Абсурдотека:Бакунин: Особые поручения. Ресторатор

Библиотека нетленной классики
Абсурдотека
Книжные завалы
Читальный зал · Книгохранилище · Случайная книга
Найти книгу
Об авторе данного шедевра

Жи-ши — пиши через И;
Мы-ши… ваще не пиши!

~ Бакунин, вместо предисловия.

Книга Бакунина из серии «Приключения Эраста Фандорина» — детективное повествование, продолжение приключений.

Скверное начало

11 (23 по новому стилю) апреля, великий вторник, утро

Эраста Петровича Фандорина, чиновника особых поручений при московском генерал-губернаторе, особу 6 класса, кавалера российских и иностранных орденов, выворачивало наизнанку.

Бледное с утончёнными чертами лицо коллежского советника страдальчески деформировалось, временами напоминая образ некоего Гомера Симпсона, а руки тем временем судорожно рассекали воздух, не очень убедительно изображая мельницу древних ниндзя — жест, предназначенный для отпугивания и устрашения врагов. Таким манером, Эраст Петрович пытался успокоить своего молодого помощника-стажёра: ничего, мол, ерунда, сейчас пройдёт. Однако, всего через полчаса беспрерывных, продолжительных и мучительных спазмов, всем и даже запряжённым в карету скорой помощи лошадям стало очевидно, что никакая это была не ерунда.

Помощнику Фандорина, губернскому секретарю Аллюзию Флоровичу Полудрищеву (тощему, невзрачному молодому человеку лет двадцати), никогда ещё не доводилось видеть шефа в столь жалком состоянии. Полудрищев хотя и сам смолоду был несколько зелен лицом, однако перед рвотным соблазном устоял и очень этим гордился. Впрочем, это было кратковременным мимолетным чувством и потому внимания не заслуживающим. На Аллоизия произвела неизгладимое впечатление и не на шутку встревожила неожиданная чувствительность безукоризненного во всех отношениях шефа, всегда такого хладнокровного и к сантиментам не расположенного.

— П-подите…, — кривясь, морщась и вытирая лиловые губы, с трудом выдавил Эраст Петрович. Периодически возникающее лёгкое заикание, память о давней контузии в первой части похождений приключений, по официальной версии полученной в результате нервного расстройства по поводу безвременной гибели новобрачной, заметно усилилось. — Т-туда п-подите… П-пусть п-протокол, п-подробный… Фотографические с-снимки во всех ракурсах, но только не в P-playboy. С-секретно. К-конфиденциально. Лично. И следы чтоб не за…за…затоптали…

Его снова нагнуло, начало методично выворачивать на изнанку, а после согнуло в три погибели, однако на сей раз указующий перст вытянутой правой руки не дрогнул. Он непреклонно указывал на перекошенную плохо подогнанную и кривую дверь дощатого сарайчика, откуда несколькими минутами ранее вышел весь бледный и на полусогнутых ногах коллежский советник.

Аллоизий и сам чувствовал себя неважно после вчерашней вечеринки, устроенной по поводу девятнадцатилетия местного мажора, некоего Ульянова младшего, на которую он увязался следом за почитаемым шефом. Описать праздничный стол ломившимся от яств и крутенных напитков как спиртных, так и безалкогольных — это ничего не описать. Среди увиденного изобилия огромного выбора блюд и напитков Аллоизий не то что многих названий до этого не знал, но даже в своей жизни их не видел и никогда не встречал. Поначалу он украдкой записывал мудрёные названия в свою записную книжечку, которую предусмотрительно держал под скатертью. Записывать не глядя он научился ещё во время обучения, когда глаза начинали слипаться, а руки ещё обладали способностью двигаться и даже записывать что-либо. Этот природный навык много раз помогал Полудрищеву в жизни, а иногда и просто выручал, как в этой весьма деликатной ситуации. Однако перечитать новые названия, а заодно почитать о них подробности в Книге о вкусной и здоровой пище, которая пылилась на полке в кабинете шефа, так и не довелось. Утром, придя на работу, он застал шефа в полном сборе, как всегда гладко выбритым, бодрым, подтянутым, готовым к подвигам и неожиданностям. Ничто не предвещало подобного оборота дел и событий. Однако, внезапно на служебном столе забренчала посуда (после вчерашнего полагалось для приличия выпить хотя бы по бокалу шампанского шипучего вина, которое прекрасно делала ключница из собственного винограда). В кабинет влетел нарочный и протянул шефу внушительный пакет, запечатанный сургучными печатями и попросил расписаться в ведомости о доставке с указанием даты и времени получения. Шеф привычным жестом расписался и осведомился у кукушки, проживающей в домике на стене, — Который час? Кукушка в ответ прокуковала что-то не внятное, а шеф размашисто проставил дату: 11 апреля 1889 года от Рождества Христова, четверть девятого утра. Курьер щёлкнул каблуками и удалился. Шеф почему-то решил, что это был военный, хотя формы на нём не наблюдалось. Увидев удивлённое лицо Аллоизия, шеф сжалился и сказал, что по возрасту нарочный к военной службе уже не годен, но выправка явно не гражданская. Значит, отставной младший чин. Вот и щёлкает, понимаешь каблуками, отряхивая прилипшую грязь на ковёр кабинета. Ладно, прочтём. Изящной рукой в белой лайковой с серебряными кнопочками перчатке шеф взял перочинный нож и надрезал казённый конверт, не нарушая целостности печатей. Вынул бумагу и начал сосредоточенно читать. Затем, не сказав ни слова, вынул из ящика стола герсталь (компактный пистолет, револьвер высокой убойной силы явно не имеющий отечественных аналогов, а по сему — не подлежащий импортозамещению) и побежал к выходу. Аллоизий, как всегда, увязался за ним. Наняв извозчика, они через несколько минут оказались возле злополучного сарайчика на месте преступления…

Воспоминания в голове Аллоизия пронеслись вихрем со скоростью света в вакууме, поэтому со стороны никто ничего всё равно не заметил и не заподозрил. Сказать по правде, возвращаться назад, в серый полумрак, где вязко пахло кровью и свежевыпотрошенной человеческой требухой, Аллоизию совсем не хотелось. Но служба есть служба. Делать нечего — набрал в грудь побольше сырого апрельского воздуху (эх, самого бы не замутило после вчерашнего), перекрестился, открыл скрипучую дверь и — как головой в омут нырнул в сарайчик.

При детальном обследовании дощатый сарайчик оказался ничем иным как убогой лачугой, использовавшейся для хранения дров. Зима была на исходе, и ныне по случаю скорого окончания холодов лачуга практически опустела. Таким образом, свободного места оказалось достаточно, чтобы разместить изрядное количество собравшегося народу: следователь, агенты из сыскной, частный пристав, квартальный надзиратель, судебный врач, известный в узких кругах фотограф-совместитель из журнала Playboy Севастьянов, городовые да ещё дворник Климук, обнаруживший на свою беду место чудовищного злодеяния — утром сунулся за дровишками, узрел, поорал сколько положено, да и побежал за полицией. А куда было бежать-то?

Уютно горело два или три масляных фонаря, по низкому потолку колыхались неспешные тени. Было тихо, только в углу тонко всхлипывал и шмыгал носом молоденький городовой.

— Ну-с, а это у нас что? — с любопытством промурлыкал судебно-медицинский эксперт Игорь Валентинович Захаров, поднимая с пола рукой в тонкой полупрозрачной каучуковой перчатке нечто блестящее, бесформенное, иссиня-багровое. — Никак селезёночка. Вот и она, родимая, нашлась-таки. Отлично-с. В пакетик её, в пакетик. Ещё утроба, левая почка, и будет полный комплект… Ну-с, не считая всякой внутренней мелочи… Что это у вас, мсье Полудрищев, под сапогом? Не брыжейка ли?

Аллоизий глянул вниз, в ужасе шарахнулся в сторону и чуть не споткнулся о распростёртое на полу тело местной бивалютной прости шлюхи Женечкиной, Степаниды Петросяновны, 39 лет. Эти сведения, равно как и дефиниция ремесла покойной, были почёрпнуты из жёлтого билета, аккуратно лежавшего на вспоротой груди. Более ничего аккуратного в посмертном обличье гулящей Женечкиной, увы, не наблюдалось.

Её лицо и при жизни собой не особо видное, ибо, как известно, природную красоту её же ничем не испортишь и не исправишь. Тем не менее, в смерти стало воистину кошмарным. Бледно-синюшное с пятнами слипшейся французской пудры с блёстками, глаза вылезли из орбит да так и застыли, модные накладные ресницы наполовину отпали от век и стали домиком на месте выщипанных природных и нарисованных хозяйкой бровей, рот застыл в беззвучном вопле, волосы отброшены назад. Тело несчастной гулящей дамы некто зачем-то располосовал вдоль и поперёк. Смотреть на него было ещё страшней и не привычней. Бывалым полицейским ранее приходилось видеть жертв поножовщины на Хитровке. Но чтобы убийца вынул из тела всю полагающуюся начинку и, старательно очистив от жизненно необходимых коммуникаций и креплений, разложил на земле сарайчика причудливым узором. Такого не мог припомнить никто из присутствовавших полицейских и гражданских чинов. Вот только судебно-медицинский эксперт Захаров был в благостном настроении и даже балагурил. Но внимания тогда на это обстоятельство не обратили. Да поведение эксперта не вызвало ни у кого сомнений и подозрений: человек каждый день работает с незабвенными, лично их потрошит, изучает, описывает для выдачи официального заключения. Речь Захарова, комментирующая находки, являлась частью протокола описания места преступления, хотя и местами существенно отличалась от казённой формы. Но ведь протокол пишут позже в участке, а всех тонкостей и выражений всё равно никто не мог вспомнить. Вот и получалось сухо и кратко, например в данном случае: …на полу сарайчика на спине лежит вскрытое тело гражданки Женечкиной. Извлечённые внутренние органы разложены рядом… К счастью, Игорь Валентинович успел уже почти всю эту выставку описать, собрать и по казённым нумерованным пакетам разложить. О совершённом здесь несколькими часами ранее злодеянии напоминало лишь бесформенное чёрное пятно растёкшейся и уже частично впитавшейся в землю крови. «Красная, красная кровь — через час уже просто земля…», промелькнуло в голове Полудрищева. Городовые тщательно собрали в пакет мелкие лоскуты не то искромсанного, не то изорванного платья жертвы.

— Приложите к вещдокам, — сказал Леонтий Однакович Ёжицын, следователь по особо важным делам при окружном прокуроре.

Леонтий Однакович был хорошо знаком Полудрищеву, как говорится: не первый раз по службе пересекаться приходилось. Вот вроде бы уважаемый и приличный, но неприятный господин — дёрганый весь, беспрестанно посмеивается, а глаза колючие. Одет с иголочки, воротнички будто из алебастра, манжеты и того белее, а сам постоянно по плечам щёлкает — воображаемые соринки или перхоть сбивает. Честолюбец, большую карьеру делает. Тем временем, следователь присел на корточки подле судебно-медицинского эксперта. После чего выдержав паузу, деловито спросил:

— Следы совокупления?

— Это я вам, голуба, после обрисую: отчётец составлю и всё как есть отображу. А здесь — сами видите — тьма египетская и стон кромешный.

Как всякий инородец, выросший в России и с раннего детства в совершенстве овладевший русским языком, Игорь Валентинович любил вставлять в свою речь разные заковыристые обороты. Чем весьма заметно выделялся среди основной массы местного населения, предпочитавшего особо не утруждать себя изучением изящной словесности. Коренные русаки, когда не могли подобрать нужных слов для заполнения пауз предпочитали вставлять одно или несколько матерных слов. Более того, особо одарённые умудрялись выражать свои мысли и описывать события исключительно с помощью нескольких бранных слов. Но самое удивительное, что в отличие от иностранцев, все местные, не исключая младших школьников и воспитанников детских комбинатов, прекрасно понимали о чём идёт речь. Но мы опять невольно отвлеклись от темы. Итак, несмотря на свою вроде бы вполне обычную фамилию имя и отчество, эксперт был семитских кровей и согласно царского указа должен был проживать за чертой оседлости. Докторов батюшка (тоже лекарь) приехал в Россию ещё в царствие покойного государя. Прижился. А вот стрёмную для проживания в столице и трудную для русского уха фамилию Зэкарайэс приспособил к местным условиям. Об этом поведал сам Игорь Валентинович по дороге, пока на извозчике ехали. К тому же, по нему самому всем зрячим видно, что не свой брат русак: долговязый, мосластый, волоса иссиня-чёрные, глаза голубые, рот широкий, безгубый, подвижный, беспрестанно перегоняющий из угла в угол дрянную дешёвую трубку с обгрызенным мундштуком.

Следователь Ёжицын, в отсутствие Эраста Петровича ощущая себя хозяином положения, с показным интересом, явно бравируя, посмотрел, как эксперт вертит в цепких пальцах очередной комок истерзанной плоти и саркастически поинтересовался:

— Что, господин Полудрищев, ваш начальник всё воздухом дышит? А мы люди ко всему привычные. Я же говорил, сия, с позволения сказать, картинка не для утончённых глаз — следствие вполне обошлось бы и без губернаторского надзора.

Ясное дело, недоволен Леонтий Однакович, ревнует. Свежи в памяти воспоминания, когда у него с расследованием по духовной купца Калашникова на минувшее Крещение заминка вышла. Дело было шумное, у всех на глазах, отчасти даже затрагивающее интересы влиятельных особ и потому проволочки не терпящее. Как водится, информация дошла и до московского генерал-губернатора князя Владимира Андреевича Долгорукого. Разумеется, его сиятельство князь взмахнул в очередной раз палочкой-выручалочкой — попросил Эраста Петровича помочь прокуратуре. А какой помощник из шефа всем давно известно — взял да за один день всё дело и распутал. Не зря Ёжицын бесится. Предчувствует, что сызнова ему без лавров оставаться. Да и какому следователю понравится, когда наблюдать за ходом расследования приставили самого Фандорина. Вот и сгоняет оскому на подчинённых.

— Да что ты, Линьков, прям как девка! — прикрикнул Ёжицын, обращаясь к по-прежнему всхлипывающему в углу молоденькому городовому. — Привыкай. Ты — не для «особых поручений». Стало быть, на Хитровке ещё и не такого насмотришься.

— Не приведи Господь к такому привыкнуть, — вполголоса пробурчал старший городовой Приблудько: старый и опытный служака, известный Аллоизию по одному давнишнему громкому делу.

— Ну, вроде бы всё, — объявил следователь. — Стало быть, так. Труп — в полицейский морг, на Божедомку. Сарай — опечатать и городового приставить. Агентам опросить всех окрестных жителей, да по строже. Не слыхали ли, не видали ли чего подозрительного. Ты, Климук, в последний раз за дровами в одиннадцатом часу заходил, так? — грозно спросил Леонтий Однакович дворника. — А смерть наступила не позднее двух ночи? (Это уже эксперту Захарову). Стало быть, интересоваться промежутком с начала одиннадцатого часа до двух пополуночи. — И снова Климуку. — Ты, может, с кем говорил уже из тутошних? Не рассказывали чего?

Дворник: явно немолодой мужчина без каких-либо физиономических особенностей неопределённого возраста в бороде с проседью (по образу и подобию пегого веника), кустистыми бровями, шишковатым черепом с крупными сливающимися залысинами, ростом два аршина четыре вершка, особая примета: крупное красное родимое пятно посередь лба, упражнялся в составлении словесного портрета Аллоизий. Во всё время разговора дворник стоял, переминаясь с ноги на ногу, отчаянно комкал и без того до невозможности мятый картуз.

— Никак нет, ваше высокоблагородие. Неужто мы не понимаем. Дверь сарая подпёр и побёг к господину Приблудько. А из околотка меня уж не выпущали, пока начальники не прибудут. Обыватели, они и знать ничего не знают. То есть, конечно, видеть-то видют, что полиции понаехало… Что господа полицейские прибыть на нескольких пролётках изволили, Да и карета скорой помощи больше часу у сарайчика ошивается. А про страсть эту (дворник боязливо покосился в сторону трупа) местным обывателям неведомо.

— Вот это мы и проверим, — усмехнулся Ёжицын. — Стало быть, агенты — за работу. А вы, господин Захаров, увозите свои сокровища. И чтоб к полудню полное медицинское заключение, по всей форме.

— Господ агентов п-прошу оставаться на месте, — раздался сзади негромкий голос Эраста Петровича. Все обернулись.

Как вошёл коллежский советник, когда? И дверь-то даже не скрипнула. В неуверенном свете масляных фонарей, а точнее сказать — в полумраке было видно, что шеф по-прежнему бледен и чем-то сильно расстроен. Однако его голос стал ровным да и манера говорить всегдашняя: сдержанная, учтивая, но не терпящая возражений.

— Господин Ёжицын, даже дворник понял, что б-болтать о происшествии не следует, — сухо сказал Эраст Петрович следователю. — Я, собственно, для того и прислан, чтобы обеспечить строжайшую секретность. Никаких опросов. Более того, всех присутствующих прошу и даже обязываю хранить об обстоятельствах дела полное молчание. Жителям объяснить, что… п-повесилась гулящая, наложила на себя руки, обычное дело. Если по Москве поползут слухи о произошедшем, каждый из вас попадёт под служебное расследование, и тот, кто окажется виновен в разглашении, понесёт суровое наказание. Извините, господа, но т-таковы полученные мною инструкции, и на то есть свои причины.

Городовые по знаку судебно-медицинский эксперта взяли было стоявшие у стены носилки, чтобы положить на них труп, но коллежский советник поднял руку:

— П-погодите.

Он присел над убитой.

— Что это у неё на щеке?

Ёжицын, уязвлённый учинённым в присутствии подчинённых разносом, понуро пожал узкими плечами:

— Пятно крови. Тут, как вы изволили заметить, крови в изобилии.

— Но не на лице.

Эраст Петрович осторожно потёр овальное пятно пальцем — все присутствующие заметили, что на белой перчаточной лайке остался след. С чрезвычайным, как показалось Аллоизию, волнением коллежский советник (а для Полудрищева просто «шеф») пробормотал:

— Ни пореза, ни укуса.

Следователь наблюдал за манипуляциями чиновника с недоумением, а эксперт Захаров с интересом.

Достав из кармана лупу, Фандорин прильнул к самому лицу жертвы, всмотрелся и ахнул:

— След губ! Господи, это след поцелуя! Не может быть никаких сомнений!

— Что же так убиваться-то? — съязвил Леонтий Однакович, небрежно качнув носком штиблета в сторону раскрытой грудной клетки и зияющей ямы на месте живота. — Тут есть метки и пострашнее. Мало ли что взбредёт в голову полоумному.

— Ах как скверно, — пробормотал коллежский советник, ни к кому не обращаясь.

Быстрым движением сорвал запачканную перчатку, отшвырнул в сторону. Выпрямился, прикрыл глаза — и совсем тихо:

— Боже, неужели это начнётся в Москве…

* * *

Слишком долго пришлось мне поститься, с самой масленицы: «Оживи окаянное сердце моё постом страстоубийственным!» Господь добр и милостив, Он не рассердится на меня за то, что не хватило сил дотерпеть шести дней до Светлого Воскресения. В конце концов 3 апреля — не просто день, это годовщина Озарения. Тогда тоже было 3 апреля. Что по другому стилю — неважно. Главное звук, музыка слов: тре-тье ап-ре-ля.

У меня свой пост и своя Пасха. Нет, не стану ждать окончания Великого поста: если уж разговление, так разговление. Как сладостно разговеться после долгого воздержания. Я вспоминаю каждый сладостный миг, я знаю, что память сохранит всё вплоть до мельчайших деталей, не растеряв ни одного из зрительных, вкусовых, осязательных, слуховых и обонятельных ощущений. Сегодня! Да-да, устроить пир, чтобы не насытиться, а пресытиться. Не ради себя — во славу Божию. Ведь это Он разверз мне глаза — научил готовить, понимать и ценить истинную красоту. Я — подмастерье Творца.

Я закрываю глаза и вижу: 10 апреля, поздний вечер. Опять мне не спится. Я не сплю уже много ночей подряд. Давит грудь, сжимает виски. Днём я забываюсь на полчаса, на час, и просыпаюсь от страшных видений, которых наяву не помню. Волнение и восторг гонят меня из дома. Они ведут по заброшенным пустырям, не знакомым грязным улицам меж кривых домишек и покосившихся заборов. Я иду и мечтаю о смерти, о встрече с Ним, но знаю: умирать мне нельзя, ещё рано, не пришло время, ибо моя миссия не исполнена. Внезапно дребезжащий, пропитой голос из темноты: «Па-азвольте на полштофчика». Оборачиваюсь и вижу гнуснейшее и безобразнейшее из человеческих существ: опустившуюся шлюху — пьяную, оборванную, но при этом гротескно размалеванную белилами и помадой. Кто знал, что так выйдет? У меня не было намерения нарушать пост — иначе путь мой лежал бы не через эти жалкие трущобы, а через зловонные закоулки Хитровки, где гнездятся мерзость и порок, подробнейшим образом описанные самим Гиляровским. Но внезапно меня переполняет нетерпеливая жажда: я тебя сейчас обрадую, милая, пойдём со мной — говорю я. Я в мужском платье, а ничего не подозревающая ведьма полагает, что нашёлся покупатель на её гнилой товар. Она хрипло смеется, пожимает плечами: «Куды идём-то? Слышь, у тебя деньга-то есть? Покорми хоть, а лучше поднеси». Бедная, заблудшая овечка… Я веду её за собой через тёмный двор, к ближайшим сараям. Нетерпеливо дёргаю одну за другой двери, третья оказывается незапертой. Счастливица дышит мне в затылок самогонным перегаром, подхихикивает: «Ишь ты, в сарай ведёт. Ишь ты, приспичило-то». Руки споро, быстро и чисто делают своё дело. Свет мне не нужен, мои глаза видят ночью не хуже, чем днём. Место и время выбрано удачно: никто не мешает мне и на сей раз сервировка проведена до конца и даже завершена лобзанием щеки. Пусть ищейки думают про Джека Потрошителя и даже пытаются его найти и поймать. Спи, сестра, твоя жизнь была гадка и ужасна, твой облик оскорблял взоры, но благодаря мне ты послужила прекрасной задумке…

Вот только смогут ли ищейки да и просто случайные зеваки оказавшиеся рядом оценить по достоинству идею и композицию данной сервировки? Хм, в темноте ничего не видно, но как я мог забыть о посуде? Увидят они всё это при Божьем свете и смогут ли представить себе прекрасные фарфоровые супницы, соусницы, сливочники? Идея! Надо будет как-нибудь провернуть подобное где-нибудь в богатом доме, а не в отвратительном грязном сарае. Чтобы из шкафа можно было достать дорогую китайскую посуду, а тело разместить в центре стола накрытого расшитой белой скатертью и сервированного красивой и дорогой посудой, наполненной изящно приготовленными его частями. Да я же — художник!

Хотя нет, художник лишь пишет картины, то есть запечатлевает пьянящей красоты панно, некую созданную величественную декорацию. Во Франции входит в моду небывалая прежде профессия — restaurateur, создатель-владелец, специалист, разрабатывающий концепцию ресторана и реализующий её в создании своего заведения или в реализации проекта ресторана по заказу.

Я не художник, я — restaurateur.

Чем дальше, тем хуже

11 (23 по новому стилю) апреля, великий вторник, полдень

Из официальной стенограммы: секретно, в единственном экземпляре. Хранить вечно.

На чрезвычайном совещании у московского генерал-губернатора князя Владимира Андреевича Долгорукого присутствовали: обер-полицеймейстер генерал-майор свиты его императорского величества Юровский; прокурор московской судебной палаты действительный статский советник камергер Козлодоев; начальник сыскной полиции статский советник Эйхман; чиновник особых поручений при генерал-губернаторе коллежский советник Фандорин; следователь по важнейшим делам при прокуроре московской судебной палаты надворный советник Ёжицын. Секретное заседание открыл лично князь Долгорукий.

Пренеприятнейшее я вам должен сказать событие… К нам едет ревизор? — хором спросили присутствующие. — Намного и несоразмерно хуже, — продолжал вступительное слово князь. — На светлую Пасху Христову поклониться московским святыням прибудут его императорское величество. Прибудут без помпы, без церемоний. Визит замыслен словно бы импровизированным. По сему велено москвичей заранее не извещать. Что, однако же, не снимает с нас ответственности за уровень встречи и общее состояние города. Господин статский советник Эйхман, выходит, зря я вас обеспокоил, голубчик. Вы уж идите и прижмите там своих карманников и фармазонщиков, чтоб в светлое Воскресенье разговлялись у себя на Хитровке и упаси Боже носа оттуда не казали. Очень я на вас, Петр Рейнгардович, надеюсь. Эйхман встал, поклонился и вышел. Погода-то, мерзавка, ведь это форменное свинство, господа. Пасмурно, всюду грязь, слякоть, пронизывающий ветер, не Санкт-Путинбург, конечно, но Москва-река разлилась больше и шире обычного. Я лично заехал на катере в Замоскворечье: кошмар, ужас и жуткое зловонное течение. На три с половиной сажени вода поднялась! Залило всё аж до Пятницкой. Да и на левом берегу непорядок. По Неглинному не проехать. Ох, осрамимся, господа. Опозорится Долгорукой на старости лет!

Приложение: расшифровка криптограммы (секретно, допуск к чтению только после сканирования роговицы взглядом Юровского):
— Я попрошу чиновника особых поручений объяснить, чем вызвана срочность настоящего совещания. Душа моя (примечание: чиновник особых поручений коллежский советник Фандорин), отлично знаете, у меня нынче каждая минута на счету. Ну, что там у вас стряслось? Вы позаботились о том, чтобы слухи об этой пакости с расчленением не распространились среди обывателей?
— Меры по сохранению тайны приняты. Все, кто был причастен к осмотру места преступления, предупреждены об ответственности, с них взята роспись в неразглашении. Обнаруживший тело дворник как лицо, склонное к неумеренному питью и за себя не ручающееся, временно помещен в особую камеру. Дело следует отнести к разряду преступлений государственной важности. Заниматься должен оперативный отдел жандармерии под личным контролем господина обер-полицмейстера. А сыскную полицию (слишком много случайных людей) следует отстранить от ведения расследования вовсе. Это раз… — отрапортовал Душа моя.
— Господин статский советник Эйхман, — сказал Долгорукий, — выходит, зря я вас обеспокоил.
Эйхман встал и вышел.
— Говорите же, не томите!
— Мне очень жаль, Владимир Андреевич, но визит государя придётся отменить, — весьма тихо произнёс Душа моя.
Присутствующие бурно встретили возмутительное заявление чиновника.
— Как «отменить» высочайший? — спросил Долгорукий, — ведь это скандал неслыханный!
— Но если не отменить, будет ещё хуже, ибо данное расчленение — не последнее. С апреля по декабрь минувшего года в Ист-Энде (районе Лондонских трущоб) было совершено восемь зверских убийств, сопровождавшихся расчленением. Убийца держался нагло: писал полиции записки, в которых именовал себя англ. Jack the Ripper («Джек Потрошитель»). Лондонская полиция была уверена, что это — иммигрант-врач или студент-медик. По сведениям, которыми криминалистика располагает о маниакальных убийцах, известно, какое значение эти злодеи придают ритуалу. В данном случае — «кровавый поцелуй». В основе сериальных убийств с чертами маниакальности всегда лежит некая «идея», толкающая монстра на многократное умерщвление незнакомых людей. Но с декабря характерные убийства прекратились. Полиция пришла к выводу, что преступник либо покончил с собой, либо… покинул пределы Англии. Полное совпадение характерных черт ритуала Джека Потрошителя и нашего московского душегуба, не вызывает у меня ни малейших сомнений. Боюсь, что в Москву перебрался Джек Потрошитель.
— Не знаю, последнее ли, а, пожалуй, что и не первое, — начал доклад обер-полицеймейстер генерал-майор свиты его императорского величества Юровский, — в последнее время случаи зверского убиения гулящих и бродяжек женского пола участились. По нищебродам следствия не проводили, ибо бесполезное дело. А гулящую «кот» по пьянке искромсал. Засадили молодца, только он отпирается…
— Где трупы? — прервал Душа моя.
— На Божедомке, где всех беспутных, праздношатающихся, беспорточных и беспашпортных закапывают. Порядок такой: если есть признаки насилия, то поначалу в полицейский морг везут, к Игорю Валентиновичу, а после — на тамошнее кладбище.
— Необходимо срочно провести эксгумацию, — сказал Душа моя. — Проверить по спискам морга, кто из особ женского пола с Нового года, поступал со следами насильственной смерти. Поискать, не было ли других сходных случаев. И эксгумировать. Проверить сходство рисунка преступления. Земля ещё не оттаяла, трупы должны быть в полной сохранности.
— Распоряжусь. Займитесь этим, Леонтий Однакович. — ответил прокурор Козлодоев и осведомился. — А вы, чиновник особых поручений, не соизволите ли поприсутствовать? Ваше участие весьма желательно.
— Думаю, будет достаточно, если я отряжу в помощь Леонтию Однаковичу моего ассистента, ответил Душа моя.
— Вот только высочайшего приезда нам не хватало накануне начала гастролей Джека Потрошителя.

«Бандероря»

12 (24 по новому стилю) апреля, великая среда, утро

С утра пораньше каждый занялся своими делами. Фандорин заперся у себя в кабинете и начал думать. Окрылённый успешными раскопками, Полудрищев отправился на Божедомку с целью организовать эксгумацию безымянных незабвенных, нашедших упокоение в октябрьском и сентябрьском кладбищенском рву. Молодому помощнику коллежского советника Фандорина не терпелось определить, когда именно начал свои художества изувер-Потрошитель. Благо шеф не стал возражать, ибо в этот момент мыслями был где-то очень далеко.

По сравнению с вчерашней, работа по извлечению тел оказалась не такой приятной процедурой. Тела хоронили до наступления холодов и на них отчётливо проявились по выражению эксперта Захарова «выраженные гнилостные изменения». К весьма неприглядному виду человеческих останков добавился невыносимый запах разложения. Если могильщики и эксперт с ассистентом были привычны практически ко всему, то Аллоизия таки вывернуло наизнанку. Он сел на скамеечку рядом с кладбищенским сторожем Нечитайло, который угостил его настоечкой собственного приготовления. Посидел Аллоизий на скамеечке, похлебал настоечки и, как водится, потрандел со сторожем и излил, так сказать душу. Рассказал ему немало подробностей из своей семейной жизни. Про сестру свою дебилку убогую и прочее.

Тем временем, могильщики, городовые и привлечённые жандармы перекопали оба рва, эксперты осмотрели извлечённые тела. Вот только зря всё это, ибо ничего полезного для расследования в старых рвах больше не обнаружилось. Злые лица участвующих в проведении эксгумации обернулись в сторону Полудрищева. А эксперт Захаров высказал всё Аллоизию прямо в лицо:

— Дурная башка рукам покою не даёт, и ладно бы ещё только вашим, Полудрищев. Не боитесь, что жандармы вас случайно по темечку заденут? А я с превеликим удовольствием как пологается заключение по всей форме составлю, что преставился губернский секретарь собственной смертью. Как водится по неосторожности: шёл по краешку, споткнулся, да и дурной своей головой о камень. И ассистент Хрумов подтвердит и засвидетельствует. Всё потому, что надоели вы нам с вашей тухлятиной хуже горькой редьки. Не так ли, Хрумов?

Худощавый до истощения ассистент оскалил жёлтые зубы, потёр рукавом лоб и с особой важностью уточнил:

— Игорь Валентинович так шутят, манера у них такая.

Но самое обидное для Полудрищева было выслушать насмешки противного следователя Ёжицина, расходившегося в присутствии участников эксгумации. На этом фоне померкли даже грубые и циничные высказывания доктора.

— Возможно у вас ещё какие гениальные идеи имеются? Не желаете в выгребных ямах покопаться, пока я следствие веду, вдруг что обнаружится ненароком?

И укатил в полицейском экипаже посмеиваясь.

* * *

Как вы уже догадались, вернулся Полудрищев в особняк Фандорина не солоно хлебавши. Отправился в ванную комнату, смыл грязь, переоделся и причесался. После чего отправился в кабинет Фандорина, стены которого были увешаны японскими гравюрами, оружием и прочими прибамбасами. Отсутствие результата поисков его нисколько не удивило, а даже обрадовало. Когда Аллоизий окончил свой доклад, Эраст Петрович принялся прохаживаться по кабинету, перебирая любимые нефритовые чётки.

— Итак, д-давайте рассуждать. На кладбище вы прокатились не зря. Теперь мы точно знаем, что ранее ноября в Москве случаев с потрошением жертв не н-наблюдалось. Ваше вчерашнее сообщение об эксгумированных искромсанных трупах из декабрьской и ноябрьской общих могил, поначалу заставили меня усомниться в версии о связи Джека Потрошителя и московских изуверствах. Последнее лондонское убийство, приписываемое Джеку произошло 20 декабря, но горло жертвы не было перерезано, а также на теле отсутствовали следы глумления. Лондонская полиция посчитала, что Джека кто-то спугнул. Я смею предположить, что Джек вовсе не имел касательства к этому преступлению. Теперь о предшествующем убийстве, приключившемся 9 ноября. Здесь имеются все признаки убийств Джека Потрошителя, вплоть до кровавого отпечатка губ на виске жертвы. Следует заметить, что 9 ноября — это по русскому стилю ещё конец октября, так что у Потрошителя было достаточно времени, чтобы перебраться в Москву и пополнить ж-жертвой своего извращённого воображения ноябрьский ров на Божедомке. Согласны? Ибо весьма мала вероятность, того что в Европе в разных местах одновременно действует два маньяка со сходным сценарием.

— Подведём итоги. По неизвестной нам причине Джек Потрошитель перебрался в Москву и взялся за изведение здешних проституток и нищенок. Это раз. Прибыл он сюда в ноябре минувшего г-года. Это два. Все последние месяцы находился в городе, и надолго не отлучался. Это три. Он медик или изучал медицину, ибо владеет хирургическим инструментом, умеет им п-пользоваться и имеет навыки анатомирования. Это четыре.

— Теперь я разошлю запросы и проверю регистрацию приезжающих из Англии в Россию по всем полицейским частям!

— Присядьте. Никуда бежать не нужно. Чем я, по-вашему, занимался всё утро, пока вы покойников т-тревожили?

…

Однако и бывшим студентом, и повивальной бабкой пришлось заниматься Аллоизию, ибо как всегда, в самый неподхожящий момент затрезвонил дверной звонок. Вошёл Джамшут:

— Нашальнике, прювьет! — затем, степенно выдержав паузу, доложил — Посьта. — после чего уточнил, с удовольствием произнося новое, трудное, звучное слово:

— Бандероря…

«Бандероря» оказалась небольшой шкатулочкой. На серой обёрточной бумаге скачущим, небрежным почерком размашистая надпись: «Его высокоблагородию коллежскому советнику Фандорину в собственные руки. Срочно и сугубо секретно».

Полудрищеву сделалось любопытно, однако шеф развернул бандероль не сразу.

— Принёс п-почтальон? Странно: адрес не написан.

— Нет, марьсиська. Сунур и убедзячь. Нада была поймачь? — встревожился Джамшут.

— Если убежал, то уже не п-поймаешь.

Под обёрткой оказалась бархатная коробочка, перевязанная красной атласной лентой. В коробочке — круглая лаковая пудреница. В пудренице, на салфетке, что-то серо-жёлтое, рельефное. Аллоизию в первый миг показалось: волнушка — лесной гриб. Пригляделся, ойкнул — человеческое ухо.

* * *

И словно мухи тут и там по Москве поползли слухи.

Черепаха, сеттер, львица, зайчик

12 (24 по новому стилю) апреля, великая среда, день

Однокашники

Торжество Плутона

Стенографический отчёт

Хлопотный день

Скверный конец скверной истории

16 (28 по новому стилю) апреля, светлое воскресенье, ночь

Открытый экипаж, размеренно цокают кованые копыта нанятой по случаю лошади по булыжной мостовой, негромко поскрипывают рессоры. Вальяжно и празднично катит Ресторатор по ночной Москве. С ветерком. Под бодрый и радостный перезвон пасхальных колоколов.

Ну, вот и долгожданный поворот к особняку Фандоринского дома. Здесь пустынно, темно и ни души.

— Стой, приехали, — командует Ресторатор извозчику.

Услужливый извозчик радостно и суетливо спрыгивает с облучка, открывает дверцу празднично разукрашенной пролётки. После чего, как полагается в честь праздника сдёргивает с головы картуз, произносит святые слова:

— Христос Воскресе!

— Воистину Воскресе! — с особым чувством отвечает Ресторатор, целует православного в колючую щеку. После чего даёт на чай целый серебряный рубль. Такой уж нынче светлый час.

— Благодарствуйте, — кланяется извозчик, растроганный то ли рублём, то ли крепким мужским поцелуем.

На душе у Ресторатора светло, хорошо и ясно. А безошибочное, то есть ранее никогда не подводившее, чутьё подсказывает: сегодня великая ночь, все напасти и мелкие неудачи останутся в прошлом. Фандорин с Джамшутом сейчас несутся во весь опор на Рогожский вал. Пока найдут 52 нумер, пока будут дожидаться. А если что и заподозрят, то в обшарпанном «Царьграде» телефонного аппарата всё одно не сыскать. Время имеется в избытке. Можно не суетиться и не спешить: женщина, которую любит коллежский советник, набожна. До окончания службы в ближайшем храме остаётся совсем немного времени. Приблизительно к часу ночи она непременно вернётся, чтобы накрыть праздничный пасхальный стол и ждать своего мужчину. Всё будет замечательно, прекрасно и очень хорошо, ибо впереди совсем близко ожидает счастье. Господин Фандорин — тонкий ценитель искусства, настоящий профессионал — не сможет не оценить. Ну, ничего, погорюет, поплачет — в конце концов, все мы люди. А потом сей умный человек, кажется способный разглядеть и видеть Красоту, утрёт суровые слёзы. Снова посмотрит да задумается над произошедшим и поймёт, непременно поймёт.

Извозчик радостно укатил, на улице стало совсем безлюдно, даже луна спряталась за тучи. Вот и ажурные ворота с короной, за ними двор, тёмные окна флигеля. Здесь. Ресторатор быстро оглядывается по сторонам и ныряет в незапертую железную калитку. А вот с дверью флигеля приходится повозиться. Ну, ничего. Ловкие, талантливые пальцы своё дело знают. Всего лишь несколько мгновений и щёлкает замок, скрипят петли — Ресторатор уже в тёмной прихожей.

Привычному взгляду мрак не помеха и совершенно нет никакой надобности ждать, пока глаза привыкнут к темноте Ресторатор быстрым и уверенным шагом проходит по тёмным комнатам особняка. Надо всё тщательно осмотреть, поискать красивую посуду и выбрать место для создания композиции.

Внезапно секундный испуг — это огромные напольные часы в гостиной оглушительно бьют. Неужели уже час ночи? Ресторатор тревожно смотрит на свой брегет, работы Буре. Нет, спешит огромный тикающий деревянный шкаф в простенке — ещё без четверти.

Ресторатор сегодня в особом ударе, поймал кураж и парит на крыльях вдохновения. — А что если прямо в гостиной, на обеденном столе?

Значит так, возвратится из «Царьграда» ловко обманутый господин Фандорин. Разумеется, что войдет вон оттуда, из прихожей. Повернёт выключатель электрического освещения и непременно сразу же увидит мою восхитительную картину во всей красе. Решено. Интересно, где у них хранятся скатерти?

Порывшись в бельевом шкафу, Ресторатор выбирает парадную белоснежную, кружевную и накрывает ею большой, тускло мерцающий в неясном лунном свете полированный стол.

В буфете прекрасный китайский сервиз на двенадцать персон? Прекрасно. Остаётся только расставить по кругу на краю стола фарфоровые тарелки с разложенными на них изъятыми из тела сокровищами. Итак, композиция продумана. Воистину — это будет не только самым красивым, но и лучшим из всех творений.

Окрылённый восторгом, Ресторатор идёт в прихожую, встаёт у окна и ждёт. Ничто не тяготит его душу, переполняемую радостным предвкушением. Время для него летит незаметно.

Внезапно двор перед особняком светлеет. Это из-за туч выглянула луна. — Знамение, явное знамение! Столько недель стояла мрачная, пасмурная, хмурая погода. И вот будто пелену с Божьего светила сдёрнули. На ясном тёмном небе высыпали яркие звёзды! Воистину — Светлое Воскресение. Ресторатор трижды осеняет себя крестным знамением. Всего лишь несколько быстрых взмахов ресниц, требуется чтобы окончательно стряхнуть выступившие слёзы восторга. — Пришла!

В калитку ажурных ворот с короной неспеша входит невысокая тёмная фигурка, одетая в широкий салоп и шляпку. Пока идёт к двери, становится заметно, что шляпка траурная. Ну, да, в память об убиенном юноше Аллоизии. Не горюй и не печалься, милая. Ведь он и его домашние уже у Господа. Им там хорошо. Потерпи немного и тебе будет хорошо. Щёлкает замок, закрытый Ресторатором дабы не вызвать подозрений и паники у потенциальной жертвы. Открывается дверь и фигура в салопе входит в прихожую.

— Христос Воскресе, — тихим, вкрадчивым, но вполне отчётливым и ясным голосом приветствует её Ресторатор. — Не пугайтесь, моя славная, я здесь, чтобы вас обрадовать…

* * *

Ажурные ворота с короной распахнуты настежь, за ними просматривается двор, заставленный экипажами. Здесь и полицейские пролётки, тарантасы и двуколки. На фоне освещённых диковинным электрическим светом окон флигеля недвусмысленно проглядывает силуэт кареты скорой помощи. Возле распахнутых ворот зеваки долго не задерживаются, ибо их оперативно разгоняют невесть откуда набежавшие городовые. Старухи неопределённых лет изображают торгующих семечками и цветами. Изо всех сил делают вид, что ничего не происходит, а сами то и дело косят взгляды во двор шикарного особняка. По городу уже пошёл слух, что убили некую особу, приближённую к самому ампиратору. Изуверы не только не обокрали дом, а ещё и выпотрошили бедолагу напоследок, чтобы грехам негде было гнездиться, да и налегке отправился в лучший мир. Вроде бы всё непотребство было совершено по обоюдному согласию из ревности. Особо одарённые на это вопрошают, а шум большой был? Им удивлённо отвечают, что тишина была гробовая, никто ничего не видел и не слышал. Так причём же здесь ревность и скандал?

Тем временем, за дверью флигеля в гостиной возле большого стола собрался весь цвет московской тайной полиции. В отличие от прежних душегубств, на месте преступления не было Ёжицина, которого маниак выпотрошил ранее вместе с его горничной в съёмных апартаментах. Эксперта Захарова пока найти не удалось: после его уединения в своём рабочем кабинете его никто больше не видел. Также не было молодого помощника чиновника особых поручений Фандорина Аллоизия Полудрищева, погибшего при исполнении служебных обязанностей.

Огромный стол в гостиной был сервирован по высшему разряду. Согласно этикету свои места заняли тарелки, подтарельники, бокалы, фужеры, розетки, супница, соусница, сливочник и сахарница. Вилки и разного размера и назначения ложки были разложены строго по разным сторонам от тарелок. В графинчиках были поданы дорогие крепкие, креплёные и даже слегка разбавленные напитки. Вот только причудливым образом сложенные салфетки не были разобраны и по-прежнему возвышались причудливыми башнями на симпатично расписанных тарелках китайского фарфора.

Ну, и что здесь необычного? Действительно, ничего особенного вроде бы и нет. Подумаешь, эка невидаль: празднично украшенный и с толком сервированный стол, за который вот-вот сядут гости и подадут экзотические яства. Вот только во главе стола, на самом почётном месте сидела фигура во фраке и белой рубашке. Нет, не сидела. Она (фигура) уткнулась носом в тарелку. Эка невидаль! Ну, с кем не бывает. Хозяин в ожидании гостей решил скоротать время, дёрнул чарочку, другую, да малость не рассчитал. Вот только цвет лица был явно неживой. А из-под края стола выглядывала кровавая лужа.

Фотограф-совместитель из журнала Playboy Севастьянов выставлял свет, деловито посапывая заряжал магнием новомодную аглицкую вспышку и искал наиболее выигрышные (нет, не для дела, а для журнала) ракурсы. Он просто делал свою работу: что похуже — в дело, а шедевры — в глянцевый журнал.

В целях сохранения секретности, установленной самим московским генерал-губернатором, командовал следственными действиями лично обер-полицеймейстер генерал-майор свиты его императорского величества Юровский. В качестве следственной бригады, кроме чиновника особых поручений при генерал-губернаторе коллежского советника Фандорина, были привлечены проверенные подчинённые самого Юровского. По-прежнему нигде не могли найти судебно-медицинского эксперта Захарова. Как всегда на выручку начальству поспешил коллежский советник Фандорин, который почему-то совсем перестал заикаться.

— Господин генерал-майор, полагаю, что в качестве эксперта мы будем вынуждены воспользоваться услугами ассистента Захарова — Хрумова. Всем присутствующим очевидно, что Захарова нет нигде, причём давно. Это раз. Время идёт, а любая задержка в таких делах является серьёзной помехой секретности. Это два. Ассистент Хрумов по роду своей деятельности давно посвящён во все детали следствия. Это три. Пожалуйста, распорядитесь, чтобы к следственным действиям в качестве судебно-медицинского эксперта подключили Хрумова.

— Эраст Петрович, вы правы. Я не буду возражать, если вы отдадите приказ о привлечении Хрумова в качестве эксперта властью чиновника особых поручений при генерал-губернаторе.

Подчинённые Юровского не были замечены в бюрократии, держали ухо востро, выполняли приказы чётко и без лишних церемоний. За Хрумовым немедленно послали экипаж.

— Эраст Петрович, коль скоро вести данное расследование поручено мне, я обязан задать вам ряд неприятных вопросов. Извините, но ваши ответы будут запротоколированы и приобщены к делу. Каждое ваше слово в показаниях может быть использовано против вас. Также, вынужден предупредить вас о даче заведомо ложных показаний и взяток должностным лицам при исполнении служебных обязанностей.

— Вы совершенно правы. На вашем месте я поступил бы также.

— Итак, давайте всё по порядку. Протокол с места преступления и запись показаний свидетелей будет вести мой заместитель. Кто обнаружил тело?

Подчинённые Юровского ввели в гостиную, смущённого присутствием высоких чинов и господ, дворника Фандоринского дома.

— Кто такой? — грозно спросил Юровский.

— Тихон, дворник. Пскопские мы Пскопские…

— Кто может подтвердить? Паспорт имеется?

— Я могу и мой слуга Джамшут и паспорт у него в полной исправности, — сказал Фандорин.

Юровский обратился к секретарю:

— Перепиши в протокол паспортные данные и далее пиши показания.

Затем осмотрел Тихона с головы до пят особым, свойственным только великим сыщикам, взглядом. Тихон не только выдержал на себе этот взгляд, но даже успокоился и начал свой рассказ.

— Значица так. Служу я у господина Фандорина уже не первый год. Хозяин когда уезжает всегда закрывает двери и даже калитку. Сегодня особенная ночь. В храме всенощная и прихожане поздней ночью расходятся по домам к праздничным столам. По случаю большого праздника я делаю обход территории и вижу, что калитка распахнута, а дверь во флигель приоткрыта. Протёр глаза, не померещилось ли? Шутка сказать, господин с вечера как уехал со слугой Джамшутом так и не возвращался. Дверь была заперта. Я не дёргал, конечно. Подхожу я к двери и вижу, что натоптано сильно. Не порядок, значит. Окликнул — никого. Вошёл — темно, а дверь в гостиную распахнута и стол накрыт господский по высшему разряду. Ну, известно, Пасха. Посветил фонарём. За столом какой-то пьяный сидит, мордой в салат. Издаля впотьмах ведь не видно. Думаю, не иначе залез кто полакомиться да накушался лишнего, сейчас разбужу и выпровожу. Подошёл. Посветил, а он — мёртвый. И лужа крови из-под стола вытекла. Я тут же в участок позвонил.

— Что за человек? Видел раньше? Ничего не трогал? Никому не говорил?

— Говорю же — не знакомый. Ничего не трогал, потому что мне Джамшут запрещает прикасаться к чему-либо в господском доме. А болтать с детства не приучены. К тому же басурман Джамшут запросто язык отрезать может.

— Дальше.

— Ничего. Хозяин со слугой не вернулись, а к дому сразу начали полицейские экипажи съезжаться. Меня посадили в прихожей у самовара и вежливые люди велели чай пить. Второй час уже пью.

— Спасибо, ступай пить чай дальше, можно даже с баранками.

Господин Фандорин, теперь вы, — мягко сказал Юровский, когда Тихон закрыл за собой дверь гостиной. — А где были вы всё это время?

— Вернувшись вечером со службы я встретил своего слугу Джамшута весьма и весьма взволнованным. Он сказал, что кто-то звонил по телефону когда меня не было, а он не смог записать кто. Этот неизвестный хотел сообщить что-то очень важное по делу, но говорить хотел только с господином. Как раз раздался телефонный звонок. Я поручил Джамшуту взять вторую трубку и слушать: тот голос или не тот. Незнакомый голос представился экспертом Захаровым. Джамшут не смог определить он звонил ранее или нет. Захаров почему-то сказал, что надо срочно встретиться по следственному делу, но не на Божедомке, а в третьеразрядной гостинице «Царьград», чтобы не вызывать особых подозрений и не привлекать излишнего внимания. Он также настаивал, чтобы я с собой захватил слугу. Это можно проверить на телефонной станции.

— Не беспокойтесь, Эраст Петрович, уже проверили. Звонок был из телефона-автомата за соседним углом. Время звонка и его текст записаны нашими агентами слово в слово. Всё совпадает, продолжайте. А где была ваша сож… подруга Ангелина?

— Я не мог оставить её одну в пустом доме в тёмное время суток. Я подвёз её до отеля «Метрополь», где оплатил номер и оставил до утра там. Она отправилась на всенощную в ближайший храм, после чего должна была вернуться в отель. Уладив все формальности в «Метрополе», мы с Джамшутом поехали в «Царьград», прекрасно осознавая, что это у чёрта на куличках и там нет даже телефонной связи. Я знал, что эксперт Захаров куда-то внезапно исчез, возможно даже подался в бега. Поэтому тут же поехал на встречу к нему за разъяснениями. Разумеется, я взял с собой и слугу Джамшута. Так что дом остался необитаемым. Слуга всё тщательно запер и в этом можно не сомневаться. К тому же дворник на предыдущих обходах не замечал ничего подозрительного. Итак, мы с Джамшутом отправились на Рогожский вал искать 52 нумер гостиницы «Царьград». Чтобы не привлекать излишнего внимания, мы несколько раз меняли извозчиков, пересаживаясь на площадях, где было много праздношатающихся в честь Пасхальной всенощной. К назначенному часу, мы добрались до третьеразрядной обшарпанной гостиницы с царским названием. То, что никого в 52 нумере мы не обнаружили было вполне очевидно. Но кто-то должен был найти эксперта Захарова. Из числа подозреваемых я его давно исключил, так как у него было алиби на лондонские убийства и не было мотива на московские. Какой смысл ему было исчезать и тем более прятаться? Шантаж? Значит он обладал ценной информацией. Или убийство? А смысл? Ведь покойный Полудрищев в своём отчёте подозревал именно Захарова и следил за ним.

— Да, я ознакомился с отчётом. Странно, куда девался Захаров?

— Именно этим я и решил заняться, — ответил Фандорин. Само собой разумеется, что опрос портье дал сведения о некоем мужчине, который оплатил 52 нумер до утра, после чего куда-то уехал, оставив ключи. Я поднялся и осмотрел комнату. Похоже, что туда никто не заходил, кроме горничной, которая старательно удалила все следы. Нумер всё равно был оплачен. Мы заказали ужин и расположились в нём перекусить и согреться после долгой и тряской дороги. Взвесив все возможные варианты, я пришёл к выводу, что Захаров убит. Но кто убийца и где искать тело? Над этим и предстояло поломать голову. Полудрищев наблюдал за Захаровым и когда тот вышел из кабинета услышал шум. Из двери Захаров так и не вышел, а Полудрицев получил удар ножом в спину. Убийцы он не видел, так как потерял сознание, а когда очнулся сразу двинулся к кладбищенским воротам, где упал и начал привлекать внимание полицейским свистком. Если бы убийца всё ещё был рядом, то куда он мог деться, чтобы остаться незамеченным? Два варианта: затаиться на кладбище или добить Аллоизия и уйти через ворота. Вот только шумно стало, да и сторож может выйти из сторожки. Значит, надо уходить на кладбище, а там второго выхода нет. Кладбищенский сторож Нечитайло дал показания, что слышал стук двери и шаги Захарова, а свистка раненного Полудрищева не слышал. Значит врёт и в сторожке его в тот момент не было. Раны Полудрищева он считал смертельными и ушёл прятать труп убиенного ранее Захарова. Где? В апрельском рву для неизвестных трупов. После чего он вернулся в сторожку, а Полудрищева к тому времени уже увезли в больницу. Нечитайло не знал, откуда именно забрали Аллоизия. Именно поэтому и получилась несвязность в его показаниях, о которой он даже и не подозревал. Итак, всё стало проще паренной репы: нужно ехать на Божедомку и брать кладбищенского сторожа Нечитайло. Но он ведь не будет сотрудничать со следствием и вину его ещё предстоит доказать. Поэтому надо попробовать взять его с поличным, но как? Убив Захарова он лишился своего единственного покровителя. Также он не мог не почувствовать, что круг подозреваемых становится всё уже. Он может податься в бега. Оставалось только одно: позвонить дежурному и выставить наблюдение за сторожкой кладбищенского сторожа на Божедомке. Таким образом, можно решить две проблемы одновременно: если он пойдёт «на дело», то есть рихтовать несчастных, можно взять с поличным. А если подастся в бега, то задержать и припереть к стенке, не сможет отвертеться. Вот только телефона в «Царьграде» нет. Благо, в честь Пасхи извозчика на улицах Москвы найти оказалось делом не сложным. Доскакав до ближайшего полицейского участка я позвонил дежурному и… узнал, что меня ищут, а в доме моём труп. Джамшут ожидал на улице вместе с извозчиком, поэтому проблем с транспортом у нас не возникло, хотя и пришлось оплатить по двойному тарифу, ибо ночью и далеко ехать. Вот так я оказался здесь раньше эксперта Захарова, но позже всех остальных присутствующих.

— Вы твёрдо уверены, что Захаров мёртв?

— А личность покойного за моим столом уже установлена? — вопросом на вопрос ответил Фандорин.

— В том то и дело, что нет. Документов при нём не оказалось, а на сторожа он как-то не тянет…

В этот момент в гостиную вошёл заспанный ассистент Захарова. Его подняли среди ночи и привезли на место преступления. Поначалу Хрумов растеряно хлопал ресницами, но осмотревшись и увидев тело быстро пришёл в себя. Быстро провёл предварительный осмотр, поинтересовался все ли фото сделаны. И удивлённо произнёс:

— Харакири?

Действительно, в отличие от прежних жертв Джека Потрошителя у мужчины во фраке, сидящего за столом, горло не было перерезано. Напротив, огромная лужа крови под столом была обусловлена чудовищного размера раной на животе. Под столом, в луже крови, лежал короткий самурайский меч.

— В смысле? — удивлённо переспросил Юровский.

— По предварительному осмотру, смерть наступила в результате нанесения ножевого несовместимого с жизнью повреждения живота. Смерть была быстрой, но не мгновенной. Пока длилось кровотечение, он вполне мог успеть выронить или отбросить меч. Возможно, что его зарезали столь экстравагантным способом, но это маловероятно. Наш подопечный Джек наверняка бы наполнил всю посуду внутренним содержимым покойного, благо времени у него было достаточно. Тело отвезут в прозекторскую на Божедомке. Я проведу вскрытие и всё подробно отражу в отчёте.

— Время наступления смерти? Тело двигали? Перемещали? Могли его убить где-то, а сюда подбросить? — методично задавал вопросы Юровский.

— Сейчас я измерю температуру и скажу точно. Что же касается положения тела, оно не менялось и смерть наступила за этим столом совсем недавно. Да, в районе двух часов ночи, — ответил Хрумов, осмотрев извлечённый из тела термометр. Затем обратился к помощникам, — я здесь закончил, описывайте тело и подавайте носилки.

— В карманах в числе прочей мелочёвки обнаружился нехилый набор отмычек. Такому набору позавидует не только домушник, но даже и медвежатник. Я спросил криминалистов, осматривавших дверь во флигель. Они подтверждают наличие признаков взлома двери. Таким образом, в дом покойный проник самостоятельно, применив орудие взлома. Вот только на поясе есть пустой чехол под узкий длинный нож или даже большой скальпель. Самурайский меч точно не был на поясе в этом чехле.

— Спасибо, — поблагодарил грамотного и расторопного подчинённого Юровский. — А скальпель нашли?

— Вот он. У двери прихожей, — сказал Фандорин.

Фотограф и следователь подошли к чиновнику особых поручений при генерал-губернаторе коллежскому советнику Фандорину и посмотрели на пол.

— Он, родимый! — радостно воскликнул следователь. — Присвойте номер, сфотографируйте и на экспертизу.

— Я полагаю, что орудие преступлений у нас в руках, а это — не мало. Теперь отправим запрос лондонским полицейским и, разумеется, сравним с нашими убиенными.

— Что за чертовщина! Эраст Петрович, извольте пояснить, — голос Юровского на фоне установившегося безмолвия прозвучал особенно грозно. — Это что — инсценировка такая, да? Сегодня истёк срок, отпущенный нам князем для поимки душегуба. И вот на тебе: всё на тарелочке с голубой каёмочкой! А ежели сей душегуб сейчас ещё кого потрошит в подворотне, что тогда? Кстати, если это ст… Стоп! Эксперт Хрумов, вы можете опознать покойного?

— Да откуда? Это по-видимому некий солидный господин, прекрасно разбирающийся в ресторанном деле. Один накрытый стол чего стОит — настоящее произведение искусства. У меня аж слюни потекли…

— Посмотрите внимательно на его лицо, где вы могли его видеть? — не унимался Юровский.

— Мать честная! Да это же — Ныч… простите, кладбищенский сторож Нечитайло собственной персоной! Да неужто полуграмотный сторож мог такое сотворить, а как нарядился. Интересно, а кто сейчас в сторожке?

— А вы что скажете, Эраст Петрович, теперь, когда тело лежит на спине и лицо доступно для осмотра?

— Это не кладбищенский сторож Нечитайло, а кровавый серийный убийца и душегуб Щекотило. Да, милостивые государи, такое, увы, встречается, когда под личиной полуграмотного кладбищенского сторожа искусно скрывается беглый убийца Щекотило. Я и сам об этом догадался только вчера. Я навёл справки: точных данных о его гибели при побеге из тюрьмы не существует. Это раз. Он догадался, что я его выследил и готов арестовать. Это два. Он пришёл в дом, чтобы встретить меня, расстроенного неудачной поездкой на окраину Москвы и пошёл по комнатам. Всё необходимое для сервировки стола он взял в буфете. Через какое-то время он понял, что я догадался и перехитрил его. Это три. Тогда, в порыве отчаяния он отбросил скальпель в угол прихожей, в которой поджидал меня, а меч снял со стены в комнате Джамшута. Потрошитель вспорол свой собственный живот и отбросил меч, чтобы запутать следствие и не было внешне похоже на самоубийство. Последовательно перерезать горло и вспороть живот, а затем разложить всё по тарелочкам он, естественно, не смог. Это четыре. Он полагал, что я вернусь и меня застукают с ним в гостиной, тогда мне трудно будет доказать мою невиновность. Но он просчитался. Я опоздал, потому, что занимался поисками пропавшего Захарова, а тело первым нашёл дворник ещё до моего возвращения. Это пять.

— Невероятно! Я не верю, что этот матёрый душегубище мог сделать нам такой подарок к Светлому Христову Воскресению! Но факты, изложенные Эрастом Петровичем, не оставляют никаких сомнений. Нам осталось только проверить сводки и поискать среди них ресторатора, который внезапно исчез. Сравнив его описание с описанием Щекотило и кладбищенского сторожа Нечитайло мы получим полное совпадение. Эраст Петрович, я полагаю, что потрошений больше не будет?

— Я в этом полностью уверен, впрочем как и в том, что через неделю мы получим из Скотланд Ярда описание режущего орудия маньяка лондонских трущоб, которое совпадёт с этим скальпелем. По крайней мере, все последние убийства сделаны этим скальпелем. Об этом мне поведал покойный Захаров: «на жертвах варварских убийств имеется след узкого ножа характерной формы длиной около 20 см, вероятно большого скальпеля». Об этом можно прочитать в его отчётах.

— Я в очередной раз восхищён вашим талантом сыщика! Непременно встретимся с вами на приёме у князя, а пока… Квартальным разогнать зевак. В прессу дать сообщение о самоубийстве умалишённого, специально забравшегося в пустой барский дом на Пасху. Мы закончили, можно убирать. Выносите носилки. Хрумов, отчёт мне по полной форме с результатами вскрытия. Вскрыть апрельский ров и разыскать тело Захарова с последующей эксгумацией и приобщением к делу. Искать кладбищенского сторожа Нечитайло. Показать фотографию убиенного всем работающим в Божедомке. Обратить пристальное внимание на заявлениях о пропавших. Искать ресторан. Предъявить фото убиенного на опознание. Отправить фото в Херсонскую тюрьму для опознания Щекотило. Спасибо, господа. Христос воскресе!

* * *

— Христос воскресе, — тихим, вкрадчивым, но вполне отчётливым и ясным голосом приветствует её Ресторатор. — Не пугайтесь, моя славная, я здесь, чтобы вас обрадовать.

В ответ женщина совершенно не испугана, не кричит, не делает попыток к бегству и даже наоборот, делает шаг навстречу. Хорошая женщина у господина Фандорина: спокойная, молчаливая. Разумеется, что Ресторатору совсем не хотелось, чтоб она сейчас всё испортила криком ужаса и страхом в глазах. Спокойные женщины очень нравились Ресторатору, правда попадались редко. Сейчас она умрёт моментально, без боли и испуга — это будет ей подарком. В ярком свете полной луны, озаряющем прихожую ровным серебристым свечением становится видно, как сквозь вуаль блестят глаза. Раскосые глаза.

— Да что ж вы в чадре, словно мусульманка какая — пытается шутить Ресторатор. — Откроем личико и перейдём на ты. Нам суждено близкое знакомство. Я знаю, что ты красива, но я сейчас сделаю тебя ещё прекраснее.

Осторожно протягивает руку, а женщина не шарахается, ждёт. Незаметным движением правой руки Ресторатор вытягивает из чехольчика, закреплённого на поясе сзади, крупный скальпель. А левой одновременно отбрасывает с лица очередной счастливицы вуаль. И вдруг, что за наваждение! Перед ним широкое, идеально круглое лицо с раскосыми глазами.

Однако времени, чтобы справиться с потрясением и трезво оценить внезапно сложившуюся ситуацию не хватает. В то же время в прихожей что-то щёлкает, и вспыхивает нестерпимо яркое после лунного света сияние электричества. Ослеплённый Ресторатор зажмуривается и слышит до боли знакомый голос из-за спины:

— Я вас сейчас тоже обрадую, господин Нечитайло. Или предпочитаете, чтобы вас называли прежним именем?

Слегка приоткрыв глаза и по-прежнему сильно щурясь от яркого света, Ресторатор видит перед собой Джамшута, который смотрит на него немигающим взглядом. Оборачиваться нет никакого смысла: ясно и так, что сзади стоит Фандорин с револьвером в руке. Выходит, коллежский советник, почему-то не поверил в виновность Захарова. Наоборот, хитрый чиновник никуда не двинулся с места и сделал засаду. Почему? Ведь все было придумано весьма правдоподобно и вполне реально. Не иначе сам Сатана помогает Фандорину. Пауза неестественно затянулась, а глаза тем временем привыкли к свету. — Сначала скальпелем резко и коротко Джамшуту в живот, желательно в печень. Затем рывком развернуть слугу за плечи и толкнуть навстречу Фандорину, чтоб не смог выстрелить. До двери всего один прыжок, а там видно будет, кто как бегает. Факт остаётся фактом, что арестанта № 3576 не смогли догнать даже свирепые херсонские волкодавы. А ух от господина коллежского советника и раненного Джамшута уйти не составит труда. Как там говорят в подобных случаях на Туманном Альбионе? Гуд Бай, сенк ю фо этеншен! Ну, помогай, Господь!

Внезапно застывшая было за спиной правая рука со стремительностью разжавшейся пружины вылетает вперёд. Однако тщательно отточенное лезвие рассекает пустоту — Джамшут не только с неправдоподобной быстротой и лёгкостью успевает отпрыгнуть назад, но и наносит удар ребром ладони выше запястья правой руки, из которой с печальным звоном вылетает скальпель. Тем временем, азиат снова застывает на месте, но на этот раз в удобной боевой стойке, готовый к дальнейшим атакующим действиям. Ресторатор инстинктивно оборачивается и видит дуло револьвера. Вот только Фандорин держит его у бедра и если последует выстрел, то пуля не задев Джамшута снесёт череп Ресторатору. Подобное обстоятельство сильно меняет дело.

— Я вас сейчас обрадую вот чем, — как ни в чём не бывало всё тем же ровным голосом продолжил Фандорин, продолжая начатую ранее беседу. — Сейчас я освобожу вас от ареста, следствия, суда и неминуемого приговора. Вы примете смерть прямо здесь.

Внезапно скрипнула входная дверь и отчаянный женский голос умоляюще произносит:

— Эраст Петрович, не убивайте. Нельзя! Не берите греха на душу, ибо согнётся она под непосильным бременем, сломается.

— Ангелина, зачем ты вернулась? — сердито промолвил коллежский советник. — Я же просил переночевать в «Метрополе»!

Красивая женщина и вряд ли она стала бы прекраснее на столе, залитая собственным соком. — Так, интересно, а что же коллежский советник? Во дела! От былого хладнокровия не осталось и следа. Сердито и растеряно смотрит на красивую женщину. Дажамшут туда же: вертит башкой то на хозяина, то на хозяйку. При этом вид у всех преглупый. Всё ясно, здесь дело семейное. Навязываться не станем — сами как-нибудь разберутся. Пора делать ноги. План такой: в два прыжка огибаю азиата и в проём открытой спасительной двери. Стрелять Фандорин не станет — рядом любимая женщина. Как там у французов? Адью, господа! Раша, гудбай!

Однако стройная ножка в чёрном ботике внезапно подсекает Ресторатора под щиколотку, и летит он лбом со всей дурацкой мощи, с хорошо взятого разбегу — прямо в дверной косяк.

Удар. Звон в ушах. Темнота.

* * *

К началу торжества правосудия всё готово. Обмякший подсудимый, украшенный впечатляющей пурпурной шишкой на лбу, посажен в кресло. Рядом с ним стоит, скрестив на груди руки, судебный пристав — Джамшут. Ангелине, жаждущей неоспоримых доказательств виновности проходимца Эраст Петрович определил роль судьи, а себя назначил прокурором.

— Я докажу тебе, что он убийца. На то я и п-прокурор. Ты же суди по с-справедливости. Милосерднее судьи ему не сыскать во всем мире. А не хочешь быть его судьей, п-поезжай в «Метрополь» и не мешай мне.

— Нет, я не уеду. Пускай суд, но на суде должен быть адвокат. Кто будет его защищать?

— Поверь, этот г-господин умеет за себя п-постоять и роль защитника никому не уступит. Начинаем!

Эраст Петрович кивнул Джамшуту. Тот сунул под нос подсудимому вату с нашатырём. Сидящий в кресле дёрнул головой, захлопал ресницами, поначалу мутные глаза обрели ясность и осмысленность. Лицо вновь озарились улыбкой.

— Ваше имя и з-звание, — узурпируя прерогативы председателя, сурово спросил Фандорин.

Сидящий в кресле оценил создавшуюся мизансцену. Улыбка не исчезла. Она стала иронической.

— Решили поиграться в суд? Что ж, извольте. Имя и звание? Да, Щекотило… Бывший дворянин, бывший студент, бывший арестант № 3576. А ныне — никто.

— Признаёте ли вы себя виновным в совершении этих убийств, — Фандорин открыл свой блокнот и зачитал перечень всех убийств, совершённых Потрошителем в Лондоне и в Москве за последний год. Список насчитывал восемнадцать убиенных, из которых восемь умерщвлены в Англии и десять в России.

— А это, дорогой Эраст Петрович, смотря по доказательствам, — ласково ответил обвиняемый, — будем считать, что не признаю. Коль скоро вы решили повременить с моим истреблением, то из простого любопытства хочется речь обвинения выслушать.

— Так и быть, слушайте, — торжественно и строго, глядя на Ангелину, сказал Фандорин. — Сначала предыстория: помнится, что в одна тысяча 882 году от Рождества Христова в первопрестольной, то бишь в Москве приключился скандал. Да мало ли скандалов встречается в столицах? Этот был особенным и интересен тем, что в нём оказались замешаны студенты-медики и даже слушательницы Высших женских курсов. Доподлинно известно, что Вы были предводителем и злым гением этого распутного кружка. По материалам следствия именно за это вы, единственный из всех участников тайного кружка, понесли суровое наказание: получили четыре года арестантских рот. Это засекреченное дело до суда, дабы избежать огласки, не дошло. С одной стороны, вас наказали и приговорили безо всякого суда. С другой стороны, вы были жестоки с несчастными, бесправными проститутками, и за это судьба отплатила вам такой же жестокостью. Итак, вас этапировали в Херсонскую военную тюрьму, имеющую славу места, пострашнее сибирской каторги. Но, как говорится, сколь верёвочке не виться. В результате следствия по делу о злоупотреблениях полномочиями, в позапрошлом году начальство арестантских рот было возбуждено и осуждено. Однако вы не дождались этого момента ибо были уже далеко…

Как обвинитель в качестве смягчающих обстоятельств я обязан указать, что окончательному превращению юнца-выродка в ненасытного и кровожадного упыря способствовало само общество. Ваши родные отвернулись от вас, а карающий меч правосудия обрушился на вас по всей строгости закона. Вы прошли все круги ада военной тюрьмы. Подобные нечеловеческие условия содержания были способны сломить и свести с ума кого угодно. Однако на деле, вы оказались на редкость волевой и несгибаемой личностью. А в результате нечеловеческих условий содержания вы превратились в исчадие ада. В первый же год содержания под стражей, защищаясь, вы совершили убийство. Военный суд признал смягчающие обстоятельства, однако увеличил срок заключения до восьми лет, а после нападения на конвоира на вас надели кандалы и подвергли длительному заключению в карцер. В результате принятых карательных мер, вы не сломались, не сошли с ума и не наложили на себя руки. Тем не менее, вам удалось выжить только благодаря тому, что вы стали иным существом, напоминающим человека только по внешним очертаниям. В 1886-ом вашим родным, сообщили, что арестант Щекотило утонул в Днепре при попытке к бегству. Я отправил запрос в военно-судебный департамент и мне ответили, что по материалам дела тело беглеца обнаружено не было. Именно такого ответа я и ждал. Вполне себе рядовое событие: тюремное начальство из-за боязни штрафных санкции просто-на просто скрыло факт удачного побега.

Обвиняемый с нескрываемым интересом слушал, не подтверждая слова Фандорина, но и не опровергая их.

— Простите, что перебиваю. Но раз уж суд у нас хоть и игрушечный, а приговор будет таки окончательный и обжалованию не подлежащий, спрошу. Скажите, мой импровизированный прокурор, а какого вы вообще взялись ворошить дело какого-то давно забытого Щекотило?

— Извольте. Двое из первоначально попавших в круг подозреваемых — Ступич и Бряцалов — поминали ваше имя и были вашими соучастниками в деле «садистического кружка». Позже выяснилось, что участвовавший в расследовании судебно-медицинский эксперт Захаров, ранее также был его участником. Как только прояснилось данное обстоятельство, оставшимся в живых участвующим в дознании стало очевидно, что сведения о ходе расследования преступник может получать только от Захарова. Любой сыщик в подобной ситуации захотел бы внимательно присмотреться к его окружению. Однако, в начале я пошёл по неверному пути и совершенно напрасно заподозрил фабриканта Бряцалова А. Г. Уж очень всё сходилось.

— А почему на самого Захарова не подумали? — с нескрываемой обидой в голосе спросил Щекотило. — Ведь я как мог посодействовал, чтобы всё на него указывало.

— Нет, Захарова я с самого начала исключил из подозреваемых убийц. Он меньше прочих запятнал себя в деле «садистов» и был всего лишь пассивным созерцателем ваших жестоких забав. Это раз. Захаров по жизни был откровенно, вызывающе циничен, а для убийц маниакального типа такой склад характера несвойственен. Это два. Но, как вы вправе заметить, данные соображения косвенные. Самое главное, что Захаров во время большей части лондонских убийств находился в Москве. А в минувшем году гостил в Англии всего полтора месяца. Разумеется, пришлось навести справки и проверить его первым же делом. Получив ответ, я сразу же исключил его из числа фигурантов дела: он не мог быть Джеком Потрошителем. Это три.

— Опять Джек! — досадливо воскликнул Щекотило. — Вот, предположим, что Захаров, гостя в Англии у родственников, начитался газетных статей про Потрошителя, вспомнил грехи молодости и решил продолжить его дело в Москве. Кстати, вы количество жертв как-то чудно считаете. Следователь Ёжицын давеча в ходе следственного эксперимента на стол тринадцать трупов выложил. А вы мне, считая вместе с преставившимися после «следственного эксперимента», в числе московских убийств предъявляете всего десять. Что-то, господин обвинитель, у вас не сходится: если считать по-вашему до проведения Ёжицином эксперимента, то вообще только четыре вышло бы.

Сия нежданная тирада подсудимого нисколько не смутила Эраста Петровича.

— Отнюдь. Из тринадцати эксгумированных тел со следами глумления только четыре были доставлены непосредственно с места преступления. Это раз. Из этих четырёх две февральские жертвы не были обработаны по всей вашей методе. Само собой напрашивается вывод, что кто-то вас спугнул. Это два. Оставшиеся девять трупов, обезображенные страшнее всего, были эксгумированы из безымянных могил. В этой связи, невозможно себе представить, чтобы никто в Московской полиции не обратил внимания на трупы, изуродованные таким чудовищным образом. Но факт остаётся фактом: эти трупы не прошли по официальным сводкам, значит с места происшествия их доставили не изуродованными. Это три. Конечно, у нас в России убивают много, но проще, без излишней вычурности и фантазий. Достаточно вспомнить тот факт, что когда Женечкину обнаружили искромсанной, какой сразу переполох поднялся. Немедленно донесли генерал-губернатору. Известно, что князю докладывают лишь дела, которым придаётся чрезвычайное значение. Его сиятельство сразу же отрядил для дознания чиновника особых поручений. А здесь чуть не десяток безымянных истерзанных трупов, и никто не поднял шум? Такое при всём головотяпстве невозможно.

Хранящая молчание с начала «процесса» Ангелина, внезапно спросила:

— Что-то я никак не возьму в толк, кто же тогда над ними, бедными, так изуверски надругался?

Её вопрос явно обрадовал Эраста Петровича, ибо дальнейшее молчание «судьи» лишало судилище всякого смысла. По губам скользнула едва заметная усмешка, которая тут же погасла, а лицо снова приняло оттенок строгий и мрачный:

— Если верить полицейским отчётам, то последнее лондонское убийство было совершено в канун рождества, то есть в декабре. А самые ранние исковерканные тела эксгумированы в Москве из ноябрьского рва. Однако это вовсе не означает, что Потрошитель Джек появился в Москве в ноябре. Обвиняемый прекрасно понимает, что от московских убийств ему уже не отпереться. А чем их больше, чем они чудовищней и безобразней, тем для него лучше: вероятность того, что его признают безумным резко возрастает. Вот только за преступления Джека чопорные англичане непременно потребуют вас выдать, а российская Фемида с превеликим удовольствием избавится от столь обременительного умопомешанного. И повезут вас в железной клетке по морям-окиянам в царство славной королевы аглицкой. Предстанете вы перед высочайшим королевским судом, а там гласность и нашенского шито-крыто не выйдет. Так что болтаться вам, милостивый государь, на виселице. Не хочется? Вот только не надейтесь ибо избавиться от лондонского «хвоста» я вам не позволю. Что же касается якобы несовпадения сроков преступлений, то несмотря на все ваши увёртки и ухищрения всё объясняется очень даже просто. Как известно следствию, вскоре после нового года после несчастного случая место сторожа на Божедомском кладбище занимает некто Нечитайло. По старому знакомству пристроил вас на должность Захаров. Осмелюсь предположить, что вы встретились в Лондоне во время его последней поездки. Про ваши новые увлечения Захаров даже не догадывался. Наивно полагал, что вы бежали из тюрьмы и теперь мечтаете вернуться на родину. Как тут не помочь старому товарищу, обиженному судьбой. Так?

Щекотило хранил молчание.

— Жарко вам стало в Лондоне, нерасторопная полиция близко подобралась? В полицейских записях о приехавших из-за границы сведения о вас отсутствуют. Неведомым путём пересекли границу и появились в Москве под видом странника-богомольца, простого малороссийского крестьянина, которых так много на Руси. Пожили вы немножко при кладбище — более месяца вы держались, никого не убивая. Захаров, очевидно, вас жалел, опекал, деньгами помогал. Возможно, даже пытались забыть о старом и начать новую жизнь. Однако это было свыше ваших сил — кто раз вкусил крови, никогда не остановится. Данная характерная особенность маниакального сознания криминалистике хорошо известна. После лондонского возбуждения обычная жизнь стала для вас невозможной. Первое время, используя преимущества своей новой должности, вы начали кромсать и увечить трупы из безымянных могил. Погода тому благоприятствовала: похороненные с конца ноября тела, в студёную зимнюю пору совсем не разложились. Однажды вы опробовали мужской труп, но что-то не совпало с вашей «идеей», и вам не понравилось. В чём же она состоит, ваша идея? «Хочу обрадовать», «помогу стать прекрасней» — грешных, безобразных женщин не выносите, пытаетесь при помощи скальпеля спасти падших от уродства? Отсюда и кровавый поцелуй?

Обвиняемый торжественно и отрешённо молчал.

— Всё бы ничего, так бы себе и жили не тужили. Но через некоторое время вам бездыханных тел стало мало. Вы вышли на охоту на тёмные улицы Москвы, где совершили несколько покушений, к счастью неудачных, и два убийства. Или больше?! Отвечайте!

Потрошитель по-прежнему сидел неподвижно и смотрел на Фандорина с высока, переполняемый спокойствием.

— Что вы можете понимать, — едва слышно проговорил он.

Эраст Петрович недовольно нахмурился и продолжил прерванную речь:

— Вечером 10 апреля, через год после первого лондонского убийства, вы умертвили девицу Женечкину и надругались над её телом. Ещё через день вашей жертвой стала малолетняя нищенка. Дальнейшие события происходили очень быстро. Ёжицынский «эксперимент» вызвал у вас приступ возбуждения, который вы разрядили, убив и выпотрошив самого Ёжицына и его ни в чём не повинную горничную. С этого момента вы отходите от своей «идеи», теперь вы убиваете для того, чтобы замести след и уйти от справедливого возмездия. Когда вы почувствовали, что круг сжимается, то решили, что удобнее всего будет свалить вину на вашего друга и покровителя Захарова. К тому же, эксперт начал вас подозревать. Наиболее вероятно, что просто сопоставил факты или же знал нечто такое, о чём теперь не узнает никто. По приобщённым к делу данным, пятничным вечером Захаров писал письмо адресованное следствию, в котором намеревался разоблачить вас. Рвал, начинал заново, снова рвал. Согласно показаний ассистента Хрумова, Захаров заперся в кабинете ещё в четвёртом часу, после чего его не видел никто из свидетелей. Молчать Захаров уже не мог, а писать письмо мешали вполне понятные, но в данном случае неприменимые установления чести, корпоративная этика, да и в конце концов, просто сострадание к обиженному судьбой товарищу. Разумеется, вы унесли письмо и подобрали почти все его обрывки. В руках следствия оказалось только два небольших клочка: «более молчать» и «…бражения корпоративной чести и сочувствие к старому тов…», которые вы не заметили. Очевидно, что Захаров не может более молчать и, оправдывая затянувшееся укрывательство убийцы, ссылался на соображения корпоративной чести и сочувствие к старому товарищу. Именно эти фрагменты письма окончательно убедили меня, что Захаров убит, а преступника следует искать среди бывших соучеников Захарова. Ключевое слово «сочувствие» — искать следует только среди тех, чья жизнь не сложилась. Именно это обстоятельство исключило из списка подозреваемых промышленника миллионера Бряцалова. Итак, из огромного списка подозреваемых оставались трое: полубезумный Ступич, спившийся Розен и убитый при попытке к бегству бестелесный Щекотило, имя которого постоянно возникало в рассказах былых «садистов». Его гибель теперь требовалось доказать.

— Эраст Петрович, почему вы так уверены, что эксперт Захаров убит? — спросила Ангелина.

Всё очень просто. Он исчез, хотя исчезать ему совершенно незачем, — ответил Эраст Петрович. — Захаров в убийствах неповинен. Это раз. По его разумению, укрывал он беглого арестанта, а не кровавого душегуба. Это два. Когда же догадался и понял, кого пригрел — испугался. Держал у кровати заряженный револьвер. Это он вас, Щекатило, боялся. Это три. После убийств на квартире Полудрищева вы вернулись на кладбище и неожиданно обнаружили Аллоизия, следящего за флигелем. Сторожевой пёс вас хорошо знает и поэтому не залаял на вас. Поэтому, увлечённый своим расследованием и наблюдением за Захаровым, Полудрищев вас не заметил. Внезапно вы осознали, что подозрение следствия пало на эксперта и решили этим воспользоваться. В предсмертном рапорте Полудрищев сообщает, что Захаров вышел из кабинета в начале одиннадцатого, а потом из коридора донёсся какой-то грохот. Вполне очевидно, что убийство произошло именно тогда. Прошмыгнув мимо ничего не подозревающего и не заметившего вас Аллоизия, вы бесшумно проникли в дом и ждали, когда Захаров выйдет в коридор. При осмотре также обнаружилось исчезновение половика. Следствие полагает, что с пола половик исчез неслучайно, ибо на нём остались следы крови, а вы его унесли. Итак, покончив с Захаровым, вы тихонько выбрались наружу. Замести следы очередного преступления вам мешал Полудрищев, по-прежнему следивший за флигелем. Вы подкрались и напали на него сзади, смертельно ранив и оставив истекать кровью. Вы не могли не видеть, что он поднялся и, шатаясь вышел за ворота, где снова упал. Подойти к нему, чтобы добить окончательно вы побоялись. С одной стороны вы, как профессионал, прекрасно осознавали, что полученные Полудрищевым раны абсолютно смертельны. Кроме того, вы знали, что он вооружён и у него есть свисток. Не теряя времени даром, вы вернулись, чтобы оттащить тело Захарова и зарыть его на кладбище в апрельский ров для неопознанных трупов. А знаете, как вы себя выдали?

Щекотило по-прежнему был немногословен и не проявлял особых эмоций.

— Когда я опрашивал вас вчера утром, вы показали, что не спали до самого утра, слышали выстрелы, а затем стук двери и звук шагов. По вашему разумению, из этого набора слов я должен был понять, что Захаров жив и скрывается. Я же понял совсем другое. Если сторож Нечитайло обладает настолько острым слухом, что издали расслышал шаги, то как же он мог не услышать свистков очнувшегося Полудрищева? Ответ простой и единственный: именно в это время вас в сторожке не было. А где вы могли быть на достаточном отдалении от ворот? Например, в самом дальнем углу кладбища, где как раз и расположен апрельский ров. Это раз. Захаров, даже если бы он и был убийцей, то никак не смог бы уйти через ворота, потому что там лежал раненый Полудрищев, до этого следивший за флигелем, который непременно поднял бы шум. То есть, разумеется он мог выйти через ворота, но настоящий преступник непременно добил бы Аллоизия. Это два. Таким образом, я получил дополнительное подтверждение того, что Захаров, который заведомо не мог быть лондонским маньяком, непричастен и к смерти Полудрищева. А коль скоро он ещё и исчез, то это означает только одно — убит. Итак, если кладбищенский сторож Нечитайло пытается давать ложные показания об обстоятельствах его исчезновения, значит, сам причастен к этому. Вспомнил я и о том, что покойный Ёжицын обратил внимание на то, что оба «идейных» убийства, проститутки Женечкиной и нищенки, совершены в пределах пятнадцати минут ходьбы от Божедомки. Правда Ёжицын, хотя и первым обратил на это внимание, сделал из этого обстоятельства неверные выводы. Теперь, сопоставив собранные факты с обрывками фраз из пропавшего письма, я практически уверился, что «старый товарищ», которому Захаров сочувствовал и которого не хотел выдавать, не кто иной как кладбищенский сторож Нечитайло, он же — Щекотило. В силу своих служебных обязанностей вы были непосредственно причастны к эксгумированию трупов, а также многое знали о ходе самого расследования. Это раз. Вы присутствовали при «следственном эксперименте». Это два. Вы имели легальный доступ к могилам и рвам. Это три. Вы были дружны с Полудрищевым. Это четыре. В списке свидетелей «эксперимента», составленном Полудрищевым перед смертью, вам дана следующая характеристика.

Эраст Петрович взял со стола листок и прочёл:

Нечитайло, кладбищенский сторож. Имени-отчества не знаю, рабочие зовут его «Ныч». Возраст неопределённый: между тридцатью и пятьюдесятью. Рост выше среднего, телосложение плотное. Лицо округлое, мягкое, усов и бороды не носит. Умён, наблюдателен, религиозен, добр. Малороссийский выговор. Имел с ним неоднократные беседы на самые разные темы. Слушал истории из его жизни (он богомолец и многое повидал), рассказывал ему про себя. Оказал мне большую помощь в следствии. Пожалуй, единственный из всех, в невиновности которого не может быть и тени сомнения.

— Милый мальчик, — растроганно произнёс обвиняемый.

От этих слов лицо коллежского советника дёрнулось, а бесстрастный конвоир прошептал по-японски что-то резкое, свистящее. Ангелина вздрогнула и с ужасом глянула на сидящего. После небольшой паузы Эраст Петрович продолжил:

— Откровения Полудрищева пригодились вам в пятницу, когда проникнув в его квартиру вы совершили двойное убийство. Что же до моих… семейных обстоятельств, то они не представляют никакой тайны и известны многим. Лично вам мог сообщить о них тот же Захаров. Итак, уже вчера утром у меня оказался всего один подозреваемый — вы. Оставалось установить внешность Щекотило. Это раз. Выяснить, действительно ли он погиб. Это два. Найти свидетелей, которые могли бы вас опознать. Это три. Щекотило, каким он был семь лет назад, мне описал Ступич. Вероятно, за семь лет вы сильно переменились, но рост, цвет глаз, форма носа изменениям не подвержены, и все эти особенности совпали. Депеша из военно-судебного департамента, в которой излагались подробности тюремного заключения Щекотило и его якобы неудачного побега, показали мне, что арестант вполне может быть жив. Более всего пришлось повозиться со свидетелями. Я очень надеялся на бывшего «садиста» Филиппа Розена. В моём присутствии, говоря о Щекотило, он произнёс загадочную фразу, запавшую мне в память: «Он, покойник, мне в последнее время повсюду мерещится. Вот и вчера…» Фраза осталась незаконченной, Розена перебили. Но «вчера», то есть вечером 11 апреля, Розен был вместе со всеми в морге у Захарова. Я подумал, не мог ли он там случайно увидеть сторожа Нечитайло и уловить в нём черты сходства со старым знакомцем? Увы, Розена отыскать мне не удалось. Но зато я нашёл проститутку, которую вы пытались убить семь недель назад, во время масленицы. Она хорошо запомнила вас и может опознать. Теперь можно было и произвести арест, улик хватало. Я бы так и поступил, если б вы сами не перешли в наступление. Тогда я понял, что такого, как вы, можно остановить лишь одним способом…

Грозный смысл этих слов, похоже, до Щекотило не дошёл. Он по-прежнему не проявлял ни малейших признаков тревоги и даже рассеянно улыбнулся каким-то своим мыслям. Внезапно Фандорин вспомнил:

— Ах да, ещё была записка, посланная Бряцалову, довольно неуклюжий демарш. На самом деле записка предназначалась мне, не правда ли? Нужно было уверить следствие в том, что Захаров жив и скрывается. Вы даже попытались передать некоторые характерные особенности захаровского почерка, но лишь укрепили меня в уверенности, что подозреваемый — не безграмотный сторож, а человек образованный, хорошо знавший Захарова и знакомый с Бряцаловым. То есть именно Щекотило. Не мог меня обмануть и ваш звонок от имени Захарова, эксплуатирующий несовершенство современной телефонии. Мне самому приходилось использовать этот трюк. Ясен был и ваш замысел. Вы действуете, руководствуясь одной и той же чудовищной логикой: если вас кто-то заинтересовал, вы убиваете тех, кто этому человеку дороже всего. Так вы поступили с сестрой Полудрищева. Так вы хотели поступить с дочерью проститутки, чем-то привлекшей ваше извращённое внимание. Вы настойчиво поминали про слугу-японца, вам явно хотелось, чтобы он пришёл вместе со мной. Зачем? Разумеется для того, чтобы Ангелина Самсоновна осталась дома в одиночестве. Лучше мне не думать о том, какую участь вы ей готовили. Иначе я не смогу сдержаться и…

Фандорин сбился и резко обернулся к Ангелине:

— Твой приговор? Виновен или нет?

Бледная и дрожащая «судья» сказала тихо, но твёрдо:

— Пускай теперь он оправдается, если сможет.

Щекотило молчал, всё так же рассеянно улыбаясь. Прошла минута, другая, и когда стало казаться, что последнего слова обвиняемого не будет вовсе, полилась размеренная, звучная, полная достоинства речь. Будто бы говорил не изобличённый и пойманный на месте преступления изувер, а некая высшая сила, преисполненная сознания права и своей правоты.

— Мне не в чем оправдываться, да и не перед кем. И судия у меня только один — Отец Небесный, которому ведомы мои побуждения и помыслы. Я всегда был сам по себе. Уже в детстве я знал, что я особенный, не такой, как все. Меня снедало безудержное любопытство, я хотел всё понять в удивительном устройстве Божьего мира, все испытать, всего попробовать. Я всегда любил людей, и они чувствовали это, тянулись ко мне. Из меня получился бы великий врачеватель, потому что я от природы наделён талантом понимать, откуда берутся боль и страдание, а понимание равнозначно спасению, это знает любой медик. Одного я не выносил — некрасоты, я видел в ней оскорбление Божьего труда, уродство же и вовсе приводило меня в бешенство. Однажды, во время подобного приступа я не смог вовремя остановиться. Безобразная старая шлюха, один вид которой, по тогдашнему моему разумению, был кощунством против Господа, умерла под ударами моей трости. Я впал в исступление не под воздействием садистического сладострастия, как вообразили мои судьи — нет, то был священный гнев души, насквозь пропитанной Красотой. С точки зрения общества произошёл обычный несчастный случай, золотая молодёжь во все времена вытворяла и не такое. Но я не принадлежал к числу белоподкладочников, и меня примерно наказали во устрашение другим. Единственного из всех! Теперь-то я понимаю, что это Господь решил избрать меня, я ведь и есть единственный из всех. Но в двадцать четыре года понять такое трудно. Я был неготов. Для образованного, тонко чувствующего человека ужасы тюремного — нет, во сто крат хуже, чем тюремного — дисциплинарного заключения не поддаются описанию. Я подвергался жестоким унижениям, я был самым забитым и бесправным во всей казарме. Меня мучили, подвергали физиологическому насилию, заставляли ходить в женской юбке. Но я чувствовал, как постепенно во мне зреет некая мощная сила, которая присутствовала в моём существе изначально, а теперь прорастает и тянется к солнцу, как весенний стебель из земли. И однажды я ощутил, что готов. Страх ушёл из меня и больше никогда не возвращался. Я убил главного своего мучителя, убил на глазах у всех: подошёл, взял обеими руками за уши и разбил его полуобритую голову об стену. Меня заковали в кандалы и семь месяцев держали в тёмном карцере. Но я не ослабел, не впал в чахотку. С каждым днём я становился всё сильнее, всё уверенней, мои глаза научились проницать мрак. Все боялись меня — надсмотрщики, начальство, другие арестанты. Даже крысы ушли из моей камеры. Каждый день я напрягал ум, чувствуя, как что-то очень важное стучится в мою душу и никак не может достучаться. Все, что окружало меня, было безобразно и отвратительно. Больше всего на свете я любил Красоту, а её в моём мире не осталось вовсе. Чтобы не сойти от этого с ума, я вспоминал университетские лекции и чертил щепкой на земляном полу устройство человеческого организма. Там всё было разумно, гармонично, прекрасно. Там была красота, там был Бог. Со временем Бог стал говорить со мной, и я понял, что это Он ниспосылает мою таинственную силу. Я бежал из острога. Моя сила и выносливость были беспредельны. Меня не догнали волкодавы, специально обученные охоте на людей, в меня не попали пули. Я плыл сначала по реке, потом по лиману много часов, пока меня не подобрали турецкие контрабандисты. Я бродяжничал по Балканам и Европе. Несколько раз попадал в тюрьму, но бежать оттуда было легко, много легче, чем из Херсонской крепости. В конце концов я нашёл хорошую работу. В лондонском Уайтчепеле, на скотобойне. Был раздельщиком туш. Вот когда пригодились хирургические знания. Я был на отличном счету, много зарабатывал, копил деньги. Но что-то вновь зрело во мне, когда я смотрел на красиво разложенные сычуги, печень, промытые кишки для колбасного производства, почки, лёгкие. Всю эту требуху фасовали в нарядные пакеты, развозили по мясным магазинам, чтобы покрасивее уложить там на прилавках. Почему же человек так себя унижает, думал я. Неужто тупое коровье брюхо, предназначенное для перемалывания грубой травы, более достойно уважения, чем наш внутренний аппарат, созданный по Божьему подобию? Озарение наступило год назад, 10 апреля. Я шёл с вечерней смены. На безлюдной улочке, где не горели фонари, ко мне подошла гнусная карга и предложила зайти с ней в подворотню. Когда я вежливо отказался, она придвинулась вплотную и, обдавая меня грязным дыханием, принялась выкрикивать бранные, срамные слова. Какая насмешка над образом Божьим, подумал я. Ради чего денно и нощно трудится все ее внутреннее устройство, ради чего качает драгоценную кровь неутомимое сердце, ради чего рождаются, умирают и вновь обновляются мириады клеток ее организма? И мне неудержимо захотелось превратить уродство в Красоту, взглянуть на истинную суть этого существа, столь неприглядного по своей наружности. У меня на поясе висел разделочный нож. Позднее я купил целый набор отличных скальпелей, но в тот, первый раз достаточно оказалось обычного мясницкого тесака. Результат превзошёл все мои ожидания. Безобразная баба преобразилась! На моих глазах она стала прекрасной! И я благоговейно застыл при столь очевидном свидетельстве Божьего Чуда!

Сидящий прослезился, хотел продолжить, но только махнул рукой и более уже не говорил ни слова. Грудь его часто вздымалась, глаза восторженно смотрели куда-то вверх.

— Достаточно? Теперь ты признаёшь его виновным? — спросил Фандорин.

— Да, он виновен во всех этих злодействах — прошептала Ангелина и перекрестилась.

— Ты видишь сама, что ему нельзя жить, ибо он несёт только смерть и горе. Его нужно уничтожить.

Ангелина встрепенулась:

— Нет, Эраст Петрович. Он — безумный. Его нужно лечить. Вот только вылечить навряд ли получится, но нужно попробовать.

— Нет, он — не безумен. Он хитёр, расчётлив, обладает завидной предприимчивостью и железной волей, — убеждённо ответил Фандорин. — Перед тобой не сумасшедший, а урод. Как говорится, в семье не без урода. Одни рождается с видимыми дефектами: горбом или с заячьей губой. Но в природе встречаются и такие, уродство которых незаметно человеческому глазу. Именно такое, внешне незаметное, уродство страшнее всего. Перед вами человек только по образу и подобию, всего лишь привычная взгляду оболочка, видимость. На самом же деле в этой оболочке нет основного: человеческого естества. Нет эдакого невидимого камертона, который живёт внутри и пусть слабо, порой едва слышно, звучит в душе самого закоренелого злодея. Именно по этому негромкому, но чёткому внутреннему голосу человек в глубине души знает, хорошо он поступил или дурно. Всегда знает! Даже тот, который ни разу в своей никчемушной жизни этого голоса не послушался. Ты знаешь поступки ресторатора, своими ушами слышала его слова и прекрасно видишь, каков он. Его деяния подчинены совсем иному голосу, а внутренний камертон у него молчит или отсутствует вовсе по причине врождённого уродства. В Средние века, во времена Святой Инквизиции, о таких говорили, что он — слуга самого Диавола. Теперь говорят проще: нелюдь. Видишь сама, что он ни в чём не раскаивается. И если его сейчас отпустить — тут же продолжит свои страшные злодеяния и изуверства. Ибо не ведает, что творит зло и приносит людям только горе и страдания. Обычными средствами такого не остановишь. Благодаря адвокатам и сердобольным присяжным заседателям на эшафот сей упырь не попадёт, а стенам сумасшедшего дома его не удержать. Он обязательно снова сбежит и всё начнётся сызнова. Погубив энное количество безвинных душ он снова будет изобличён и изловлен и всё повторится опять и опять.

— Эраст Петрович, вы давеча сказали, что если его у нас арестуют, то англичане затребуют выдать преступника себе, — хватаясь за последнюю соломинку жалобно воскликнула Ангелина. — Пусть они его убьют, но только не ты. Только не ты!

Фандорин покачал головой:

— Я не имею права рисковать: юридические аспекты выдачи, как водится, витиеваты, заковыристы, а сама процедура весьма длительна во времени. Эта нелюдь обязательно сбежит: из тюрьмы, с этапа, с арестантского поезда, с корабля…

— Ты не веришь Богу, который знает, как и когда положить конец злодейству, — поникнув, грустно молвила она.

— Пути господни неисповедимы: я не знаю про Бога. А быть безучастным наблюдателем в сложившихся обстоятельствах не могу. Как там в священном писании: «…бойся равнодушных, ибо благодаря им на земле существуют предательство и убийство!» По-моему, хуже этого греха ничего нет. Всё, Ангелина, ит. finita la commedia — спектакль окончен, занавес!

Эраст Петрович обратился к Джамшуту по-самурайски:

— Веди его во двор.

— Господин, вы никогда ещё не убивали безоружного, — встревоженно ответил слуга на том же языке. — Вам потом будет плохо, а госпожа рассердится. Можно я сделаю это сам?

— Это ничего не меняет. А устраивать поединок для соперника не владеющего мечом — обычное ханжество. Исход известен заранее, ибо я с одинаковой лёгкостью убью его не зависимо от того будет у него в руках оружие или нет. Давай на сей раз обойдёмся без дешёвых спецэффектов.

Джамшут и Фандорин взяли связанного пленника за локти и поволокли его к выходу. Ангелина крикнула вослед:

— Эраст, ради меня, ради нас с тобой!

Плечи коллежского советника трогательно вздрогнули. Однако обернулся не он, а Ресторатор и с ласковой улыбкой произнёс:

— Сударыня, вы само обаяние. Поверьте, что на сервированном столе, в окружении фарфоровой посуды, вы были бы просто красавицей.

— Джамшут, я передумал. Мы убьём его прямо здесь. Ангелина, подожди нас на лестнице, мы быстро, — жёстким голосом волевого человека, принявшего окончательное решение, сказал Фандорин.

Ангелина вышла за дверь, зажмурилась и закрыла ладонями уши. Долго Ангелина стояла с закрытыми глазами, прислонясь к входной двери, из-под её ресниц текли слёзы, а Фандорин всё не выходил. Но всё равно услышала, как Эраст Петрович встал у порога, вытер покрытый испариной лоб и сказал, клацая зубами:

— Знаешь, что он прошептал перед смертью? «Господи, какое счастье».

Ангелина повернулась, открыла дверь и подошла к нему. Обняла и несколько раз страстно поцеловала.

— Вот и кончился праздник. Праздник — всегда недолго. Да и мешаю я вам, с пути сбиваю, поэтому ухожу я. Сёстры меня давно зовут, в Борисоглебскую обитель, Эраст Петрович. Не поминайте злом. Издали буду за вами смотреть. Делайте, как вам душа подсказывает, а коли что не так — я отмолю.

— Ангелина… — и без того бледное лицо коллежского советника окончательно посерело. — Неужто из-за этого упыря, выродка…

Эраст Петрович потерянно замолчал и почувствовал, что нет у него никаких доводов, способных склонить чашу, чтобы переменить решение. Тем временем из сумрака ночи, с тёмных московских улиц, совершенно не в лад прощанию, накатывал ликующий, неумолчный звон пасхальных колоколов.

— Ничего, Эраст Петрович, — сказала Ангелина осторожно гладя его по щеке и седому виску. — Ничего. Христос воскресе!