Айхуяше

В некотором царстве, в некоем государстве жил да был на свете дракон. Вольной птицей парил над Нё́маном он. И не было птицы краше, чем заморский дракон Айхуяша. Из далёка полями-лесами прилетал он с тремя головами. И деви́чьей своей головою хлопцев он покорял красою. А мужскими двумя головами девок он соблазнял словами. Был речами тот зверь гладок, до крестьянских сердец падок. Чернобров и кудряв сисястый… (На этом запись былины обрывается.)

Как позднее писала в своих воспоминаниях Яша Лава, члены экспедиции были настолько шокированы тем, что они услышали после слова «сисястый», что обалдевший от услышанного Ху Сюй Сюй выронил из рук карандаш, не в силах продолжать запись, а сама Яша, упав в обморок, потеряла сознание.

Гори, гори ясно, чтобы не погасло

Очнулась Яша Лава от нестерпимой боли. Женщине почудилось горячее дыхание дракона: пламя, вырывающееся из оскалившейся острыми клыками пасти чудовища, обжигает лицо; не выдержавшая жары кожа плавится, дымится и тягучей жижей стекает вниз по лицу, попадая на своём пути в глазницы и рот и увлекая с собой волосы, брови и зубы… Сарай был охвачен бушующим пламенем пожара. В тумане едкого дыма Яша разглядела мертвенно серое, цвета пожелтевшей папиросной бумаги лицо Ху Сюй Сюя. У китайца, замершего в позе сидящего на земле базарного писаря, отвисла нижняя челюсть, а в его круглых, как две пятигрошовые монеты, глазах застыло изумление. По левую руку, крепко зажмурив глаза, сидел Ай Цин Жуй. Охватив голову руками, бедняга судорожно раскачивался взад-вперёд будто контуженный солдат Цинской армии, попавший под обстрел японской тяжёлой артиллерии под Пхеньяном. Напротив него, на противоположном конце Пифагорейского пентакля, сквозь дымку светилось озарённое пламенем лицо Нерона Косаря, спокойное и холодное, словно выточенное из белого мрамора. На лице бандуриста застыла едва уловимая улыбка, злорадная и насмешливая одновременно.

Вдруг женщина почуствовала, как чьи-то сильные руки подхватывают её и, укутав в мокрую попону, прижимают как заспанного, обессилевшего котёнка к могучей груди архангела Иерахмиэля в чёрной льняной рясе, поднимают высоко над землёй и выносят сквозь огонь из сарая во двор, на свежий воздух. Спасший Яшу архангел оказался поводырём безумного бандуриста, глухонемым верзилой Тесаком Рубанукой. Бережно уложив женщину на траву, великан скрылся в горящем сарае и через минуту вынес оттуда застывших от ужаса китайцев.

Из охваченного пламенем сенного сарая пожар перекинулся на стоящие рядом хозяйственные постройки и, быстро слизав их своим раскалённым языком, принялся за крестьянские избы. Через полчаса единственная улица Вискачей пылала, пожираемая беспощадным сатанинским огнём, как два тысячелетия назад пылала Священная улица Рима, преданного огненной анафеме обезумевшим императором.

После этого приключения фольклористы решили, что с них уже хватит, и отправились домой, в Вильно. На поездку в другие места — в Засулье,  где вырос белорусский поэт-революционер Карусь Каганец, автор нашумевшего в своё время водевиля «Модны шляхцюк», в Городок, известный своими грандиозными летними ярмарками, и в находящееся на самой границе с СССР село Рубежевичи, где жила родня Яши Лавы и куда надеялся попасть Ху Сюй Сюй — времени уже не оставалось…

Вискачинский пожар в культуре

В изобразительном искусстве

Фрагмент картины Малевара Охренюллова «Последний день вискаря». На нем Яша Лава и два китайца выносят из горящего сарая потерявшего ориентацию бандуриста Нерона Косаря

Побывавший в Вискачах в 1930 году художник-монументалист Малевар Охренюллов осмотрел пепелище и, впечатлённый увиденной разрухой, написал историческое панорамное полотно «Последний день вискаря» размером 97 на 168 метров. На нём яркий представитель живописной школы позднего русского классицизма изобразил затянутое тучами пепла и окрашенное кровавым заревом пожара небо. На небе, занимающем 7/8 полезной площади холста, сверкают молнии, поливает кислотный дождь и, сметая и засасывая всё на своём пути, крутятся вихри и смерчи. Ветхие деревенские постройки трещат по швам, и с их обваливающихся крыш падают на землю мраморные статуи языческих богов и римских императоров, символизируя кару господню за безбожие и разврат. В качестве контраста заднему плану, который призван вызвать у зрителя неописуемый ужас от разбушевавшейся огненной стихии, на переднем плане живописец изобразил жизнеутверждающую пьяную вакханалию полуобнажённых вискачевских крестьян в тогах, мирно распивающих виски и весело пляшущих под гармошку «Крыжачок» и «Польку-Янку». Написанию картины Охренюллов посвятил 13 лет своей жизни, восемь из которых живописец потратил на командировки в Италию для того, чтобы, как он выразился, «немного разжиться белилами и сажей».

Полотно «Последний день Вискаря» вызвало неоднозначную реакцию современников. Большинство критиков пело Малевару дифирамбы, хваля его за то, что «наконец-то нашёлся художник, который устремил свой пытливый взор к разгневанным небесам», и признавая огромным достижением Охренюллова то, что «впервые в историческую живопись вошёл простой народ». Однако нашлись и критики, посчитавшие новую работу монументалиста «несусветной лакированной хренью, на полторы тысячи процентов оторванной от реальных событий 1927 года, произошедших в горемычных Вискачах». Также у публики вызвало много вопросов название картины: для всех осталось загадкой, о каком вискаре идёт речь — купажированном солодовом или купажированном зерновом? Сам Охренюллов отвечать на этот вопрос отказался.

Сенкевич (в жёлтых носках) со своими пожитками, уцелевшими после пожара, вспыхнувшего на его папирусной лодке из-за невыключенного утюга

Интересна реакция на «Последний день Вискаря» очевидцев вискачинской трагедии. К примеру, присутствующая на презентации картины Яша Лава заявила, что своим драматизмом и сгущением красок охренюлловское полотно напомнило ей колоритное описание великого пожара Рима, окрашенное буйной фантазией Сенкевича в его историческом романе «Камо грядеши». «Пронырливый писака и здесь успел отметиться, — сообщила репортёрам своё личное мнение литовская фольклористка. — Оба произведения написаны так, будто глухой слышал, как немой рассказывал, что слепой видел, как хромой быстро-быстро бежал. На самом деле, всё было гораздо страшнее.»

В устном народном творчестве, летописях и хрониках

Многократные попытки Яши Лавы выяснить у своих китайских соратников содержание той части «Сказания о драконе Айхуяше», не попавшей в блокнотную запись, успехом не увенчались. Ай Цын Жуй сказал, что ничего не помнит, а Ху Сюй Сюй наотрез отказался воспроизвести остаток песни по памяти, заявив, что былина, в которой повествуется «о китайском драконе с раскосыми глазами и кудрями до плеч, обладающем сотней мужских писек и дюжиной женских сисек, и о том, как он использует данные приспособления на практике», должна навсегда остаться произведением устного народного творчества, иначе то, о чём членов экспедиции предупреждали крестьяне из Скоморошек, будет иметь плачевные последствия как для морально-этического состояния человеческой цивилизации в целом, так и для репутации китайских докторантов в частности.

Последующие фольклорные экспедиции также не смогли полностью восстановить текст «Сказания», однако исследователей фольклора записали отдельные куплеты, а также связанные со «Сказанием» поверья:

• «тот, кто услышит легенду полностью, сойдёт с ума»;
• «записавший легенду будет проклят»;
• «после третьего исполнения „Сказания“ наступит конец света»;
• и тому подобное.

Мнение Яши Лавы о том, что Большой вискачинский пожар был гораздо ужаснее и страшнее, чем его малюют писатели и живописцы, разделяли многие современники литовской фольклористки. К примеру, имам Вискачинской мечети, Напугалла-Усих Хабибуллин, так описал это стихийное бедствие в китабе «Хроники мусульманской общины Вискачей»:

Темно было, хоть глаза выколи. Не видели глаза ни света, Ни солнца, ни неба. Куры не пели, собаки не лаяли. Дождь шёл, ветер веял. День Судный настал. Да хранит нас Аллах, Он — наш Свет На небесах и на земле. Взметнулся столп огненный. Полетели шайтаны бешеные, Завыли гули злобные. Впереди летел марид среди ифритов По имени Косарь и косил дома и деревья. За ним два джинна и джинния Облика ужасного. Испугались сыны Адамовы, Побежали прочь из места про́клятого. Аллах не любит неверных И неблагодарных. Аллах сказал: „Здесь вы жили, И здесь умрёте вы.“ Изверг Аллах, да будет благословен Он, Гнев свой на град согрешивший, Огонь и серу пролил на него Он. Слава Аллаху, Господу миров, Всемилостивому и Милосердному, Дня Судного один Он властелин. Аллах! Нет божества, кроме Него. Аллаху принадлежит мир, Восток и Запад, И куда не кинешь взгляд, Всюду лицо Его, Ибо Аллах вездесущ. Ему принадлежит всё На небе и на земле.

Печатное издание книги с оригинальным текстом белорусской арабицей, транскрипцией и переводом хранится в Университете Стефана Батория и в музее Луцкевича в Вильне.

Впоследствии учёными Вильны были сняты фотокопии с рукописи и сопровождены текстом, записанным кириллицей, и переводом с белорусского на польский и литовский языки.

Легенда о «проклятии Айхуяши»

Обложка антиалкогольного номера журнала «Безбожник у станка», на которой изображён Иисус Христос, разливающий самогон, в окружении вдрызг пьяных крестьян

Главным итоговым документом неманской экспедиции стал фольклорный сборник «Народные песни неманского края» (белор. «Народныя песні Беларускага Панямоння») под редакцией Ай, Ху и Лавы, который впервые увидел свет в 1929 году. Активное содействие первой публикации сборника оказал ответственный редактор газеты «Ленинградская правда» И. И. Скворцов-Степанов, который заинтересовался собранными материалами после ознакомления с докладной запиской резидента ОГПУ в Польше. В записке подробно описывалась «подозрительная деятельность шпионской сино-еврейской организации на территории Польши, вблизи государственной границы Советского Союза», и прилагались свидетельства очевидцев из числа местных крестьян и других информантов, сочувствующих советской власти. Скворцов-Степанов распорядился немедленно опубликовать собранные экспедицией материалы в советских средствах массовой информации. «Народные песни неманского края» вместе с воспоминаниями литовских крестьян и со вступительной статьей Скворцова-Степанова (посмертно), в которой автор с гневной критикой обрушился на Л. Д. Троцкого и его сторонников, мелкобуржуазных уклонистов, были помещены в вышедший в 1929 году антиалкогольный номер журнала «Безбожник у станка», издававшегося под эгидой Союза воинствующих безбожников.

Некоторые исследователи полагают, что этнографическая экспедиция Ай, Ху и Лавы и связанная с ней публикация сборника «Народные песни неманского края» в журнале «Безбожник у станка» стали благодатной почвой для возникновения легенды о «проклятии Айхуяши». Легенда основана на суеверии, слухах, ложных интерпретациях и непонимании текстов народных песен, записанных участниками экспедиции, и неверном их истолковании на фоне крупных неприятностей или преждевременных смертей 22 человек (из которых 13 непосредственно участвовали в работе экпедиции или её подготовке, соприкасались с публикацией собранных экапедицией материалов, или были упомянуты в публикации в журнале «Безбожник у станка», а остальные были родственниками или знакомыми жертв проклятия.)

В советской историографии, которая базируется на обширном материале, собранном иностранным отделом ОГПУ, этнографическая экспедиция Ай Цын Жуя, Ху Сюй Сюя и Яши Лавы стала известна как «Безродно космополитическая сино-еврейская экспедиция шпионов польской и китайской разведок, ведущая подрывную деятельность в граничащих с СССР районах под видом этнографов и фольклористов». В 1951 году начальником Польского сектора иностранного отдела ОГПУ, майором Рафаэлем Ахуевичем, была составлена хронология событий, предшествовавших и последовавших за публикацией «Народных песен неманского края» в журнале «Безбожник у станка». В ней, по мнению некоторых исследователей, Рафаэль, как и полагается обладающему воображением офицеру госбезопасности, слегка приукрасил трагичность произошедшего:

Мастер художественного пера Рафаэль Ахуевич (скромняга в очках в центре) среди коллег в глухом лесу на краю могильника врагов народа, 1937 год.

Рафаэль начал свою творческую деятельность во второй половине 1930-х в должности оперуполномоченного Главного управления рабоче-крестьянской милиции НКВД СССР, зарабатывая на хлеб сочинением анонимок на занимающих излишки жилой площади советских граждан.

Результаты интеллектуальной деятельности оперуполномоченного Ахуевича были плодотворны и материально осязаемы: квартиры арестованных врагов народа опечатывались и переводились на баланс административно-хозяйственного отдела НКВД, а затем распределялись среди нуждающихся чекистов. В случае, если в квартире проживали члены семьи арестованного, они выселялись с дальнейшим этапированием по тому же адресу, куда ранее был отправлен бывший ответственный квартиросъёмщик.

Писательскому гению Рафаэля Ахуевича приписывают крылатый афоризм о советских органах правопорядка: «Моя милиция меня бережёт: сначала сажает, потом стережёт».

Выписка из докладной записки майора Рафаэля Ахуевича

(на имя министра государственной безопасности СССР)

• 8 октября 1928 года от тяжёлой формы брюшного тифа скоропостижно скончался в Крыму инициатор публикации сборника «Народных песен неманского края», тов. Скворцов-Степанов. Он был немедленно подвергнут кремации, и его прах в герметичной урне в условиях строжайшей секретности был замурован ночью в Кремлёвскую стену в Москве.
• Ни в 1929 году, ни в последующие годы ни один из членов шпионской экспедиции не получил от «Безбожника у станка» ни копейки гонорара.
• 1 апреля 1930 года члены шпионской экспедиции, китайские офицеры внешней разведки Национально-революционной армии Китайской Республики Ай Цин Жуй и Ху Сюй Сюй, были вызваны в посольство Китайской республики в Варшаве, где от лица генерала Чан Каши им было сделано внушение с предупреждением держаться подальше от приграничных с Советским Союзом районов во избежание обострения советско-китайских отношений.
• 20 февраля 1932 года в газете «Правда» было опубликовано постановление Президиума ЦИК СССР за подписью председателя тов. М. И. Калинина, объявившее о лишении гражданина Л. Д. Троцкого и членов его семьи советского гражданства «за контрреволюционную деятельность».
• 13 июня 1933 года польской государственной полицией был задержан бродячий музыкант, гражданин Польши Нерон Косарь по кличке «Шалый», вместе с его подельником, гражданином Польши Тесаком Рубанукой, по обвинению в поджоге деревянной церкви в деревне Залужье. В ходе следствия было установлено, что подозреваемый Косарь страдает тяжёлым психическим расстройством, в связи с чем он был освобождён от наказания и направлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу г. Бояново. Подозреваемый Рубанука был оправдан судом присяжных, работал мясником на консервной фабрике в Столбцах, где трагически погиб во время пожара в цехе готовой продукции, вынося из горящего здания тушёнку и колбасные изделия.
• 25 августа 1936 года соратники бывш. гражданина СССР Троцкого, мелкобуржуазные уклонисты Л. Б. Каменев и Г. Е. Зиновьев были расстреляны в тёмном подвале Военной коллегии Верховного суда СССР за участие в работе «Троцкистско-зиновьевского центра».
• 21 августа 1940 года антисоветчик и враг народа Л. Д. Троцкий бесславно умер в Мексике от проникающей черепно-мозговой раны, полученной от удара ледорубом.
• 28 февраля 1936 года муж одного из членов шпионской экспедиции, Ясос Биб, трагически погиб от пулевого ранения в сердце в ходе ограбления почты в г. Вильно (Польша).
• 13 августа 1937 года члены шпионской экспедиции, офицеры китайской разведки Ай Цин Жуй и Ху Сюй Сюй, погибли от рук японских захватчиков в ходе битвы на реке Сучжоухэ, по которой они в то время плавали, собирая воспоминания рыбаков из шанхайских трущоб о съёмках первой китайской художественной кинокартины «История о том, как сирота спас дедушку».
• 23 марта 1942 года в пересыльном пункте Аткарска скончался мелкобуржуазный националист, меньшевик Антон Луцкевич — исследователь и переводчик китаба «Хроники мусульманской общины Вискачей», содержащего описание вискачинского пожара.
• 4 декабря 1943 года в Москве таинственным образом от рака желудка умер председатель «Союза воинствующих безбожников» и главный редактор журнала «Безбожник у станка» тов. Е. М. Ярославский.
• 3 ноября 1944 года при загадочных обстоятельствах умерла гражданка СССР Яша Лава, последний человек из выживших членов экспедиции шпионов польской и китайской разведок.
• 17 апреля 1949 года художник-монументалист Малевар Охренюллов, запечатлевший на холсте трагедию пожара в Вискачах, был с позором изгнан из Союза художников СССР «за недостойные советского художника космополитические тенденции», а также за растрату финансовых средств Союза на «бесцельные командировки на Итальянскую ривьеру, где был замечен в компании буржуазного бомонда и женщин лёгкого поведения». Он был лишён званий и наград, и сослан в Сызрань, где продолжил творческую деятельность на благо советской Родины в художественной мастерской отдела пропаганды и агитации Куйбышевского обкома КПСС, рисуя по трафарету портреты членов Политбюро и плакаты «Слава КПСС!». Художник Охренюллов также освоил ремесло скульптора, но к изготовлению гипсовых бюстов В. И. Ленина допущен не был по причине его политической неблагонадёжности.

Слухи о том, что скончавшийся от атеросклероза в Вильнюсе 2 мая 1947 года литовский писатель Пятрас Цвирка, автор сборника «Сказки Неманского края», тоже стал жертвой «проклятия Айхуяши», не подтвердились.

Итоги экспедиции

Составленный из собранного участниками экспедиции материала сборник «Народные песни неманского края» (белор. «Народныя песні Беларускага Панямоння») стал поистине энциклопедией литовского, белорусского, польского, татарского, еврейского и русского фольклора верховьев Немана. Помимо этого, огромного количества записей и зарисовок, сделанных за время неманской экспедиции, с лихвой хватило и для собственных работ Яши Лавы и для дополнений к исследованиям, которые ранее проводили в тех краях Ясос Биб и Арон Гутан.

Китайские участники экспедиции Ай Цын Жуй и Ху Сюй Сюй тоже сделали немало публикаций по её результатам, которые затем легли в основу их докторских диссертаций. В свою очередь, ректор Пекинского университета Зачай Юаньдай отметил плодотворную деятельность соискателей в своём ежегодном докладе начальнику управления внешней разведки Национально-революционной армии Китайской Республики и ходатайствовал о внеочередном присвоении Ху Сюй Сюю звания «младший лейтенант картографической службы».

В целом, несмотря на полученные психические травмы и причинённый ущерб от Великого вискачийского пожара, участники экспедиции сошлись во мнении, что она имела ошеломляющий успех и получила широкий международный резонанс.

Хотите узнать, что приключилось с Яшей Лавой и её мужем Ясосом Бибой после возвращения Яши из экспедиции? Читайте дальше.

Литература

(в хронологическом порядке)

1. Народные песни неманского края : сб. под ред. Ц. Ж. Ай, С. С. Ху, Я. П. Лава // Безбожник. — 1929. — № 19.
2. Пятрас Цвирка. Сказки Неманского края. — Вильнюс: Гослитиздат, 1956. — 128 с.
3. Луцкевіч I. Ай-Кітаб — Кіцёп // Скарыніч. Мн., 1993. Вып. 2.
4. Луцкевіч А. Хроники мусульманской общины Вискачей с транскрипцией и комментариями // Запісы Бел. Ін-та навукі і мастацтва. 1994.
5. Докладная записка майора Р. Ахуевича от 13 мая 1951 года на имя министра государственной безопасности СССР // Кокурин А. И., Петров Н. В. Лубянка. Органы ВЧК—ОГПУ—НКВД—НКГБ—МГБ—МВД—КГБ. 1917—1991: Справочник / Ред. Р. Г. Пихоя. — М.: Международный фонд Демократия, 2003. — 766 с. — (Россия. XX век. Документы). — 3000 экз. — ISBN 5-8564-6109-6.