Ясос Биб

Вклад Ясоса Бибы в копилку знаний человечества поистине неоценим!

~ Подпоручик Киже

Ясос Биб всегда привлекал меня своей особой манерой письма.

~ Леди Мондегрин

Ясос Биб Ясос Пидоралес-и-Биба исп. Yasos Pidorales y Biba
(Портрет)
Род деятельности	Философия и проч. хрень
Псевдоним	{{{Псевдоним}}}
Дата рождения	17 января 1876
Дата смерти	28 февраля 1936 (60 лет)
Место рождения	Херес-де-ла-Фронтера, Испания
Место погребения	Кладбище Закопай, Вильнюс, Литва
Звание	магистр философии (Варшавский университет); доцент (Университет Стефана Батория) Почётный гражданин Вильнюса (посмертно)
Гражданство	Испания (1876—1891), Российская империя (1891—1917), Литва (1917—1918), Литовско-Белорусская ССР (1919), Срединная Литва (1920—1922), Польша (1922—1936)
Национальность	японогрузинский литовец
Мать	Данута Бибайте де Пидоралес (1853—1878)
Отец	Хермандо Пидоралес-и-Соса де лос Хуасе́ (1846—1913)
Жена	Яша Лава (1889—1944)
Муж	{{{Муж}}}
Дети	Анджей (Андрей) Биба (внебрачн.)
Открытия и изобретения	«На ё~ бывают японцы»
Награды	Лауреат Шнобелевской премии
Разное	Любитель женщин и габербушского
Хронология жизни Ясоса Бибы и К°

Ясос Биб (имя при рождении — исп. Yasos Pidorales y Biba; имена на др. яз. — англ. Yasos Bib, лит. Yasos Biba, польск. Jasos Biba, латв. Jēzus Bibovskis, чешск. Jasoš Bibka, греч. Иассос Бибусракис, лат. Iasus Bibius; 17 января 1876 года, Херес-де-ла-Фронтера, Испания — 28 февраля 1936 года, Вильно, Польша) — известный литовский и польский философ, филолог, этнограф, фольклорист, поэт, прозаик, музыкант, дирижёр, композитор и педагог. Прожил яркую и насыщенную жизнь в разных городах мира, но большую её часть провёл в Вильнюсе.

Объехал вдоль и поперёк Литву, и с запада на восток — пол-мира, встретив на своём пути много интересных субъектов, многие из которых были приличными людьми, некоторые — ни то, ни сё, а отдельные оказались кровожадными диктаторами, самодурами и людоедами. Написал огромное количество статей и книг, сочинил несколько музыкальных произведений, и обучил уму-разуму ораву школьников и студентов. Успел повоевать на фронтах мировых, региональных и местных войн: в Маньчжурии (1904), где был ранен в голову, в китайском квартале Нью-Йорка (1912), куда попал совершенно случайно, и в Восточной Пруссии (1914), где служил штабным писарем и втихаря от начальства написал снискавший ему всемирную ставу приключенческо-эротический роман «Сказочное Бали».

В середине 1920-х годов Ясос Биб стал известен большому кругу людей своими исследованиями в области фольклористики, которым была дана высокая оценка специалистов и за которые он получил почётное пожизненное членство в некогда престижном Обществе любителей российской словесности. Предметом этой научной работы, которую он проводил в сотрудничестве со своей женой Яшей Лавой, были неумелые шутки на русском языке, заставляющие людей сказать непристойные и зачастую обидные для них вещи.

Пережил несколько вооружённых ограблений, в двух из которых отделался лёгким испугом. Последнего ограбления в 1936 году, однако, пережить не смог, трагически погибнув от смертельного пулевого ранения в сердце.

Рождение и детские годы

Ясос Биб родился 17 января 1876 года в Испании в семье сапожника и домохозяйки. Рос без матери, которая умерла, когда Ясосу было два года. Отец и дед мальчика были пьяницами и к исполнению своих родительских обязанностей относились спустя рукава. Воспитанием ребёнка занималась бабушка. Будучи всесторонне образованной женщиной, она привила Ясосу любовь к чтению и музыке.

У Ясоса было двое братьев: родной старший брат Дон Ягон Биб (1872—1917 год), которого все называли Ягон Дон, и единокровный младший брат Аёб Ядолб Биб (1893-1939). Младший был жертвой пьяного зачатия и, получив от сильно поддавашего в то время отца генетический подарок в форме врождённого шизофренического слабоумия и височной эпилепсии, провёл всю свою жизнь в Виленском доме призрения для умалишённых.

Мама Ясоса хотела дать сыну традиционное литовское имя: к примеру, Игнорамус, Жопарукис, Блядунис или на худой конец Страпонас. Однако дед мальчика, будучи знатоком античной истории и приверженцем символизма, настоял, чтобы ребёнка назвали Ясосом в честь древнегреческого города-крепости на берегу Иасийского залива. Последствия такого решения не заставили себя долго ждать. Как только ребёнок подрос и попал в круг сверстников, он по полной программе получил набор обидных прозвищ и дразнилок: «Ясос-молокосос», «Ясос-кровосос», «Ясос-хуесос», «Ясос глазом кос», «Облизал забор Ясос, языком к ниму прирос», «Гвозди кушает Ясос, пьёт на завтрак купорос», «Съел Ясоска абрикос, прохватил его понос» и тому подобное.

Наиболее поэтически одарённые дети вроде соседских хулиганов Педрило Ибасиаса де Моски Затрахеса и Мудильяре Блядурио Идиотеса терзали бедолагу эпиграммами:

Раньше пас пастух козу На поляночке в лесу, А теперь пасёт козу У Ясоса на носу. У Ясоса нос курнос, Весь кустарником зарос. Полюбил козу Ясос, Целовал её взасос. Плачет маленький Ясоска: Потерял он где-то соску, Где-то соску обронил, Потому что он — дебил. Мама сунула Ясосу Вместо соски папиросы. Накурился папирос, У него теперь склероз!

Ясос Биб стойко выносил оскорбления, но иногда не выдерживал и горько плакал от обиды. «Скажи спасибо деду, Сосик! Ведь могло быть гораздо хуже, если бы родители назвали тебя Пиздю́касом или Ибанутисом, — пытался его успокаивать старший брат Дон Ягон. — Вот меня обзывают «Дон-гондон», но я не жалуюсь, а просто даю им в морду».

Дедушки и бабушки

Свадебная фотография дедушки и бабушки Ясоса Бибы. Осака (Япония), 1843 год

Дедушкой братьев Биб был известный в Мегрелии поэт Уймураз Могулия, а бабушкой — майко Атомули Ядалато. Батоно Уймураз и Ядалато-сан познакомились в Японии, куда Уймураза занесла судьба в поисках вдохновения и успокоения от кошмара нескончаемых колониальных войн Российской империи на Кавказе. Ядалато трудилась в сфере досуга в качестве «осяку» в борделе «Писюдай» в Осаке, хозяином которого был Комухари Комусиси, главарь синдиката Адзума-гуми. Молоденькая майко поначалу с сомнением отнеслась к чужестранцу, который много пил и расплачивался исключительно сенами и ринами (Похоже, йены в карманах бедного мегрельского поэта не водились.), однако была очарована его зелёными глазами, волосатой грудью, мастерской игрой на чонгури, мелодичным пением — гладким и нежным как журчание Йодо во время таяния снегов — и стихами, из которых она не понимала ни одного слова.

Суть любви всегда прекрасна, непостижна и верна,
Ни с каким любодеяньем не сравняется она:
Блуд — одно, любовь — другое, разделяет их стена.
Человеку не пристало путать эти имена.

~ Уймураз Могулия. Поэма «Батоно в каракулевой папахе»

С трудом освоив пару-тройку иероглифов, Уймураз как-то раз написал жалобу на имя управляющей борделем, мадам Наёбато. В жалобе он, как смог, описал то, что Ядалато недодала ему, Уймуразу, сдачи за саке́, выпитое во время последнего посещения о-тяя. После вручения письма, сопровождавшегося церемониальными поклонами, к удивлению Уймураза в доме начался радостный переполох, в ходе которого его быстро раздели, обмыли и переодели в праздничное кимоно, затем под руки вывели во двор, где торжественно обвенчали с Ядалато. Как выяснилось позже, содержание письма было истолковано японцами как официальное обращение к Наёбато-сан с просьбой попросить разрешения у Комухари-сэнсэй отдать Ядалато-тян в жёны Уймуразу-кун. По императорскому указу периода Асука, письменно оформленный брачный обет имел силу договора, и отказ его исполнять карался смертной казнью. Поэтому Уймуразу деваться было некуда, и связанный супружескими узами свободолюбивый грузинский сокол покорился своей участи, как покоряется охотнику-киргизу заморенный голодом и бессонницей дикий беркут.

Комухари Комусиси на производственном совещании в кабурэндзо докладывает о финансовых итогах второго квартала. Осака (Япония), 1841 год

Парадный подъезд клуба «Los Caballeros Penduras en Popen» в Хересе-де-ла-Фронтера. Слева от входа виден сарай, в котором Уймураз разводил кроликов

Спустя несколько месяцев Уймураз отвёз молодую жену в его родное село Охарчуэ в Мегрельском княжестве, где она была представлена его родителям и прошла весёлая и шумная свадьба по мегрельским обычаям. На свадебном пиршестве, продолжавшемся неделю, родственники Уймураза пили вино, сверкали красноречием, то и дело поднимая нескончаемые тосты, закусывали жареной бараниной и кормили молодую жену Уймураза байками о том, что они якобы происходят из древней династии Геловани, представители которой являются потомками арабских шейхов, которым пророк Мухаммед поручил хранить ключи от входной двери в Каабу. Не знавшая ни слова по-мегрельски Ядалато почтительно кивала головой и грациозно кланялась, каждый раз вызывая у гостей бурю восторга и новую волну неиссякаемого грузинского красноречия.

Дальше начались странствия в поисках вдохновения, которое почему-то у Уймураза катастрофически улетучивалось после нескольких месяцев пребывания в отдельно взятом населённом пункте: Батум, Одесса, Санкт-Петербург, Конотоп, Мюнхен, Жмеринка, Кокемяки, Бердичев, Константинополь, Сёйдауркроукюр, Марсель, Вобольники, Дамаск и Волковышки. На длительное время молодая семья задержалась в Вильне, поселившись на съёмной квартире у еврейского кладбища в Шнипишках, где наплыв вдохновения в душу Уймураза продолжался дольше всего: один год, два месяца, семь дней, 13 часов и 58 минут. Уймураз с женой развлекались довольно долго, путешествуя по городам и весям, пока не осели в Испании.

Прибыв в Испанию, семья японо-грузинских иммигрантов поселилась в Андалусии, в небольшом городе под названием Херес-де-ла-Фронтера. По словам Уймураза, городок привлёк его живописными виноградниками, простиравшимися до горизонта во все стороны света, что напоминало ему пейзажи родной Колхиды. Однако Ядалато позднее рассказывала внукам, что их дед Уймураз был большим любителем выпить, и главной причиной его любви к Хересу-де-ла-Фронтера был дешёвый креплёный херес, которым город был буквально залит после каждого сбора урожая винограда.

Со временем, Ядалато освоила мегрельский язык и научилась готовить купаты, кучмачи, хачапури, мамалыгу и гебжалиа. В 1846 году она родила сына.

Пребывание в Испании стало самым плодотворным в творческой карьере Уймураза, однако его финансовые дела на литературном поприще шли плохо: испаноязычная публика не проявляла никакого интереса к его стихам, написанным на грузинском языке, и за всё время жизни в Испании они были изданы всего дважды — первый раз в Тифлисе, в сатирической газете «Фаланга», а второй — в журнале «Душеполезное чтение» Московской епархии. Чтобы хоть как-то свести концы с концами, Уймураз подрабатывал сезонным рабочим на винодельне — давил ногами виноград, а в свободное время от написания стихов разводил в домашнем сарае кроликов, бренчал на чонгури и гнал чачу из краденых отжимков винограда. Большим подспорьем в семейном бюджете был доход от мужского клуба «Los Caballeros Penduras en Popen», который содержала Ядалато. Предлагаемые посетителям клуба дешёвые анальные услуги делали его популярным у заезжих кабальеро нетрадиционной ориентации из портового Альхесираса. Впрочем, доходы были невелики, их едва хватало на еду и одежду, и о том, чтобы выделить деньги на высшее образование сына не могло быть и речи. Когда мальчик достиг подросткового возраста, его отдали на учёбу в сапожную мастерскую.

Родители матери Ясоса Бибы скончались задолго до рождения братьев Биб, и об их жизни практически ничего не известно, за исключением того, что дед работал челноком и попал за решётку по обвинению в подпольной торговле контрабандой.

Родители

Отец Ясоса Бибы — испанский обувной мастер Хермандо Пидоралес-и-Соса де лос Хуасе́ (1846—1913) — родился и вырос в Испании.

Родители отца дали сыну испанское имя Хермандо, чтобы ребёнок лучше вписался в испанское общество и пользовался уважением мужчин и любовью женщин. Помимо испанского имени они ему также присвоили выдуманную Уймуразом испанскую фамилию, подпоив церковного писаря абсентом домашнего приготовления из негниючки, один лишь запах которой мог бы с лёгкостью свалить 60-пудовую ломовую лошадь. У хлебнувшего дьявольской настойки представителя духовенства пошёл пар из ушей и ему привидилось, что небеса разверзлись и оттуда в лучах солнечного света на грешную землю снизошёл господь (почему-то говоривший с сильным грузинским акцентом) в сопровождении девы Марии с раскосыми глазами и младенцем на руках. Сообразив, что является свидетелем наступления ожидаемого со дня на день Дня Господня, писарь в смятении пал на колени и стал целовать сафьяновые ичиги Мессии, моля о прощении за пьянство и блуд. Господь смилостивился, ласково поднял церковнослужителя с колен, похлопал по плечу и, сунув в его дрожащие руки перо, по слогам продиктовал, как следует правильно вписать имя младенца в метрическую книгу.

Отец Хермандо, всецело поглощённый написанием стихов, подпольным производством чачи и разведением кроликов, практически не занимался воспитанием сына, и мальчик был предоставлен самому себе. После школы маленький Хермандо пропадал в мужском клубе «Los Caballeros Penduras en Popen», помогая матери разносить приготовленные ею абсент и закуски, и роль отца ему заменили завсегдатаи клуба Хуелесито Педригес, Пидоро Сракалиарес де Пипе и Хуанито Пиздарио Жопамария де Гомез.

Выучившись на сапожника, Хермандо вначале работал по найму, а затем, подкопив денег, открыл своё дело под вывеской «Мастер Соса». Первыми клиентами мастера стали его знакомые по мужскому клубу. Молва о высоком качестве услуг быстро распространилась по городу, и к концу 1860-х мастерская обслуживала практически всё мужское население Хереса-де-ла-Фронтера и его окрестностей.

Родители Ясоса Бибы

Спустя четверть века после рождения Хермандо, его родители затосковали по Вильне и сосватали сыну литовскую девушку — Дануту Бибайте (1853—1878). После введения запрета литовской печати латинским шрифтом, отец Дануты — Букинистас Биба (Бибас) — начал подрабатывать книгоношей, нелегально переправляя из Германии в Литву книги на литовском языке, однако вскоре был схвачен властями и по приговору суда выслан вместе с женой на поселение в Сибирь. После смерти родителей, Данута осталась сиротой, бедствовала и была вынуждена эмигрировать из Российской империи. Она много раз переезжала с места на место, пока не осела в Испании. Прожив восемь лет в браке с Хермандо и родив от него двоих детей, умерла от чахотки.

После смерти жены, Хермандо в память о ней настоял на том, чтобы сыновья носили фамилию их матери и изучали литовский язык. Поскольку сам Хермандо говорил только по-испански с сильным мегрельским акцентом с примесью японского жаргона, для обучения детей пришлось искать няню, владеющую литовским языком, что в Испании, несмотря на её полиэтничность, было нелёгкой задачей. Как выяснилось впоследствии, с трудом найденная няня — сеньора Фигле Поебене де Похуарес, внучатая племянница литовского князя Похуистаса Поебениса и вдова капрала Королевской гвардии Испании Мудилио Похуареса — не знала ни слова по-литовски и несколько лет учила детей вымирающему диалекту арагонского с примесью сефардского. Ясосу затем пришлось изучать литовский самостоятельно, а его брат Ягон Дон махнул на изучение иностранных языков рукой и ни говорить, ни читать, ни писать по-литовски так и не научился.

Хермандо сильно переживал смерть жены. Оставшись с двумя малолетними сыновьями на руках, он впал в депрессию и начал сильно пить, пытаясь заглушить горе дешёвым креплёным хересом, в котором буквально утопал Херес-де-ла-Фронтера. Дети очень любили отца, несмотря на пьянство последнего, однако к его сапожному ремеслу относились презрительно, видимо из-за того, что к отцу прилип устойчивый и довольно зловонный запах свежевыделанной кожи и палёной резины с примесью ароматов ядрёной махорки и слащавого хереса.

Беспробудное пьянство Хермандо, а также его тяга к азартным играм, не могли не сказаться на работе его предприятия «Мастер Соса»: заказчики начали жаловаться на плохое качество обслуживания, невнимание к нуждам клиентов, гнилые нитки, вкривь и вкось сшитую обувь, неровно обточенные каблуки и отваливающиеся заклёпки. Масла в огонь также подливали мастерские механического производства обуви и обувные фабрики, которые начали плодиться после изобретения швейных машин Зингера, Гровера, Беккера и Китса и заполонять рынок массовой обувной продукцией, вполне похожей на ручную, но превосходящей её прочностью и чистотой отделки. В дополнение, кровопролитная гражданская война с карлистами на востоке страны и беспрерывные колониальные войны Испанской империи в Латинской Америке выкосили значительную часть мужского населения Испании. Заказы начали стремительно иссякать, и Хермандо залез в долги. Пытаясь спасти свой бизнес от банкротства, он снизил цены, продлил часы работы до поздней ночи и даже побелил потолок в мастерской. Ничего не помогало! Не помогло даже рекламное объявление в местной газете «El Mundo de los Pezdobolos», которое Хермандо разместил на последние деньги: «Мастер Соса гарантирует: Придёшь без сапог, уйдёшь счастливым! Купи два сапога и получи ещё два от Соса в подарок бесплатно». Услия Хермандо оказались тщетными: к концу 1880-х ручному производству обуви пришёл конец, доходы от ремонта обуви и оказания сопутствующих услуг были мизерными и не покрывали расходов, и мастерскую пришлось закрыть. Скрываясь от кредиторов, Хермандо бежал из Испании в Италию, а оттуда с детьми и родителями в 1891 году перебрался в Литву.

После переезда семьи в Вильну, Хермандо устроился сторожем на фабрику по производству обувных щёток, однако своих привычек не бросил: продолжал пить как сапожник, курить дешёвые папиросы «Тарасъ Бульба» и играть в карты на деньги. Сожительствовал с Фимой Климакс, буфетчицей привокзального ресторана «Nablevaitis», которая была старше его на восемь лет. От неё у Хермандо родился сын Аеб Ядолб Биб, которого сдали в приют для слабоумных. Скончался Хермандо в 1913 году от прогрессирующего цирроза печени и гепатоцеллюлярной карциномы.

Учёба в школе

В детстве Ясос Биб хорошо развивался, и отец отдал ребёнка в католическую школу.

Поощряемый бабушкой, он рано начал читать и особенно любил сказки и смешные истории. «Он читал на уроке чтения, на уроке рисования, на уроке арифметики…», — вспоминал его первый учитель Писсаро Педро Аррастиа. Впрочем, привычка читать на уроках не помешала Ясосу Бибу успешно справляться со школьной программой.

Арабская песня про родину в исполнении детского хора:

Биляди живут, биляди!
Ма-ахнатые биляди!
Денег мало мне на шмаль —
Ты кибитка не ходи!
Биляди, биляди, биляяяди,
Биляди, биляди… не биляди!

Любимыми учителями Ясоса были преподаватель литературы Иаго Мочи́ла и учительница французского Мадам Сижу, которую школьники очень любили за доброту, несмотря на то, что на уроках она была строга, требуя от учеников прилежания и усидчивости. В музыке Ясоса наставляла известная испанская пианистка Октава ля Фальшива. Под её чутким руководством мальчик приобщился к классической музыке, а также увлёкся изучением музыкального фольклора разных народов. Особенно ему полюбилась арабская народная песня «Моя родина». Мальчик был заинтригован этим прекрасным музыкальным произведением: он то и дело насвистывал себе под нос его зажигающую мелодию и напевал загадочные слова, чем сильно раздражал свою няню, флегматичную сеньору Фигле Поебене де Похуарес, которую, как правило, не так-то просто было вывести из равновесия.

Вскоре у Ясоса Бибы проявился и поэтический талант. Как-то раз отец мальчика, Хермандо, приобрёл у проезжих цыган поношенную шубу, сделанную, как утверждал продавец, из шкуры марала. Шуба была хороша: мех лоснился, блестел и переливался всеми цветами радуги, полы спускались до самых пят, спинка элегантно расширялась книзу, рукава были широки и просторны, и всё это великолепное творение скорняжного искусства венчал большой отложной воротник, который закрывал всю голову. Однако после первой же носки дорогая покупка расползлась по швам, полиняла, облысела и стала похожа на драную кошку, чудом оставшуюся в живых после злобной атаки стаи бродячих псов. При внимательном рассмотрении, мараловая шуба оказалась грубо скроенным ватником, кторый был мастерски обшит собачьим мехом. Будучи предметом насмешек членов семьи и соседей, расстроенный Хермандо сердился и огрызался. Последней каплей для незадачливого владельца цыганской шубы стала сочинённая Ясосом едкая эпиграмма, написанная от лица некоего субъекта по имени Херман, который задаётся вопросом о том, на кой чёрт его дёрнуло купить у цыганских мошенников данное меховое изделие. Разозлившись, отец снял ремень и нещадно выпорол автора пасквиля как сидорову козу.

Иллюстрация к повести Яниса Блядкевичуса «Детство и отрочество Ясоса, или Его университеты», 2001 год

Себя от холода страхуя,
Купил доху я
На меху я.
На той дохе дал маху я…

~ Эпиграмма Ясоса Бибы «Херман доху купил нахуя?»

Плата за первое в жизни поэтическое произведение, сочинённое Ясосом, была щедрой и болезненной, наградив задницу юного литератора красными рубцами, и запомнилась ему на всю жизнь, так и оставшись незаживающей душевной травмой. Некоторые исследователи творчества литовского стихотворца отмечают, что порка отцовским ремнём оказала огромное влияние на поэзию Ясоса Бибы, внеся в неё нотки боли, горечи и разочарования с едва заметными оттенками садомазохизма. В процессе экзекуции появился первый ясосовский хокку — «Свист в тишине»:

Жара, пот,
Ремень свистит
У задницы.

~ Перевод с японского Колбаяси Наризато

Занятия спортом

Юный Ясос Биб активно занимался спортом.

Тренер Огого Добегулия (четвёртый слева в заднем ряду) среди членов тифлисской команды по гребле на судах с уключинами

Дядя Огого был единственным в городе обладателем неработающего передвижного парового двигателя

Первым спортивным наставником мальчика был Огого Добегулия — грузинский энтузиаст физической культуры, легкоатлет, тренер, учёный-самоучка и внучатый племянник деда Ясоса Бибы. Поборник гигиенической гимнастики и контрастного водолечения, дядя Огого был колоритной фигурой в спортивном сообществе города. Он обучил Ясоса многим полезным и нужным вещам: бегу на длинные дистанции за водкой для тренера, бегу по пересечённой местности от назойливых кредиторов, прыжкам с шестом через лужи и ручьи (которыми были полны тогдашние улочки Хереса-де-ла-Фронтера), метанию молота в стаю ворон, толканию ядра в только что застеклённое окно в квартире любовника жены, бегу с препятствиями от разъярённой супруги, стрельбе по пивным бутылкам и даже спортивной ходьбе по граблям. Ясос и другие воспитанники Огого Добегулия с радостью следовали его указаниям на тренировках, жадно впитывая уроки жизненной мудрости и набираясь практического опыта.

Несмотря на отсутствие медицинского (или какого-либо другого) образования, отчисленный за неуспеваемость из Тифлисской духовной семинарии Добегулия перевёл на грузинский язык книгу «Комнатная оздоровительная гимнастика» немецкого врача Шребера, чем навлёк жёсткую критику грузинских светил медицинской науки. Так, профессор тифлисского отделения Императорского медицинского общества Багратион Наполиони подверг сомнению аутентичность переведённого Добегулией текста. В частности, профессора смутила рекомендация совмещения табакокурения — в особенности, кальянного курения смешанного с патокой неочищенного табачного листа с высоким содержанием никотина — с занятиями физическими упражнениями в непроветриваемых помещениях. Внимательно изучив текст, профессор Наполиони пришёл к выводу, что ни рекомендации о пользе курения табака во время физкультурных занятий, ни многих других присутствующих в добегулиевском переводе «медицинских» советов, нет и в помине в немецком первоисточнике; единственным материалом, который не был в переводе отсебятиной, оказались чертежи изуверских корсетов Шребера для исправления осанки у детей и приспособлений безумного немецкого учёного для предотвращения неправильного прикуса.

Другим увлечением Добегулия была механотерапия с применением специальных устройств шведского врача Густава Цандера. Ппохожие на средневековые орудия пыток разнообразные механотерапевтические аппараты в коллекции дяди Огого произвели на юного Ясоса Бибу сильнейшее впечатление, возбудив в пытливом уме юноши интерес к испанской инквизиции и её изощрённому инструментарию: гарротам, испанским сапогам, маскам позора, железным девам, стульям ведьмы, дыбам, грушам, колодкам, фалакам, кошкам, трипалиям, позорным столбам, тискам для пальцев и, конечно же, к венцу гениальнейших изобретений человеческого разума — кошачьему фортепиано.

Помимо занятий лёгкой атлетикой, Ясос Биб обожал играть в регби и бейсбол. К сожалению (или, скорее, к счастью) для Ясоса и его сверстников, командные виды спорта были за пределами компетенции и творческих способностей тренера Добегулия, поэтому на активное занятие этими видами спорта Ясоса вдохновляла бабушка мальчика, Ядалато, обожавшая популярный в Японии бейсбол. Вдвоём с бабушкой они болели за бейсбольную команду подготовительной школы Токийского университета, чьи бэттеры Накатика Наебнука и Херанука Помячука стали кумирами юного бейсболиста. Ликованию бабушки и внука не было конца, когда в 1896 году их команда с разгромным счётом 29–4 обыграла команду европейцев из Йокогамского загородного физкультурного клуба. Сколотив из учеников школы, в которой обучался Ясос, любительскую бесбольную команду, Ядалато была её тренером, называя своих питомцев «котятами». Из-за нежелания местных богатеев раскошеливаться на содержание детской команды непонятного для них вида спорта, бабушка также выступала в роли спонсора, покупая котятам за свои деньги бейсбольные биты и мячи. Финансовое состояние её клуба для мужчин нетрадиционной ориентации «Los Caballeros Penduras en Popen» было довольно шатким, поэтому на настоящие бейсбольные мячи денег катастрофически не хватало. Изобретательная Ядалато заменила бейсбольный мяч футбольным и, тем самым, положила начало софтболу — новому виду спорта, который с лёгкой руки японки получил название «киттенбол» (от англ. kitten — «котёнок»).

Стороной не обошла Ясоса Бибу и набирающая силу в конце 19-го века футбольная горячка. В Испании этот вид спорта стал популярным благодаря морякам и студентам, которые привезли его из Великобритании. Весной 1890 года Ясос умолял отца отвезти его на исторический матч андалусийских футбольных клубов «Севилья» и «Рекреативо». Хермандо согласился, однако накануне поединка внезапно ушёл в запой, и поездка сорвалась, несказанно разочаровав сына.

Схема передвижения по полю фигуранта «Руки Хуялы», наспех накарябанная Ясосом Бибой на бумажной салфетке

Спустя много лет, Ясос Биб не переставал сожалеть о пропущенном футбольном матче, в котором в составе обеих команд было по два испанца и по девять британцев, а победу одержала «Севилья» со счётом 2:0. После дюжины бокалов габербушского в компании своих друзей, Ясос частенько начинал плакать, вспоминая отцовскую порку и то, как по вине отца он не смог воочию насладиться легендарным голом, который на последней минуте матча забил с разворота нападающий «Севильи» Хуяриос Хуяла.

Ясос мог без устали пересказывать историю о том, как мяч очутился в сетке ворот «Рекреативо» после того, как Хуяла получил пас навесом от Хуивьера Болванеро де лос Твердолобоса. Болванеро получил пас длинной передачей от Руби Паскаля, который, отобрав мяч у нападающего «Рекреативо» Мазильеро Иебанутеса, обошёл защиту англичан Джавы Скрипт и Перла Сишарп и затем, под одобрительный рёв болельщиков, со всего маху засандалил мяч с другого конца футбольного поля прямиком в голову Болванеро де лос Твердолобоса, от которого мяч попал в руки ноги Хуялы. Вратарь «Рекреативо» Бейсик Хакер зевнул, и мяч молниеносно очутился в сетке его ворот. Игроки проигравшей команды утверждали, что Хуяриос Хуяла, автор гола, получившего название «Гол столетия» и признанного лучшим голом в истории футбола 19-го века, забил мяч рукой (Этот случай стал известен как «Рука Хуялы».), однако рефери посчитал, что мяч был забит ногой, и, несмотря на возмущение игроков «Рекреативо», гол был засчитан. Ясос, закоренелый болельщик «Севильи», был полностью согласен с таким решением футбольного судьи и отвергал всяческие домыслы о том, что мяч был забит не ногой, а рукой Хуялы.

Примечательно, что после окончания школы Ясос Биб ни разу не притронулся к мячу, но всю оставшуюся жизнь с удовольствием слушал репортажи о футбольных матчах по радио.

Друзья детства

Десятилетний Ясос Биб на веранде отцовского дома в г. Херес-де-ла-Фронтера, Испания

В школе вместе с Ясосом Бибой училось много детей иностранцев. Это сподвигло Ясоса, родными языками которого были испанский и японский, изучать другие языки, чтобы он мог общаться со своими школьными приятелями на их родном языке. Интерес к изучению языков стал впоследствие для Ясоса Бибы ключевым обстоятельством в выборе профессии филолога.

Лучшими школьными друзьями Ясоса стали француженка Анаже Д’Ура, отличавшаяся низкой успеваемостью и странными шалостями, которые вредили ей самой, и армянин Агазон Засеян, отец которого — городской садовник-озеленитель грек Ананиос Слюнидополу — страдал хроническим насморком, и дети наделили его прозвищем «Гундос Красный Нос». Троица стала неразлучной, часами пропадая в уединённых уголках городских парков и в придорожных кустах, за что получила прозвище «Менаж, А и Труа». Все трое обожали сало, которое готовил отец Ясоса Бибы на дубовом кухонном столе, который по особому заказу изготовил для него знакомый гробовщик Нап Ерекосяк. «Отца сало на столе, хорошо и ей и мне» — с теплотой вспоминал Ясос Биб о застольях с друзьями.

Также близким приятелем Ясоса был Ибус О’Бак — парнишка из семьи выходцев из Ирландии. Мальчиков объединила любовь к животным: Ибус любил собак, а Ясос — бабочек. Любимой темой Ибуса, который обожал животных и страстно желал завести щеночка, были собаки. Он мог говорить о них часами и настолько всем надоел, что его даже бросила подруга Лия, которая снисходительно относилась к странному и подозрительному увлечению Ибуса суками собак. Ибус, однако, считал, что истинной причиной разрыва была ревность, о чём он в стихотворной форме писал своим друзьям из психушки в Севилье, куда его от греха подальше упекли родители после досадного инцидента, о содержании и последствиях которого они предпочитали скромно умалчивать:

Друзья! Зовут меня О’Бак, Безумно я люблю собак, Они — моя стихия. Моя подруга Лия Всем говорит, Что я — «чудак, Что в голове моей бардак». А я считаю, что она — Химера в юбке, сатана, Зловредная змеюка. Меня ревнует, сука. Друзья мои, Считаю так. Навеки ваш, Ибус О’Бак

К радости друзей и родителей Ибуса, его безумие было успешно излечено севильскими светилами психиатрической науки — профессором Дурдомиресом Бредованейро Психулиаресом и доктором Урофагитой Описалинас. Большой вклад в исправление мозгов Ибуса внёс врач-педиатр Антимонио Депрессантес де Пилюльяр, который прописал мальчику слабительное и опиум. После проведённых медицинской сестрой Чиканутой Шизорес восьмидесяти сеансов интенсивной шокотерапии и прописанного докторами лечения кровопусканием и обливанием ледяной водой, пациент окончательно и бесповоротно избавился от чрезмерной привязанности к четверолапым. Возвратившись из Севильи с чистым как лист белоснежной бумаги сознанием, Ибус О’Бак быстро нашёл себе другие развлечения: его новые подруги — Фроттерия Парафилита, Урина Писсинг, Вуайерита Писелар Описеландро-и-Фетишиста и Серита Пердуэлла де Копрофилорес — пристрастили выпускника психушки к экстремальным формам проведения досуга, вытеснив из его жизни дружбу с Ясосом Бибой.

Друзья часто ходили в гости к Ясосу Бибу и, сидя на балконе, пили чай с шоколадным рулетом, который готовила бабушка Ясоса, Атомули Ядалато, по рецепту, которым с ней поделилась её старая виленская подруга Ахава Нагила, проживавшая у еврейского кладбища в Шнипишкесе. Об этом друзья сочинили песню, которую часто распевали хором, идя домой из школы:

С рулетом на балконе Гоняем мы чаи.

Впрочем, Агазон и Ясос гоняли не только чаи, но и на жёлтом велосипеде-тандеме, принадлежавшем Агазону. Про это развлечение они тоже сложили песню «Hа велосипедике вдвоём, -педике вдвоём, -педике вдвоём! Hа велосипедике вдвоём — Yellow submarine…»

Переезд в Вильну

В 1891 году, из-за накопившихся долгов отец Ясоса с сыновьями, дедушкой и бабушкой перебираются в Литву и поселяются в Вильне, в доме 3Г по улице Опохмеляйтеса. Переезду предшествовала длительная задержка из-за отказа деда Ясоса поставить свою подпись в документах о продаже дома в Испании. Старый Уймураз долго упрямился и говорил, что переезд будет только через его труп, но в конце-концов согласился, видимо ввиду своей деменции позабыв, о чём идёт речь. «Подпись деда была важна», — вспоминал Ясос Биб.

Учёба в гимназии

В Вильне отец Ясоса Бибы отдаёт мальчика учиться в 1-ю Виленскую гимназию, соврав директору, что члены его семейства являются потомками древнего рода арагонских герцогов, а сам Хермандо Пидоралес-и-Соса де лос Хуасе́ — бывший депутат кортеса, офицер испанской армады, участник Кубинской войны, был ранен и за отвагу представлен к ордену Золотого руна. Глядя на монголоидные черты испитой физиономии потомка арагонских герцогов, директор гимназии усомнился в правдивости рассказанной ему истории, но тем не менее зачислил Ясоса в гимназию с условием, что к началу учебного года мальчик выучит русский язык, на котором ведётся преподавание в учебном заведении.

В одном классе с Ясосом учились Феля Дзержинский и Вася Шверубович. Шверубович, сын белорусского шляхтича, был застенчивым и худосочным подростком, любившим пение и литературу. Дзержинский же, сын польского шляхтича, был двоечником, второгодником и хулиганом, и каждый день после уроков, как по расписанию, лупил одноклассников, включая Шверубовича и Бибу, и отбирал у них карманные деньги. Оба, Шверубович и Дзержинский, после окончания гимназии стали знаменитыми: первый подался в актёры и стал артистом В. И. Качаловым, а второй пошёл грабить банки, поезда и почтовые отделения и на вершине своей творческой карьеры даже занял пост председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совнаркоме РСФСР, где продолжил лупить зажравшиеся классы сограждан и отбирать у них деньги. Годы спустя, когда Ясос вспоминал о своей учёбе в гимназии, его каждый раз пробирал мороз по коже от воспоминаний о своём обидчике:

Подвижный как ртуть. Эпилептически нервный. Бледное малокровное лицо поминутно искажается гримасой. Зелёные глаза, в которых то и дело вспыхивают сатанинские огоньки. Резкий пронзительный голос болезненно вибрирует. Неистово носится ураганом по гимназическим корридорам, шумит, шалит, скандалит и дерётся… У меня не было никакого сомнения в том, что из этого парня вырастет бандит и головорез! Человеконенавистнический садизм, который стал самой яркой чертой Дзержинского, когда он сделался верховным палачом русского народа, недвусмысленно проявлялся у него ешё на школьной скамье. Избавиться от этого качества ему не помогло ровным счётом ничего, даже любовь к Юльке, младшей сестре нашего однокашника Бори Гольдмана. Женившись на бедняжке, Феликс смог вогнать в гроб даже её.

После уроков Вася и Ясос, в который раз побитые и до нитки обобранные хулиганом и задирой Феликсом, шли на занятия в театральный кружок. Руководителем кружка был местный куплетист, обрусевший грек Ахинеос Дундукис-Туканский. Не отличавшийся острым умом грек тем не менее имел феноменальный дар сочинять сатирические куплеты и считал себя знатоком древнегреческой и древнеримской драматургии. Однако его многократные попытки постановки грандиозных и пышных римских адаптаций древнегреческих сатировских драм с собой, любимым, в главной роли Юпитера неизменно заканчивались провалом по двум причинам: во-первых, отсутствие желающих заучивать многостраничные дифирамбы на латинском языке, написанные трохеическим тетраметром и киклическим анапестом: и, во-вторых, отсутствие желающих исполнять роли сатиров, совершающих на сцене ритмические прыжки, порою непристойного характера, в не менее непристойном наряде в виде козлиной шкуры с пристёгнутым спереди фаллосом, а сзади — конским хвостом.

Как правило, репертуар любительского театра Дундукис-Туканского состоял из комедий более скромных и современных, в числе которых были грибоедовская «Горе от ума» и гоголевская «Ревизор». В первой Вася Шверубович играл Чацкого, а Ясос Биб — полковника Скалозуба. При этом, оба юных актёра имели проблемы с дикцией на русском языке: первый декламировал свою роль с карикатурно-белорусским акцентом, а второй — с тяжелейшим испанским, что зачастую меняло смысл сказанного, порою до непристойного характера, и приводило зрителей в состояние неистового хохота и долго не проходящей икоты. Однажды спектакль чуть не закончился смертельным исходом, когда поперхнувшийся от безудержного смеха гимназист Ржалнис Труселяописявичус начал задыхаться, посинел, и был вынесен из зала на свежий воздух, где ему оказал скорую медицинскую помощь лекарь Пилюлис Глотайтес, за которым директор гимназии срочно послал гонца в ближайшую аптеку. Новость об этом происшествии была освещена в разделе криминальных курьёзов вечернего выпуска газеты «Wileńska Gazeta Policyjna» и облетела весь город, что сыскало режиссёру любительского театра взыскание от директора гимназии, а от публики — славу театрального чародея и прозвище «Главного сатира Виленской гимназии». Много лет спустя Дундукис-Туканскому и его набравшим в рот каши актёрам-любителям была посвящена 1/4 строчки в биографии народного артиста СССР В. И. Качалова.

Попутно с театральным кружком Ясос Биб посещает музыкальную школу, где искусство скрипичной игры ему преподаёт профессор Нолемоций Тупеус, а общее фортепиано — венгерский пианист, доцент Мимо Клавиш. Обучаясь игре на струнных и клавишных инструментах, Ясос изучает технику виртуозов. Среди его кумиров — японская пианистка Херанука Пороялю, которой Ясос пытается подражать к ужасному недовольству своих школьных наставников. «Господин Биб, тотчас прекратите барабанить по клавишам. Вы же не дятел!» — то и дело раздражённо указывает ему учитель Клавиш. Как и любому пятнадцатилетнему мальчишке, которому на ухо наступил слон, Ясосу быстро надоедют скучные скрипичные и фортепьянные гаммы, и он начинает интересоваться другими, более «весёлыми» с его точки зрения инструментами. Очень скоро любимыми музыкантами Ясоса Бибы становятся турецкий барабанщик Обстул Хуембей и болгарский аккордеонист Порвал Баянов, с которыми он познакомился во время их гастролей по губернским столицам Российской Империи. Большое впечатление на юного музыканта произвела бразильская певица Оридо Пота, могучий раскатистый голос которой он впервые услышал в фонографической записи в магазине нот и музыкальных инструментов «Нотыните» на улице Нилаптямищихлибавичуса.

Служил Гаврила хлебопёком,
Гаврила булку испекал…

~ Дарт Херохито. «Гаврилиада». Сборник, 1893 год

В школьные годы появляются первые литературные произведения Ясоса Бибы, написанные в творческом содружестве с его школьным приятелем Колей Сергиевским, младшим сыном попечителя Виленского учебного округа. Для хохмы мальчики сочинили серию мелодраматических рассказов, главной героиней которых является молодая актриса по имени Белуга Завывалкина. Несмотря на то, что эти произведения полны пошлого подросткового юмора и зубоскальства, в них, тем не менее, тусклой желтизной просвечивает золотая жилка писательского таланта.

В рассказе Бибы и Сергиевского «Не жизнь, а малина» повествуется о том, как в погоне за красивой жизнью, начинающая актриса Белуга Завывалкина становится любовницей «старикашки-купца», превращается в «полуголую, раскрашенную куклу» и растрачивает остатки своего актёрского таланта на то, чтобы дурить старому бармалею голову, выманивая из него деньги на платья, украшения и развлечения с молоденькими любовниками. Однажды кухарка купца докладывает ему, что видела Белугу в городе, в весёлой компании полупьяных юнкеров. Старика одолевает ревность. Договорившись с кухаркой, он решает отомстить девушке. История заканчивается сценой, в которой кухарка варит из рубленной на куски белуги холодец с малиновым вареньем.

Авторы отправили рукопись своего рассказа под псевдонимом «Никосос Сербибовский» в «Виленский вестник», и, что интересно, старейшая газета Литвы, за неимением ничего лучшего, не только опубликовала эту галиматью, но и даже выплатила юным прозаикам гонорар. Выплата гонорара за работу, на которую было потрачено ровно 36 минут, настолько сильно удивила мальчиков, что Коля решил стать профессиональным писателем, а Ясос… просто удивился тупости главного редактора газеты.

В целом, Ясос Биб окончил гимназию с весьма неплохими, по его мнению, результатами, получив твёрдую пятёрку по древнегреческому, французскому и немецкому языкам, истории и географии. Закон Божий и гимнастику он сдал на четвёрку, а точные науки — на тройку. Единственными предметами, выпускные экзамены по которым Ясос едва не завалил, были русский язык и логика. В ответах на вопросы экзаменатора по русскому языку он то и дело вставлял в свою речь испанские, грузинские и японские слова, чем довёл экзаменатора до белого каления. В дополнение, экзаменатора сильно раздражал тяжёлый испанский акцент мальчика, от которого за три года обучения в 1-й Виленской гимназии Ясос так и не смог избавиться.

В логике гимназист был тоже не силён, показав слабое знание законов тождества и непротиворечия, а также вступив с экзаменующим его преподавателем логики в философскую дискуссию на повышенных тонах относительно истинного смысла термина «истина». Терпение экзаменатора лопнуло после того, как Ясос задал преподавателю вопрос: «Может ли абсолютный монарх издать закон, который лишит его абсолютной власти?» Пока учитель логики напрягал свои мозги, силясь понять, где в данном вопросе кроется подвох, экзаменуемый уверенно заявил, что если монарху удастся издать такой закон, тогда он лишится абсолютной власти, которой обладал до издания такого закона, а если же государь такой закон издать не сможет, значит монарх абсолютной властью никогда не обладал, и никакие законы не смогут лишить его того, чем он не обладал изначально. Экзамен по логике закончился тем, что экзаменатор схватил гимназиста за шиворот и, с воплями «Бунтовщик! Как вы смеете подвергать сомнению власть нашего государя-императора, богопомазанника и самодержца?!», оттащил Ясоса к директору гимназии. Видя, что умственные упражнения в философской логике могут легко перерасти в политический скандал, и дело может закончиться вызовом директора в губернское жандармское управление, директор счёл разумным замять его: успокоив разгневанного педагога обещанием разобраться и строго наказать виновника, он попросил учителя логики подождать за дверью и, оставшись с учеником наедине, картинно наорал на гимназиста и громко пригрозил Ясосу карцером; затем, хитро подмигнув, пожал ему руку и вытолкал из кабинета.

По латинскому языку Ясос получил трояк за то, что назвал латынь «мёртвым языком». Учитель латыни, немец Иди-Отто Тормознуттенберг — глухой на оба уха и дряхлый как камышитовая мазанка, помнящая хоругви конницы гетмана Хмельницкого — возмутился и назвал гимназиста «недоумком». Юноша не остался в долгу и в ответ назвал учителя «pendejo», продемонстрировав тем самым, что у плебейских правнуков старушки латыни — острые зубы и они могут больно кусаться. К счастью, пользующийся слуховой трубкой немец этого не услышал, иначе гимназист повторил бы своё путешествие в кабинет директора, и на этот раз от гимназического карцера ему было бы не отвертеться.

Что же касается критерия «внимательность» по всем этим предметам, то учителя оценивали поведение Ясоса Бибы на уроках как удовлетворительное, что отражало скорее не степень его усидчивости и прилежания, а недовольство педагогов тем, что вертлявый гимназист любил во время уроков задавать каверзные, скептические, провокационные и зачастую возмутительные по своей непристойности и вольнодумству вопросы.

Разбитое сердце

«Портрет гимназиста Ясоса Бибы». Художница-депрессионистка Адура Намалюйте, холст, масло. 1912 год

Сын поварихи и лекальщика,
Я в детстве был примерным мальчиком,
Послушным сыном и отличником.
Гордилась мной моя семья.

Но мне, непьющему тогда еще,
Попались пьющие товарищи,
На вечеринках и в компаниях
Пропала молодость моя.

~ Трогательные слова, которые не выкинешь из песни

Помимо мужских гимназий, в Вильне действовали также и женские средние учебные заведения — Мариинское высшее училище, духовное училище и классическая гимназия. Личные контакты между гимназистами и ученицами этих школ не поощрялись администрацией во избежание романтических связей, однако изобретательные ученики находили подпольные каналы передачи письменных сообщений между учебными заведениями. Общаться с попо́вскими дочками из «духовки» не было никакого интереса, в то время как мариинские институтки смотрели на прыщавых гимназистов свысока, предпочитая будущих офицеров из юнкерского училища или, на худой конец, будущих медиков из фельдшерской школы. Зато интерес к друг другу у учащихся мужской и женской гимназий был обоюдным и большим.

Одним из таких нелегальных каналов гимназической переписки был учитель Пиздяслав Блудословец, который преподавал словесность в обеих гимназиях. Средством передачи сообщений служили мокроступы учителя словесности. Автор послания незаметно вкладывал его под стельку галош педагога, и ничего не подозревающий Блудословец затем натягивал их на свои ботинки и доставлял корреспонденцию по утопающим в грязи и слякоти улицам Вильны к месту нахождения адресата, где галошная почта таким же образом извлекалась.

Фотографическая карточка Поли Куликовой, доставленная Ясосу галошами учителя словесности

В 1894 году Ясос Биб, у которого к тому времени отросли небольшие усики, чем он очень гордился, встретил свою первую любовь — девочку-вундеркинда Полю Куликову. С ученицей Виленской женской гимназии Ясос познакомился заочно, по галошной переписке. На протяжении года они обменивались записочками пикантного содержания и отправили друг другу свои фотокарточки. В написанных изящным слогом письмах, Поля заигрывала с Ясосом, признавалась ему в вечной любви и даже как-то раз прислала локон волос. На выпускном балу, который обе гимназии по традиции проводили совместно, Ясос Биб набрался смелости, чтобы пригласить красавицу Полю на танец, но сильно разволновался и, обливаясь по́том и испытывая сильное головокружение, вместо приглашения сделал ей предложение руки и сердца. Девушка покраснела как корнеплод свёклы, но затем взяла себя в руки: презрительно взглянула на вспотевшего гимназиста будто он был тараканом, который выполз на свет божий из-под прогнившей половицы, вяло встряхнула веером, словно хотела отогнать от себя назойливую муху, и высокомерно рассмеялась в лицо незадачливому жениху.

Позже выяснилось, что Поля Куликова никакой переписки с кем-либо не вела и знать не знала никакого Ясоса Бибы из 1-й Виленской мужской гимназии: это был розыгрыш, устроенный одноклассницами Поли с целью проучить и опозорить заносчивую красавицу. Несчастный гимназист в этом коварном плане девичьей мести был всего лишь расходным материалом, исполняющим функцию очкарика-ботана. Любовные записки на самом деле сочиняла гимназистка Захава Лахумус, старшая дочь известного в городе еврея-талмудиста Пинхаса-Мордехая Лавы. Получаемые от Ясоса записки девушки зачитывали вслух, хохотали над их содержанием и делали комментарии. Затем Захава сочиняла и отправляла Ясосу новую записку; от него приходил ответ; и эта в высшей степени развлекательная для гимназисток процедура повторялась в той же последовательности.

Убитый горем Ясос Биб забросил музыку и литераторство и засел в английском пабе «Rat & Bat» заливать душевную рану алкоголем. Владелица паба — британская подданая мисс Порция Виски (англ. Portia Whiskey) — всеми силами пыталась утешить юношу, но его разбитое сердце требовало всё более крепких напитков, что впрочем вполне устраивало госпожу Виски, поскольку цена на данную продукцию в её заведении росла прямо пропорционально её крепости.

В пабе «Rat & Bat» молодой Ясос познакомился с известными в Вильне пьяницами Рюмкевичем и Наливайтесом. Между новыми собутыльниками завязалась крепкая мужская дружба, которая продолжалась до самой смерти Ясоса. Иногда к ним присоединялись внебрачный сын Порции Ал Коголик (англ. Al Coholic), поставщик вин Набздел Перепьян и завсегдатай паба Мартинис Выпивайтес, снимавший комнату в соседнем клоповнике доходном доме известного в городе домовладельца Козюлиса Ковырявичюса. Нередко подвыпившая компания дружно распевала песни и гломко барабанила по столу, от чего на соседних с ними столах весело подпрыгивали бокалы и блюда с закуской. «Всем хочется много петь здесь» — такими словами описывал Ясос Биб царящую в питейном заведении дружескую атмосферу.

Работа на мебельной фабрике

У меня растут года,
будет и семнадцать.
Где работать мне тогда,
чем заниматься?
Нужные работники —
столяры и плотники!

~ Маньяковский про то, кем быть

Через несколько месяцев горе отверженной любви было основательно проспиртовано и заглушено. И когда Ясос Биб вышел из запоя, он задумался о дальнейшем жизненном пути и карьере. В Вильне было не так много мест, где можно было бы найти приличную работу: из предприятий фабричного характера в городе было производство табака, гильз, конвертов, карандашей, конфет, искусственных цветов, шляп, обуви, пуговиц, обувных щёток и чугунных изделий. Поскольку из глубокого запоя Ясос вышел возле мебельной фабрики «Вильняус балдай», то именно туда он и устроился на работу в качестве подмастерья по обточке древесины, проработал нескольких месяцев, но был уволен за систематические прогулы. «А в цеху его нет» — только и было слышно от рабочих, которых начальство постоянно опрашивало в безуспешных поисках Ясоса Бибы. (Вместе с Ясосом администрация фабрики также уволила распиловщика заготовок Нивцехуя Овцехуева — по мнению сотрудников, да и самого Ясоса, весьма незаслуженно.)

После увольнения с фабрики Ясос Биб отправился в Шавельский уезд, где пытался устроиться в торфяной карьер землекопом, но уже наслышанный о его похождениях по месту прежней работы начальник участка Марк Шейдер категорически отказался брать его к себе на работу. Эти хождения по мукам изрядно надоели Ясосу Бибу и, впервые в жизни ощутив сильную тягу к интеллектуальной деятельности, он решил, что физический труд не для него. План дальнейших действий стал ясен, как капля росы, которой коснулись первые лучи восходящего солнца: нужно получить высшее образование.

Не хочу жениться, хочу учиться

Получение высшего образования в Вильне в конце 19-го века было проблематичным. Город переживал последствия репрессивной политики Николая I «Палкина». По его указу основанный в 1570 году Виленский университет был закрыт после Польского восстания 1830 года. Генерал-губернатор Муравьёв-Виленский, известный в народе под прозвищем «Муравьёв-людоед», в 1864 году запретил печатать на польском языке и латиницей на литовском языке учебники, газеты, журналы и книги. Понять что-либо в учебниках, написанных литовской кириллицей, было абсолютно невозможно. Из библиотек были изъяты запрещённые цензурой книги. Контрабандной литературы не хватало на всех желающих приобщиться к литовской культуре. Практически все учебные заведения, администрация и преподавательский состав которых был настроен антироссийски, были закрыты. Многие преподаватели уехали в Европу, а те, кто отказался эмигрировать, были жестоко наказаны за участие в восстании — либо казнены, либо отправлены в ссылку, арестантские роты или на каторгу.

У молодого человека, желавшего получить в Вильне более-менее приличное духовное или военное образование, было только три выбора: римско-католическая семинария, православная духовная семинария или юнкерское училище. Ни то, ни другое, ни третье Ясоса не устраивало.

Возмущённый отсутствием возможности получения высшего образования в своём родном городе, Ясос Биб объявил голодовку: 1 июня 1896 года юноша расположился на Ратушной площади с плакатом «Восстановите Виленский университет — старейшее учебное заведение Восточной Европы». Жандармерия и царская охранка выслали по вооружённому отряду для разгона этой несанкционированной акции, но Ясосу Бибу удалось скрыться. В итоге полицейские избили друг друга, приняв другую сторону за вооружённых бунтовщиков, а Ясос Биб, собрав свои скромные пожитки, бежал в Польшу.

В Польше

Сойдя с поезда, прибывшего в Варшаву, Ясос Биб стал жертвой вокзальных мошенников. Воспользовавшись наивностью молодого иностранца, напёрсточник Кидалбрехт Шуллер предложил Ясосу сыграть в игру в напёрстки. Заинтригованный тем, под каким из напёрстков находится шарик, Ясос внимательно наблюдал за манипуляциями Шуллера с шариком и несколько раз отгадал правильно, выиграв небольшую сумму денег. Стоящий рядом подручный Шуллера, Шарль Латен, тоже принимал активное участие в игре: проигрывая одну партию за другой, он каждый раз картинно расстраивался и возбуждённо увеличивал ставки, чтобы отыграть потерянные деньги. Втянувшись в игру, Ясос Биб неожиданно начал проигрывать и не успел опомниться, как банда хитрых аферистов обобрала его до нитки.

Жили у бабуси два весёлых гуся

Оставшись без гроша в кармане, Ясос Биб поселился в маленькой деревне под Варшавой, у старой овдовевшей бабушки, жившей с одним лишь гусём. «Я и гусь с бабусей» — описывал Ясос Биб реалии сурового деревенского быта. Отрабатывая предоставленные бабусей харчи и тёплую постель, Ясос помогал ей по хозяйству: кормил гуся, колол дрова, косил траву, полол грядки в огороде, починил покосившийся забор и выкорчевал пень в саду. По вечерам Ясос и его хозяйка, сидя на завалинке, лузгали семечки и неторопливо вели беседы. Старушка рассказывала юноше захватывающие истории о любовных приключениях своей молодости и пела по его просьбе народные песни, а Ясос, в свою очередь, учил бабусю грамоте и географии и отвечал на её наивные вопросы про жизнь в большом городе и заграницей.

Как-то раз хозяйка пожаловалась своему литовскому квартиранту, что одного гуся в хозяйстве маловато; чтобы жизнь вдовы была не так скучна, было бы здорово, если бы гусей было, как минимум, трое, и попросила Ясоса помочь в строительстве гусятни. Тот с готовностью согласился и через два дня отправился в Блоню на поиски подрядчика. Через неделю нанятая Ясосом бригада кочующих по Варшавской губернии строительных рабочих — бетонщики Гравий Хапну́л и Циментас Тащил, кровельщик Тырил Шифер, плотники Брус Кралл и Лес Тибрил, маляр Олиф Услил, каменщик Про́пилка Мень и их бригадирша Галька Ще́бень — прибыла в деревню и, после получения аванса и закупки необходимых материалов, приступила к работе. Через неделю пахнущяя новой краской гусятня была готова. Отметив сдачу объекта в эксплуатацию шумной попойкой, подрядчики съели практически весь бабусин годовой запас квашеной капусты, выпили имевшийся у неё в наличии подпивок и, получив причитающееся им вознаграждение, укатили на заработки в неизвестном направлении.

На следующий день погода испортилась и невесть откуда взявшийся сильный штормовой ветер сдул бабусину гусятню с бетонного фундамента как серый волк из известной народной сказки сдул соломенный домик поросят. У расстроенной потерей недвижимого имущества и своих денежных сбережений бабуси приключился апоплексический удар, и старушка померла. Прибывшие на похороны сыновья усопшей зарезали гуся на поминки, доели остатки квашеной капусты и, выставив Ясоса Бибу за дверь, заперли дом на замок и уехали восвояси.

Работа в кузнице

Оставшись без крова и средств к существованию, Ясос поступил помощником в кузнечную мастерскую. Спустя некоторое время он освоил кузнечное ремесло и самостоятельно выполнил заказ группы крестьян, которым нужны были шампуры для жарки шашлыка. «Вертел накую я — просят мужики», — вспоминал впоследствии Ясос Биб о своём новом ремесле, позволившем ему относительно безбедно просуществовать следующие несколько месяцев.

Учёба в университете

В сентябре 1896 года Ясос Биб поступает на историко-филологический факультет Императорского Варшавского университета по кафедре истории изящных искусств и словесности под руководством академика Мозги Заржавелли.

В Варшаве Ясоса Бибу находит письмо от тётушки Далико Добегулия из Кутаиси, в котором она сообщала о том, что её сын, Огого Добегулия, поехал в Афины на первые Олимпийские игры 1896 года и там пропал без вести. Приложенная к письму тётушки Далико вырезка из газеты «Кавказ» содержала коротенькую заметку о массовом заплыве на 100-метровую дистанцию в олимпийском бассейне. В заметке рассказывалось о том, что, к большому сожалению организаторов заплыва, финишной черты достигли не все. Когда мокрым участникам заплыва раздавали махровые полотенца, недосчитались одного человека, которым оказался спортсмен из испанского Хереса-де-ла-Фронтера, Вахвах Доплывулия. Ясос был сильно расстроен известием об исчезновении любимого дяди и огорчён тем, что нерадивые грузинские журналисты переврали имя его бывшего учителя, тренера и мудрого наставника молодёжи Огого Добегулия.

Собирая материал для дипломной работы, Ясос много путешествует по Европе и Скандинавии. Забравшись в глухие места Лапландии, он облачается в яры и печок и на оленях кочует между погостами, ночуя в вежах гостеприимных и дружелюбных лопарей, изучает их традиции и язык, записывает истории о равках и чаклях, кушает куропаток, рыбу, оленье и медвежье мясо, и учится доить самок оленей, однако от многочисленных предложений местных жителей выпить свежей оленьей крови категорически отказывается.

Поездка «на воды» в Германию

В начале мая 1902 года у Ясоса Бибы разыгралась язва желудка, скорее всего вызванная неумеренным употреблением алкогольных напитков. Врачи посоветовали ему съездить на курорт подлечиться, и Ясос, отложив работу над дипломной работой, махнул «на воды» в небольшой немецкий городок Бад-Эльстер. Изнывая от скуки и воздержания, он начал посещать грязевые ванны и там познакомился с уездным предводителем дворянства из Ковно Петром Столыпиным. Предводитель оказался убеждённым трезвенником, доморощенным философом и заядлым шахматистом. Беседы со Столыпиным и игра в шахматы помогали Ясосу отвлечься от навязчивого желания выпить.

Спустя десять дней идиллия неожиданно завершилась. Шахматный партнёр Ясоса получил телеграмму от российского министра внутренних дел фон Плеве с требованием срочно явиться в Петербург. На прощание Пётр подарил Ясосу шикарный шёлковый галстук, пожелал творческих успехов на благо империи и укатил с женой и дочерьми в столицу. Однако Ясосу, который считал галстуки и прочие шейные украшения глупыми излишествами мужского гардероба, столыпинский галстук был ни к чему, «разве только на случай, если захочется повеситься от тоски». К счастью, пребывание литовского философа «на водах» подходило к концу, и Ясос был рад возвратиться в Варшаву для продолжения учёбы и дружеских студенческих попоек на литературных вечерах в университете.

Диссертация

Учёба в Варшавском университете подходила к концу. Научным руководителем для своей магистерской диссертации Ясос выбрал профессора Нематюкайтеса, перед которым будущий магистр преклонялся за эрудицию, аналитический склад ума и феноменальную способность ясно излагать свои мысли. В своих воспоминания Ясос Биб очень тепло отзывался о своём наставнике:

Многочисленные философские беседы с профессором Нематюкайтесом сделали меня тем, чем я являюсь сейчас в гораздо большей степени, чем то, чем я являлся до того, как стал тем, чем был тогда, когда мог бы стать тем, чем стал до встречи с этим выдающимся светилом науки и замечательным человеком.

 

Профессор Нематюкайтес был сторонником идеи национального возрождения литовцев, причём полагал, что литовскую культуру нужно создавать на основе фольклора. Польские и русские коллеги считали проофессора странным, а декан Мозги Заржавелли иначе как «чокнутым литвоманом» не называл.

Под руководством профессора Нематюкайтеса, Ясос Биб в апреле 1903 года защитил магистерскую диссертацию по теме «Юмор в фольклоре народов Восточной Европы и Крайнего Севера». В ходе работы над диссертацией, Ясос глубоко проникся идеями своего научного руководителя и решил посвятить свою дальнейшую деятельность собиранию и изучению фольклора.

Ознакомившись по совету профессора Нематюкайтеса с работами Людвикаса Резы, посвящёнными реконструкции литовского фольклора, Ясос Биб загорелся идеей провести глубокое исследование, посвящённое литовским богам. Для этого помимо литовских источников, юному фольклористу пришлось изучать также немецкие и латышские, поскольку боги нередко были общие у пруссов, литовцев и куршей. Особое внимание он уделил Пизюсу (лит. Pizio, Pizius — блудник) — богу супружеской любви, секса и фаллического духа, и Гунде (лит. Gondu) — свадебной богине, приводящей девушек к женихам, покровительствующей семье и сексуальным отношениям.

К началу осени 1903 года Ясос Биб собрал достаточно материала для написания докторской диссертации, и осень и конец года прошли в работе над ней. В середине января 1904 года Ясос Биб сдал экзамен на степень доктора философии и готовился к защите диссертации. Однако 27 января грянула война, и последующие события помешали докторанту Бибе завершить диссертацию и получить докторскую степень. «Это мне подстроил бог судьбы Дуринтас (лит. Derfintos), за то что я так мало написал о нём», — сокрушался впоследствии Ясос. Обобщить и привести в академическую форму собранные для диссертации материалы Ясос смог только десять лет спустя, выпустив серию книг, среди которых выделяется «Пизюс и Гонду — покровители влюблённых». Примечательно, что Дерфинтос в его книги так и не попал.

Русско-японская война

Господа, вы внутреннего положения России не знаете. Чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война.

~ Шеф жандармов В. Плеве про войну с японцами

Как всегда, масштаб недооценили, а цели нафантазировали…

~ Историки про войну русских с японцами

С началом русско-японской войны в конце января 1904 года, в университетах Российской империи начались студенческие волнения. Повсеместно устраивались сходки и уличные шествия, на которых часть учащихся выражала патриотические чувства и, стоя на коленях со свечами и иконами в руках, пафосно распевала «Боже, Царя храни!», а другая часть, стоя на ногах, шумно и, зачастую, в нецензурных выражениях протестовала против войны. Ясос Биб, к тому времени уже выдержав экзамен на степень доктора, но не успев защитить еще диссертации, не мог оставаться в стороне, и выходил на антивоенные протесты вместе со студентами Варшавского университета.

Если к патриотически настроенным лицам университетские власти относились с пониманием, то к протестующим незамедлительно применялись репрессивные меры. В ход были пущены принятые правительством в 1899 году по предложению министра просвещения Н. П. Боголепова «Временные правила об отбывании воинской повинности воспитанниками высших учебных заведений, удаляемыми из сих заведений за учинение скопом беспорядков», согласно которым должны были отдаваться в военную службу студенты, увольняемые из высших учебных заведений за участие в беспорядках. В Варшаве никто слыхом не слыхивал о том, что «Временные правила» были отменены в 1901 году после убийства министра Боголепова выстрелом в шею из револьвера «Смит и Вессон», и весной 1904 года докторант Ясос Биб, будучи чинителем беспорядков, был отчислен из Варшавского университета. Ему была вручена повестка на фронт, и уже в июне того же года Ясос оказывается на передовой в Маньчжурии, где развернулись ожесточённые бои.

Маньчжурские окопы

Вальс «На сопках Маньчжурии»

Оказавшись на русско-японской войне против своей воли, Ясос Биб критически относился к ней и нёс военную службу спустя рукава.

Драматические события на фронте пробудили в Ясосе былую склонность к стихосложению. Вспомнив японские песни и стихи, которые ему читала в детстве бабушка Атомули Ядалато, Ясос Биб успел написать за время службы несколько десятков хокку, за что командование взяло его на заметку как подозрительную личность, которая, возможно, сочувствует противнику. Боевые товарищи, наоборот, высоко ценили творчество Ясоса.

«Размышляю о том, что на фронте все солдаты и командиры как одна семья»

Фельдфебель мне мать,

А отец мой — капеллан.

Осиротеть бы!

Пехотный полк, в который довелось попасть Ясосу Бибу, представлял собой многонациональное сборище разношерстной публики, которую российские власти сумели наскрести по дальневосточным окраинам Российской империи: были в нём и хабаровские китайцы, ранее работавшие на лесных концессиях в Корее; и благовещенские китайцы, чудом выжившие в кровавом погроме 1900 года; и бывшие ихэтуани бежавшие в Маньчжурию после подавления Боксёрского восстания и считавшие китайскую императрицу Цы Си продажной тварью и предательницей своего народа; и сахалинские корейцы, напуганные намерениями Японии аннексировать остров; и подданные Корейской империи, недовольные тем, что японцы хозяйничают на Корейском полуострове как у себя дома; и многие другие.

Новыми фронтовыми приятелями Ясоса стали кореец Хо Мо Сек из Пхеньяна и китаец Бляо Дун, уроженец города Даньдунь. Последние без устали рассказывали истории о своих любовных похождениях до войны, чем приводили в ярость полкового батюшку, осуждавшего гомомсексуализм и внебрачные связи. Литовского философа их рассказы развлекали и смешили — особенно хвастовство Бляо Дуня о том, что тот переспал за свою жизнь более чем с сотней женщин.

«После полученной от капеллана очередной порции патриотизма, чувствую прилив любви к царю и отечеству и гордости за русское оружие»

Бляо Дун с Хо Мо Секом

Несут русский мир японцам.

Дрожи, Англичанин!

Как ни странно, командир полка не оценил это патриотическое хокку рядового Бибы — либо из-за того, что Ясосом был нарушен классический размер хайку «5-7-5», что неприятно резало ухо знавшего толк в японской поэзии полковника, либо просто из-за того, что полковник был солдафоном и не любил поэзию и поэтов. В результате, вольнодумный хайдзин был в очередной раз отправлен на «губу», что, впрочем, дало Ясосу дополнительный заряд вдохновения и только усилило его тягу к стихосложению.

Находясь под воздействием галлюциногенов, Ясос Биб часто брался за карандаш и пробовал себя в графике. Этот, сделанный на фронте, рисунок называется «Герои и химеры войны»

Фронтовая жизнь в сырых окопах Маньчжурии тяготила Ясоса Бибу. От муссонных дождей и ни на минуту не прекращающегося ледяного ветра у него разыгрался ревматизм, а от плохого питания — застаревшая язвенная болезнь желудка. Повар полевой кухни, весёлый толстяк-кореец Ким Чи Ел пытался скрасить однообразие сухого пайка острыми приправами из кореньев, которые вызывали ужасные колики в желудках не привыкших к корейской кухне солдат.

У Ясоса стряпня корейца выворачивала наизнанку кишечник, и большую часть службы он проводил не в окопе, а на койке в палатке полкового фельдшера Зали Чудогроба. По единодушному мнению пациентов, Чудогроб по-видимому не имел никакого медицинского образования и просто-напросто проводил на больных эксперименты, не имеющие отношения ни к медицине, ни к медицинской науке. Каждый раз при выписке из полевого госпиталя у Ясоса продолжительное время кружилась голова и он несколько раз даже падал в обморок, после которого не мог вспомнить, что с ним произошло и где он находится. Единственное спасение для него было в опиуме, который полковой лекарь выписывал направо и налево в качестве универсального средства от всех болезней.

«Заля Чудогроб дал мне чудное средство от колик»

Зёрнышки мака

Унесли на седьмое небо.

Мамочки! Где же Земля???

В сентябре 1904 года, пехотное подразделение, в котором служил Ясос Биб, отправили на оборону Порт-Артура. Японская артиллерия под командованием полковника Токосо Томимо обстреливала обороняющихся из 11-дюймовых гаубиц, которые вдребезги крошили всё на своём пути. Попав под обстрел, Ясос был контужен и получил тяжёлое осколочное ранение в голову. Брошеный умирать на поле боя отступившими товарищами, он был подобран японскими санитарами и попал в плен, где пробыл несколько месяцев.

Плен

Рисунок Ясоса Бибы «Забытый»

Капитан Накоси Сукасено, комендант лагеря для военнопленных, в который попал Ясос Биб, был агрономом по гражданскому образованию. Коменданту было глубоко наплевать на требования Гаагской конвенции к содержанию военнопленных: в лагере не хватало еды, питьевая вода была цвета ржавого железа и воняла падалью, среди пленных свирепствовали цынга и брюшной тиф. Накоси Сукасено больше интересовала урожайность риса, нежели забота об интернируемых, и комендант заставлял пленных до седьмого пота работать в полях на уборке урожая. Стоя по колено в ледяной воде рисового поля, Ясос с грустью встретил новость о том, что 1 января 1905 года Порт-Артур был сдан японцам, а русская армия потерпела поражение под Мукденом.

Впрочем, неприятные для подданного российской монархии новости недолго занимали голову литовского филолога: ранение нарушило функционирование кратковременной памяти, и печальные события войны были быстро вытеснены повседневными впечатлениями от общения с местным населением и сочинением стихов. К счастью, осколочное ранение в голову Ясоса не задело жизненно важные области мозга, не считая глубоких провалов памяти и потери способности запоминать имена, лица и названия улиц.

Осколок разрывного снаряда, засевший в мозгах Ясоса Бибы. Музей-квартира Бибы, Вильнюс

«Па-ба-ба ба-ба-ба па-ба-ба-ба о-е»

На сопках манчжурских

Отупел я. Скучаю по дому.

И дырка в голове!

Находясь в плену, Ясос Биб сделал два важных открытия. Первое касалось кулинарно-обувных вопросов:

«Вынужденно постясь в штрафной яме, открыл некоторые преимущества японской обуви перед русской»

Оголодал самурай,

Ищет по комнате гэта —

Мисо хлебать…

Второе открытие касалось ономасиологии. Знакомясь с японцами, Ясос Биб часто удивлялся японским фамилиям и именам, начинающимся на букву Ё, в то время как среди китайских братьев по оружию обнаружилось много имён и фамилий, заканчивающихся на УЙ, чего Ясос не встречал ни в Испании, ни в Литве, ни в Польше. Об этом он также сочинил хокку:

«О таких чудесах не рассказывал мне учитель мой Йаго Мочилла»

Китайцы на ~уй.

На Ё~ бывают японцы.

Что делать здесь Ясосу Бибу?

Японские критики невысоко оценили армейские хокку Ясоса Бибы, указывая на недостаточно изящный стиль и, главным образом, на нарушение классического размера 5-7-5.. Ясос Биб, однако, говорил, что главным назначением этих стихотворных опытов было выжить на фронте и не сойти с ума.

Также в плену Ясос Биб занялся рисованием манго. Наиболее примечательной была манга «Насубарупоедуя» про трёх гонщиков-механиков Тоёта Херовата, Нахонду Куюгайки и Шинатаки Ниссана. Эту мангу вскоре адаптирует в онемэ сам Миядзаки. «Насубарупоедуя» была любимым манго и онемэ маленького Соитиро Хонды, вдохновившем его на создание «Тачек».

Спустя некоторое время между русскими и японцами состоялся обмен пленными. Во время интернирования к пункту обмена, сносно владевший японским языком Ясос разговорился с одним из конвоиров. Гунсо Тояма Токанава оказался весьма интересной личностью: он родился в Мито — небольшом городишке в 140 километрах от Токио-3 — и до войны работал там бригадиром в дорожно-ремонтном отряде, отвечая на вверенном ему участке за состояние дорог и мостов в городе. Несмотря на ошибочно выписанную на его имя похоронку, дома в Ибараки Токанаву ждала семья — жена Такая Икота и дочери Ибуся Нататами и Напиласи Многосаки — и сам Токанава ждёт, не дождётся, окончания войны, чтобы вернуться домой и заняться любимым делом. Оптимизм японца настолько поразил Ясоса Бибу, что он дал себе обещания немедленно приступить к научной работе в случае возвращения с фронта живым.

Несмотря на то, что войне не было видно конца и принудительная мобилизация новобранцев в Российской Империи для отправки на фронт шла полным ходом, после прохождения фильтрационных мероприятий Ясос Биб был комиссован с пометкой «Склонен к дезертирству». Благодаря ранению в голову и неблагонадёжности, Ясос получил наконец перспективу возвращения к научной работе.

Долгая дорога домой

Воодушевлённый тем, что скоро попадёт в родную Литву, Ясос Биб сел на поезд Маньчжурской железной дороги и отправился во Владивосток. До пункта назначения ему однако добраться не удалось. Во время остановки поезда в Харбине Ясос решил сбегать на станцию за кипятком, отстал от поезда и, стоя посреди перрона с чайником кипятка, с горечью глядел вслед поезду, который уносил вдаль его саквояж с рукописями армейских хокку и мечту быстро попасть домой. Выяснив в кассе вокзала, что ближайший поезд до Владика будет только через три дня, Ясос Биб с чайником в обнимку отправился в город, где заглянул на часок в местную пивнушку при доме терпимости. После нескольких бутылок соджу в весёлой компании китайских проституток и унтер-офицеров Б. Е. Зногова и З. А. Булдыгина, гренадёров М. Е. Даль-Пропиловского и З. А. Воротник-Заливайского, егеря В. С. Егдапьянченко, очнулся Ясос через неделю на корабле в открытом море. Вот как об этом вспоминает сам Ясос Биб:

Посидели с ребятами. Выпили за встречу Николая II с вице-адмиралом Макаровым. Угостили девочек. Пошли танцевать… Очнулся — сам лежу, а танцуют пол и стены. Чайник исчез. А надо мной висит странная рожа.

Пятнадцать человек на сундук мертвеца

Ясос Биб. Портрет рулевого О'Тина.
На оборотной стороне рисунка приведён текст песни, авторство которой приписывают знаменитому разбойнику Димитриосу Аркузе (греч. Δημήτριος Αρκούδα):

Пей же до дна!
И снова до дна!
Встретит за гробом нас Сатана!
А может, Иблис!
А может, Шайтан!
Или зубастый Левиафан!
Люцифер, Агасфер,
Азазель, Самаэль,
Вельзевул, Белиал, Асмодей!
И только, ей-богу, с Господом Богом
Не встретиться нам никогда!
Так пей же до дна!
Пей же до дна —
Пока не утащит тебя Сатана!

Обладатель странной рожи сказал: «Ну, что, парень, нам нужен кок. Будешь работать — высадим в каком-нибудь порту с хорошей долей. Будешь артачиться — пройдёшь по доске». Поскольку перспектива пройтись с завязанными глазами по доске над морем Ясоса Бибу не устраивала, он согласился поработать коком. Вскоре он с ужасом обнаружил, что корабль принадлежит пиратам, но деться было некуда. Корабль продвигался на юг, грабил суда, курсирующие между Юго-Восточной Азией и Америкой, а Ясос Биб работал на камбузе. На время боевых действий Ясоса Бибу вместе с ещё несколькими пленниками запирали в трюме. А в промежутках между боями пираты нещадно помыкали им, особенно его донимали суровый капитан Джок Стрэп, особой страстью которого было связывание пленников в особо извращённой форме, и толстозадый боцман Хью Джесс, усаживавшийся на связанных пленных верхом и пивший ром, сидя на них, как на диване. А вот среди младшего состава у Ясоса появились приятели — юнга Майк Ротч и охрипший от жевательного табака рулевой Ник О'Тин.

Единственное, что утешало Ясоса — это возможность заняться исследованием пиратского фольклора, записывая их солёные морские выражения и бравурные песни.

В один из набегов на китайские коммерческие суда, трофеями пиратов стали допотопный кинопроектор и киноплёнка первого китайского короткометражного боевика «Битва при Динцзюньшане». При отсутствии иных развлечений на борту пиратской шхуны, просмотр эпической картины, повествующей в жанре немой «пекинской оперы» о героической битве на горе Динцзюнь стал единственным времяпрепровождением команды в промежутках между грабежами и стычками с береговой охраной.

К счастью для Ясоса, через несколько месяцев морского разбоя и ночных кошмаров, вызванных непрекращающимся просмотром «Битвы при Динцзюньшане», в начале сентября 1905 года пиратский корабль был атакован и захвачен кораблями британского флота и приведён в Калькутту. Главарей повесили, пленников отпустили, матросов направили на перевоспитание на мирные суда.

В Индии

В Калькутте Ясоса настигла радостная новость о заключёнии Портсмутского мира с Японией и окончании русско-японской войны. Философ отпраздновал это событие грандиозной пьянкой в компании бродячих музыкантов, с которыми Ясос успел познакомиться и подружиться в трущобах китайского квартала столицы Британской Индии.

Несмотря на народные волнения, вызванные попыткой британских оккупационных властей разделить Бенгалию, Ясос Биб принял решение задержаться в Индии, чтобы поближе познакомиться с богатой и разнообразной культурой этой древней страны.

Ясос Биб во время посещения Индии

Первое полугодие 1906 Ясос провёл в храмах Каждурахо, изучая технику камасутры, делая зарисовки с натуры и закрепляя полученные знания на практике в местном борделе. Последнее однако не осталось без последствий: литовский этнограф подцепил сифилис, и ему пришлось перепробовать множество препаратов — от мазей из ртути и мышьяка для втирания в пятки до 5-процентного раствора иодистого натрия и смолы южноамериканского дерева гваякум — прежде чем ему удалось избавиться от бледной трепонемы. Самолечение привело к полному выпадению волос, что впрочем не смутило любознательного фольклориста: индусы принимали его, лысого и обёрнутого в дхоти, за своего, и несколько раз его даже путали с Махатмой Ганди. Последнее как-то раз вызвало международный скандал, когда Уинстон Черчилль, случайно увидав Ясоса, неспешно прогуливающегося перед резиденцией генерал-губернатора Индии в Калькутте, написап следующее:

Вызывает тревогу и отвращение зрелище Ганди, этого бунтаря из мелких адвокатов, выступающего в роли полуголого факира, разгуливающего по ступеням дворца вице-короля.

Любовная связь Ясоса Бибы с исламофеминистками Хервамни Хераникомунидам и Травкукури Лапоутрам открыла ему глаза на творчество мастеров Бенгальского Ренессанса, крупнейшим представителем которого в то время был начинающий индийский поэт, будущий лауреат Нобелевской премии Рабиндранат Тагор. Ясос провёл несколько месяцев в ашраме Тагора в Шантиникетане в западной Бенгалии. Литовский фольклорист не мог упустить шанса лично познакомиться с Тагором, поскольку был наслышан о том, что стихотворения бенгальского поэта пользовались такой популярностью у простых бенгальцев, что часто воспринимались ими как народные.

Тагор и Биб обсуждают задумку Тагора написать роман «Чокхер Бали». 1906 год

Сенкевич в модном купальном костюме на рыбалке в Пыжице

Когда Ясос Биб нежданно-негаданно появился на пороге ашрама, Тагор принял его за Ганди, окружил литовского философа вниманием и заботой, ежедневно вёл с ним многочасовые беседы и даже распорядился построить для почтенного гостя отдельную виллу с видом на рощу. Однако литературно-философским беседам внезапно пришёл конец после приезда в ашрам настоящего Ганди, который прибыл на недельку из Южной Африки для покупки семян для своего кибуца в «Толстой-фарм» под Йоханнесбургом. В заключение немой сцены, последовавшей за этим явлением настоящего Ганди, лже-Ганди был выдворен за пределы усадьбы с предупреждением начальника охраны ашрама «больше не показывать свою лысую тыкву в Шантиникетане, иначе она станет кормом для королевской кобры». Изгнанник из ашрама решил не испытывать судьбу, пожелал индийскому поэту подавиться рыбной костью или впасть в ко́му, и затем перебрался в буддистский монастырь Таванг близ Гувахати. Популярный в то время гуру, йог Уртпрокис, стал духовным наставником литовского философа и научил его медитации в соответствии с нормами дхармы и искусству достижения нирваны. Ясос часами просиживал в позе лотоса, стоял на голове, силясь познать высшую истину, и делал ритуальные омовения в Брахмапутре. Предположительно именно из-за этих омовений Ясос Биб подцепил холеру, провалялся три месяца в беспамятстве и чуть было не отправился на тот свет. Также от длительного стояния на голове Ясос заработал гипертонию, от которой у него стали случаться сильные головные боли и мелькать мошки перед глазами.

Из письма своего приятеля Наливайтеса Ясос узнал, что польский филолог и писатель Генрик Сенкевич женился на своей племяннице Марии Бабской и стал лауреатом Нобелевской премии по литературе. В первой новости Ясос не нашёл ничего удивительного. (Он всегда предполагал, что Сенкевич был бабником, склонным к инцесту.) Вторая же новость его чрезвычайно расстроила. Ясос помнил Сенкевича ещё по Варшавскому университету, где тот читал лекции, и все студенты-однокурсники Ясоса считали Сенкевича выскочкой и бездарностью. Когда в декабре 1896 года Сенкевич был избран членом-корреспондентом Императорской Санкт-Петербургской академии наук по отделению русского языка и словесности, Ясос Биб счёл это издевательством над здравым смыслом и несмываемым позором для филологической науки.

От новости о том, что Сенкевич стал нобелевским лауреатом, у ослабевшего от холеры Ясоса случился нервный срыв, и остаток своего путешествия по Индии он провёл в монастыре неподалёку от храма Шри Карни Мата, подальше от людей и мирских забот. Там он приобщился к санньясу, готовил корм для крыс и в свободное время изучал санскрит и Бхагавадгиту, а также труды индийского теолога Кришнухаря Едватутбылали. Из Бхагаватгиты Ясос усвоил, что карма — это великая штука, которая бумерангом воздаёт по заслугам. С помощью чрезвычайно сложных расчётов Ясос Биб вычислил карму бывшего преподавателя, и узнал, что кармой «не по заслугам вознёсшегося бездаря Сенкевича» станет то, что в следующей жизни он родится в тоталитарной людоедской стране, рано облысеет и будет влачить жалкое существование председателем трёхкопеечного клуба путешественников и на протяжении 30-ти лет смешить людей рассказом одной и той же унылой истории о том, как он в компании полоумных антропологов катался на папирусной лодке по Атлантическому океану. После этого Ясосу неожиданно стало жаль Сенкевича, и он помолилися родному христианскому богу о смягчении его участи, но явившийся ему во сне ангел сурово сообщил, что Иисус не отвечает за карму и будущие жизни.

Снова в море

Имея опыт морской жизни, Ясос Биб нанялся матросом на судно, идущее в Стамбул. Судно называлось «Yalda Yatoma». Владелец шхуны, он же шкипер, капитан Лазарь Йохай или, как он сам себя называл, Лузер Йохуй объяснил Ясосу, что на святом языке название означает «Девочка-сиротка» (евр. ילדה יתומה). Матросы шхуны любили собираться в кают-компании и петь печальную матросскую песню:

Плывёт по волнам океана одинокая девочка-сиротка, одна, совсем одна среди волн и ветров…

В конце концов, у Ясоса Бибы возникли подозрения относительно названия судна, и он выпытал у капитана признание: «Хотя судно приписано к Галату, сам я, как и изрядная часть команды, происхожу из Галичины, так что „Е-То-Ма“ было первым, что я произнёс, увидев это ржавое корыто. Теперь-то мы её подлатали, а название осталось…»

Порт-Натал и Йоханнесбург

Первую длительную останову «Yalda Yatoma» сделала в Порт-Натале. Судну предостояло потратить несколько дней на выгрузку одних товаров и погрузку других. Ясос Биб, давно мечтавший снова почувствовать под ногами твёрдую землю, отпросился у капитана в город. Размышляя, осмотреть ли достопримечательности, сходить в стриптиз-театр или предаться пьянству в каком-нибудь кабачке, юный матрос набрёл на хаммам и решил: чистота прежде всего.

Памятник Ганди и Калленбаху в Русне

Когда пропаренный и отмытый, завернувшись в банное полотенце, Ясос вышел в предбанник, к нему устремился незнакомый человек, кричавший: «Махатма! Махатма!» Незнакомец кинулся к нему с объятьями, что-то лопотал на смеси английского, немецкого, иврита и хинди; из всей речи Ясос разобрал только: «Как же так — вы тут и вы там?» От удивления Ясос ответил по-литовски, что он ничего не понимает. Теперь удивился незнакомец, который к изумлению литовского философа, обратился к нему по-литовски, с трудом подбирая слова: «Земляк! Кто вы? Откуда?» После короткого рассказа Ясоса о том, как его занесло в Африку, незнакомец на минутку задумался, переваривая услышанное, а затем заливисто расхохотался. «Теперь я, наконец, понял, почему газетчики болтают о том, что Учитель в Индии, в то время как он в Южной Африке! Поистине, стоило отправиться по делам в Порт-Натал, чтобы отгадать эту загадку!» — давясь от смеха, заключил собеседник Ясоса.

Незнакомец представился, рассказав Ясосу, что его зовут Герман Калленбах, что он родился в Нове Място (совр. Жемайчю-Науместис, Литва), в 1896 году отправился в Южную Африку, где жил его дядя, и поселился тут и работает архитектором. Он также поведал о том, что три года назад встретил здесь Мохандаса Ганди, учителя, великого Махатму, который приобщил его к идеям Сатьяграха и равенства между людьми. Герман также заявил, что Махатма — его лучший друг, а Ясос как две капли воды похож на Махатму, и что когда Герман увидел его в бане в Порт-Натале, Герман подумал, что сошёл с ума, потому что Махатма в данный момент живёт в поселении «Толстой-фарм» под Йоханнесбургом.

Мохандас Ганди и Ясос Биб в Йоханнесбурге

Удивлению нового знакомого Ясоса не было конца, когда Ясос в свою очередь поведал земляку о том, что он тоже лично знаком с Махатмой Ганди, с которым они встречались в ашраме Рабиндраната Тагора в Шантиникетане несколько месяцев назад. Ошеломлённый этим сообщением Герман начал настойчиво уговаривать Ясоса немедленно отправиться с ним в Йоханнесбург. Ясос отпросился у капитана и съездил на денёк в дом Калленбаха под Йоханнесбургом. Там он опять повстречался с человеком, с которым его всё время путали, Махатмой Ганди. Выпив за повторное знакомство, оба долго потешались над простаком Тагором, который принял Бибу за Ганди и даже построил тому отдельную виллу в ашраме. «Одного дня хватило на то, чтобы перевернуть моё мировоззрение и запомнить эту встречу на всю жизнь!» — потом рассказывал об этой встрече Ясос Биб. Наутро Герман Калленбах отвёз новых приятелей в город, где они отпраздновали знакомство и сфотографировались на память в корейском фотоателье «Сни Ма Ю, Дэ Ву Шек и Ко Шек».

В Русне, где любил отдыхать в юности Герман Калленбах, открыли памятник Калленбаху и Ганди работы индийского скульптора Кальяна Кумар. По свидетельству ассистента ваятеля, памятник был слеплен по старинным фотографиям, любезно предоставленным Еврейским университетом Иерусалима, где хранится архив Калленбаха. Исследователи жизни Ганди до сих пор спорят о том, кто изображён рядом с Калленбахом на той фотографии, сделанной в Йоханнесбурге, — Ганди или Биб — и не изображает ли памятник на самом деле Ясоса Бибу вместо Махатмы Ганди. К однозначному выводу так до сих пор и не пришли.

Несостоявшийся хадж

Продвигаясь из Порт-Натала к Константинополю вдоль Восточного берега Африки, «Yalda Yatoma» подверглась нападению сомалийских пиратов. Команде относительно легко удалось отбиться от компании авантюристов, атаковавших большое судно на лодочках, однако «Yalda Yatoma» получила пробоину, которую кое-как на скорую руку залатали. Для дальнейшего путешествия потребовался серьёзный ремонт, и судну пришлось встать на ремонт в порту Суэца.

Священная Кааба, до которой Ясос Биб так и не добрался. И хорошо, что не добрался, иначе его там наверняка раскусили бы и отрубили голову, и на этом история жизни литовского фольклориста закончилась бы.

Оставшись не у дел, изнывающий от сухого закона Ясос Биб отпросился у капитана на берег. В портовой харчевне он познакомился с египтянами, которые рассказали ему, что собираются совершить хадж. Прикинувшись мусульманином, любознательный Ясос напросился с новыми знакомыми, и троица из двух арабов и одного литовца — Мухтар ака-Новкуш ал-Сырыми, Насер ил-Тут Итам и Ясос Биб — отправилась в Мекку. Однако добраться до Каабы Ясосу не удалось: уже в начале пути к мусульманской святыне он раздобыл у местных армян бутылку арака, напился и в пьяном бреду начал бормотать отрывки из Пятикнижия на библейском иврите, которому его ещё в Испании обучил католический священник и теолог Мэнолито Амброзио-и-Лопе Лэло Яго Отпуза да Панчо-и-Джудио де ла Балдомеро Нахес, чем вызвал подозрение своих спутников. Попутчики сдали пьяного гяура стражам порядка, и Ясос был брошен в тюрьму, где начальник Ахмед аль-Зараб Отал грозил отрубить литовскому философу голову.

Спасли Ясоса члены местной еврейской общины, которой руководил знаменитый рабби Цагонт. Прослышав, что в зиндане томится человек, читающий наизусть Тору на иврите, общинные деятели устроили сбор «на выкуп пленных», убедили тюремщиков, что узник — член местной общины, к сожалению, совершенно сумасшедший, и взяли его на поруки, выплатив залог. Обнаружив, что спасённый не еврей, а, наоборот, католик, суэцкие евреи посоветовали Ясосу немедленно бежать подальше и даже проводили до порта, проследив, чтобы он не влип в новые неприятности. Так Ясос Биб вернулся на родной борт, где с радостью был встречен командой «Девочки-сиротки», которая блестела, как новенькая, источала зловонный запах свежей краски и была готова отправиться к берегам Константинополя.

В Стамбуле

Сенкевич калымит таксистом в Стамбуле

В Стамбуле команда шхуны уговаривала Ясоса Бибу остаться на судне и идти в обратный рейс, но Ясос отказался, сославшись на то, что он ужасно соскучился по дому и ему пора возвращаться в Вильну. Однако сойдя на берег в Галате, литовский фольклорист с головой окунулся в колоритную атмосферу портового Константинополя. Ясос мгновенно позабыл всё на свете, попав в водоворот турецких базаров, наполненных дурманящими ароматами жареной барабули и балык-экмека, с бескрайними рядами красочных сухофруктов, орехов и специй, звенящей многоголосицей молотков жестянщиков, несмолкающим гомоном покупателей со всех концов света, криками торговцев и воплями муэдзина в соседней мечети, и неисчислимым количеством закусочных, ресторанчиков, борделей, подпольных игорных притонов и опиумных курилен.

Ахмед Овухидер Ябнул, владелец галатской забегаловки, в которую частенько наведывался Ясос, посоветовал заезжему иностранцу держаться подальше от игорных притонов, если тот не хочет остаться без штанов и средств к существованию. Однако одурманенный липким константинопольским маревом Ясос не прислушался к совету мудрого турка и, проиграв и пропив заработанные тяжёлым матросским трудом деньги, увяз по уши в долгах и за неуплату был продан в рабство Кибабу Нажарил, владельцу шашлычной «Шаверма Измясакрыс» в трущобах неподалёку от Гранд-базара. Там его, оборванного, небритого, полуголодного и исхудавшего до неузнаваемости, три недели спустя обнаружил капитан шхуны «Yalda Yatoma» Лузер Йохуй. Сжалившись над своим бывшим матросом, капитан выкупил Ясоса за горсть курушей и мешок гуджаратского хлопка, привезённого из Бомбея, помог ему выправить турецкий паспорт, подарил свои штаны и лапсердак из толстого сукна и даже отсыпал на дорогу курушей. В качестве турецкоподданного, Ясос Биб сел на пароход, направлявшийся в Батум.

В Тифлисе

Дорога от Батума до Тифлиса с её горами, скалами, речушками, водопадами, туннелями и Сурамским перевалом произвела на Ясоса огромное впечатление. В Тифлисе Ясос Биб намеревался наведаться в городской архив в надежде разыскать информацию о том, где находятся могилы родителей его деда, грузинского поэта Уймураза Могулия и вообще побольше узнать о предках с его стороны. В случае успеха, дальнейшим планом было посещение кладбища и поиски родственников в Кутаиси. Этому плану внука даровитого сына грузинского народа не суждено было сбыться, о чём Ясос Биб подробно написал в своих мемуарах:

Эти честные глаза симпатичного усатого грузина Ясос Биб запомнил на всю жизнь.

Прибыв рано утром 26 июня 1907 года в Тифлис, я решил не останавливаться в гостинице и сразу же направился на площадь Эриванского. Архив, к моему сожалению, был ещё закрыт, и я решил зайти в располагавшуюся по соседству таверну «Атраваэтиваших Ачапури», чтобы спрятаться от жары, скоротать время, перекусить и выпить бутылочку Кипиани. При входе в таверну я столкнулся с симпатичным усатым грузином в крестьянском камзоле. Усач извинился и учтиво уступил мне дорогу. Внезапно я почувствовал необъяснимую тревогу. Отчего умные, колючие глаза крестьянина, его большой лоб и пышная шевелюра совершенно не соответствуют простецкой одежде, в которую он одет? От души выпив и закусив, я расплатился с половым за завтрак, вышел на улицу и направился к зданию архива. Переходя площадь, я зацепился ботинком за камень брусчатки, потерял равновесие и чуть было не попал под лошадь, запряжённую в фаэтон. Пассажир фаэтона, капитан кавалерии, обматерил меня за невнимательность, и фаэтон помчался дальше по площади, унося высокомерного капитана в гущу толпы. Пока я отряхивал свой сюртук и искал на мостовой оброненные очки, на многолюдной площади прогремели сильные взрывы и выстрелы, началась паника, и я, попав в круговорот обезумевшей от страха толпы, был буквально вынесен в ближайший переулок. Прижавшись к ограде особняка, чтобы не быть раздавленным бегущими с площади людьми, во дворе здания я заметил симпатичного усатого грузина в крестьянской робе, с которым столкнулся у входа в харчевню двумя часами ранее. Крестьянин стоял, покуривая как ни в чём ни бывало сигарету, и с невозмутимым спокойствием наблюдал за происходящим. «Что это было, генацвале?» — хотел я выкрикнуть, обращаясь к крестьянину, но в пересохшем горле застрял ком, и вместо вопроса получился невнятный хрип. Окинув меня злым, колючим взглядом, крестьянин бросил окурок на землю, что-то пробормотал по-грузински и торопливым шагом скрылся в темноту подворотни особняка. Переведя дыхание и немного придя в себя, я выбрался на улицу. Позабыв о цели своего визита, поймал извозчика, спешно выехал из Тифлиса, на перекладных добрался до Самтреди, оттуда по Поти-Тифлисской железной дороге до Батума, и первым же пароходом отбыл в Одессу. Из вечерних газет я узнал, что в день моего посещения площади Эриванского в Тифлисе я стал свидетелем ограбления бандой большевиков кареты казначейства, перевозившей крупную сумму денег в Тифлисское отделение Государственного банка. В фотографиях подозреваемых в ограблении преступников я узнал симпатичного усатого грузина. Грабителя звали Иосифом Джугашвили по кличке «Коба». В фотографии его подельника, Симона Тер-Петросяна, я распознал бравого капитана кавалерии в фаэтоне, под колёсами которого я чуть было не оказался на площади Эриванского.

Из Одессы в Вильну

Одессой Ясос Биб был совершенно очарован. Однако, пока Ясос Биб осматривал Фонтан, Оперный театр, Потёмкинскую лестницу и Памятник Дюку, ушлые одесские воры умыкнули его рюкзачок со скудными пожитками, а мелкие карманники стащили из кармана последние куруши. К счастью, у Ясоса остался паспорт Османской империи и немного местных денег, которые он успел обменять.

Начальник полицейского участка, в который обратился Ясос, Вынька Мелоч, заявил, что уличных воров в Одессе много, всех не переловишь, но за небольшую плату он бы взялся за частное расследование, однако Ясос Биб счёл это предложение неразумным. На эти последние деньги он купил старенькую скрипку и отправился играть по местным кабачкам. За годы армейской службы и скитаний его пальцы уже многое забыли, но после нескольких дней репетиций он уже мог сыграть «Мурку», «Дочечку Броню» и «Свадьбу Шнеерсона». Вскоре он присоединился к капелле бродячих из кабака в кабак музыкантов, в которую входили дирижёр и кларнетист Моня Хальстух, флейтистка Ия Свистун, барабанщик Абба Бах, контрабасист Ябас Струнодёр и певица Лета Зелёная, и только скрипача в ней не хватало. Чаевые за игру и обеды из остатков позволяли не умереть с голоду, но на проезд до Вильны накопить было невозможно.

Решение проблемы с деньгами пришло в лице одного из завсегдатаев кабачка, мудрого еврея Якобы Выгоднера, который послал Ясоса ко бениной матери:  «Беню знаешь? Так его мама знает за как заработать! Таки бениной матери иди и спроси, шо она скажет». Мать Бени, Циля Шкурник, владела магазином «Европейский торговый дом „Лучшие колониальные и заграничные товары гг. Контребуц и Пшик“» на Дерибасовской. Ясос отправился в магазин по указанному Якобой адресу и поимел с бениной матерью деловой разговор:

Отворив тяжёлую дубовую дверь, я вошёл в крохотную, тускло освещённую залу с низким потолком, представлявшую собой нечто среднее между лавкой старьёвщика и складом потасканной и давно пришедшей в негодность мебели. Каждый аршин этого музея хаоса был заставлен какими-то склянками, тарелками, чашками, фарфоровыми статуэтками, шляпными коробками, пожелтевшими газетами «Русское слово» и засохшими цветами. Посреди этого нагромождения разнообразных и не имеющих абсолютно никакой взаимной связи вещей висело густое облако табачного дыма. Когда от сквозняка, образовавшегося в результате отворения парадной двери, дым немного рассеялся, облако оказалось бениной мамой — тощей сморщенной старухой лет сорока с маленькими колючими глазками, огромными кривыми и пожелтевшими от беспрерывного курения зубами и копной жидких волос на голове, походившей на разорённое лисицей куриное гнездо. Я представился и вкратце описал своё положение.  — Молодой человек, ви-таки адиёт! — безучастно процедила старуха, не выпуская папиросу изо рта. — С пачпортом турецкоподданного ви уже смогли бы торговать самую лучшую контрабанду на Невском, в самом Петербурге! Я дико извиняюсь, но слушайте сюда: кто взбредёт на голову чинить препятствия турецкоподданому и проверять за «правожительство», как за бедного одесского еврея?!  — Ой, нет, нет: я уж наплавался, и дел с пиратами и контрабандистами иметь больше не имею желания! — твёрдо возразил я.  — Молодой человек, я вас умоляю! За шо и где ви собрались плавать? Самую лучшую контрабанду делают у нас в Одессе, на Малой Арнаутской улице! Ви-таки можете помочь честным ремесленникам немного подзаработать на стакан чаю с сахаром, да и таки не забыть за себя. В Егупце дают отличную цену за наши «токайские вина», «шампанское „Veuve Clicquot“» и «швейцарские часы „Breguet“».

Бздых Западловский из банды Цили Шкурник сопровождает товар в одесском порту. Любительское фото. 1907 год

Вскоре отмытый и одетый в модный костюм и новенький котелок «коммивояжёр из Константинополя» отправился в Киев с вагоном «заграничных товаров» в составе одесской торговой миссии в сопровождении «секретаря» Блата Монеты, «бухгалтера» Гада Хамерклопа и «камердинера» Бздыха Западловского из банды бениной мамы. Товары ушли на ура. Особенно крупную партию контрабанды удалось продать на кирпичном заводе Зайцева, а заводской приказчик Менахем-Мендель Бейлис, застенчивый скромный еврей из хасидов, пригласил членов торговой миссии отобедать у него на квартире, где жена Менахема содержала кухню для столовников.

Делёж прибыли прошёл ночью в Лукьяновке, недалеко от Киева, на частной квартире. Хозяйка квартиры, невзрачная женщина невысокого роста с испитой физиономией, синяками под глазами и окровавленной марлевой повязкой на голове, была известна в преступной среде под кличкой «Верка-Чеберячка». Партнёры константинопольского коммивояжера рассказали Ясосу, что Верка — страшная скандалистка, и что однажды в припадке ревности она плеснула серной кислотой в лицо своего любовника, француза Миффле. У Ясоса сложилось впечатление, что квартира служит притоном: в неё через парадное постоянно заходили какие-то подозрительные личности и затем с мешками или свёртками под мышкой выходили через заднее крыльцо; в окно беспрерывно стучали и спрашивали налить самогона; из спален слышались пьяные крики, женский смех, визг и звуки граммофона. Во дворе валялись пьяные, а из амбара доносились душераздирающие вопли и стоны, будто кого-то пытали калёным железом. К счастью всё обошлось без инцидентов, если не считать то, что львиную долю прибыли забрали себе подельники. Однако учитывая щекотливые обстоятельства и злачную атмосферу Веркиной квартиры, Ясос принял разумное решение не оспаривать финансовую сделку, тем более что его доли с лихвой хватило на билет второго класса до Варшавы.

В Варшаве Ясос Биб встретился с университетскими товарищами и своим любимым профессором Нематюкайтесом. За дружеским чаепитием учёные-филологи обсудили присвоение Нобелевской премии в области литературы итальянскому поэту Джозуэ Кардуччи. Нематюкайтес был очень недоволен таким решением нобелевского комитета о вручении премии «не только в знак признания критичного ума, но, прежде всего, как дань творческой энергии, свежести стиля и лирической силе, столь характерных для поэтических шедевров» Кардуччи. Профессор близко знал итальянца по Болонскому университету, где сам когда-то читал курс лекций о литовском фольклоре. По мнению Нематюкайтеса, Кардуччи слыл талантливым поэтом только потому, что тот виртуозно владел латинским языком, используя в своих произведениях слова, значение которых было неизвестно даже маститым латинистам. «Коллеги, вы только взгляните на это возмутительное сборище „поэтических шедевров“: «Erectus di Klitorisso nei Amorale», «Zaebatti la Pizdeccio Femminino», «Presso la Popa del Analolizano», «La Volosatti Pizducci Impressioni di Madonna», «Pidorissimo Yebanatti del Homo Sekus», «Letteratura Italiana l'Erotica di Carducci: Soski Torchalli e Namokаtti Pantalonni di Carducci». Срамота! — кипел от возмущения профессор Нематюкайтес. — А что он вытворял с исподним своей молоденькой любовницы мадмуазель Виванти? Вы только послушайте: этот извращенец возил в чемодане её трусики, и время от времени открывал чемодан, доставал трусики и нюхал их, испытывая чувство опьянения». Профессор долго кипятился, критикуя творческий стиль Кардуччи и называя его попеременно «шарлатаном от поэзии» и «масонской выдрой 33-й степени махровости». Ясос горячо поддержал своего учителя, заявив, что присуждение Кардуччи Нобелевской премии считает издевательством над здравым смыслом и несмываемым позором для всего поэтического сообщества.

Распрощавшись с друзьями, Ясос Биб из Варшавы поездом добрался до Вильны. Увидев из окна башню Гедиминаса на горке, Ясос растрогался, расплакался и поклялся никогда больше не покидать родную Литву.

В родных краях

Осенью 1907 года Ясос Биб вернулся в Вильну. Никто не был так рад возвращению странника домой, как его закадычные друзья Рюмкевич и Наливайтес. Окружив ветерана русско-японской войны вниманием, они вытаскивали его на природу поохотиться, порыбачить или просто побродить по живописным литовским лесам и болотам. Не желая брать в руки ружьё, Ясос сам не охотился, а занимался организацией лагеря и приготовлением пищи. В этом ему помогали местные крестьяне Демьян Сыт и Пиян Давизга. Подвыпивший Пиян колол дрова, а деловитый Демьян варил уху или жарил на костре кабанчика, метко подстреленного Наливайтесом. Посиделки у костра сопровождались, как обычно, захватывающими рассказами Ясоса о его необычайных приключениях в Китае и Индии, обильными возлияниями и распеванием литовских народных песен.

Книги! Книги! Книги!

Дома Ясоса Биба встретили приятные новости: в 1905 году отменили запрет на книги на литовском языке латиницей, а в 1906 году на Благовещенской улице открылся литовский книжный магазин. Ясос Биб немедленно устремился по указанному адресу и вернулся домой с большой стопкой книг. С этого дня Ясос Биба зачастил на Благовещенскую, подружился с основателем магазина Юргисом Шлапялисом.

Также Ясос Биб подписался на новую газету на литовском языке — «Vilniaus žinios» («Виленские вести»). С утра, с газетой под мышкой Ясос приходил в книжный магазин, обсуждал со своим новым другом новости, а затем до позднего вечера просиживал в магазине, просматривая книги и обсуждая прочитанное с хозяином и посетителями книжного. А вечерами опять же читал, сидя дома.

Со временем Ясос перестал ходить в Rat&Bat и всё чаще отказывался выбираться с друзьями на охоту: его влекли книги и только книги. Единственный человек, которому удалось оторвать Ясоса от книжек, был приехавший на несколько дней в Вильну профессор Нематюкайтес, сводивший своего ученика в Главный зал на литовскую оперу «Бируте», написанную Микасом Пятраускасом. Однако профессор вскоре вернулся в Варшаву, а Ясос — к книгам.

Рюмкевич и Наливайтес решили вытащить Ясоса на свежий воздух подальше от Вильны. «Я устрою это!» — обещал Рюмкевич.

Происшествие на рыбалке

На рождественские праздники Рюмкевич пригласил друзей на зимнюю рыбалку. В свою бытность младшим унтер-офицером Рюмкевич служил в Финляндии, и его стрелковый полк квартировался в Або, неподалёку от горла Финского залива. Там он познакомился и сдружился с местными рыбаками, которые регулярно снабжали его самогоном и угощали калакукко, хернекейтто и климписоппой. Одолжив у своих финских знакомых рыболовный домик на полозьях, друзья выкатили его на лёд, продолбили пешней небольшую прорубь и целый день рыбачили, варили уху и распивали перебродившую финскую медовуху. К полуночи, мертвецки пьяные Рюмкевич и Наливайтес завалились спать, а Ясос Биб остался дежурить у костра.

Вдруг посреди ночи Ясос услышал треск льда, всплески воды и крики. Сообразив, что кто-то провалился под лёд, Ясос схватил керосиновую лампу и широкую доску, припасённую на такой случай дальновидным Рюмкевичем, и бросился на помощь. В темноте ночи он разглядел двух перепуганных финских крестьян, которые размахивая руками что-то кричали и тыкали пальцами в черневшую во льду широкую щель. В воде, отчаянно пытаясь зацепиться за кромку льдины, барахтался лысоватый человек средних лет. Литовский философ не раздумывая скинул шубу, лёг навзничь и протянул утопающему доску. Спустя полчаса, трясущийся от гипотермии «утопленник», натёртый водкой и закутанный в шубу Рюмкевича, сидел у костра и, вцепившись в миску окостеневшими от холода руками, хлебал горячую уху, периодически смахивая куски рыбы со своей жиденькой бородёнки в миску. На расспросы о том, кто он такой и что делает в пургу на льду Финского залива, пострадавший лишь ответил, что его зовут Николаем, и что на другом конце залива его ждут архиважные дела. Его онемевшие от страха попутчики не могли вымолвить и слова. Уложив участников происшествия спать, Ясос затушил очаг и лёг сам.

Пожелтевшая фотография из портфеля незнакомца. Рукописная надпись на обороте: «Милому зайке Вовочке от его киски Наденьки. Люблю, надеюсь, жду. Не шали там без меня, проказник!»

Проснувшись утром, Ясос обнаружил, что таинственный незнакомец со своими провожатыми исчез. Вместе с ним также исчезли пешня и багор, а также шуба, сапоги и бумажник Рюмкевича. Порывшись в кожаном портфеле, который «утопленник» видимо в спешке позыбыл забрать с собой, Ясос не обнаружил ничего особо интересного: несколько изрядно потрёпанных и размокших паспортов (один из них на имя Николая Егоровича с неразборчивой фамилией), вырезка из газеты «Биржевыя Вѣдомости» об ограблении Тифлисского отделения Государственного банка, пачка обгоревших катеринок, рекомендательное письмо за подписью начальника генштаба Германской имперской армии и пара листков бумаги с любовными письмами какой-то Наденьке.

Протрезвевший Рюмкевич угрюмо выслушал историю Ясоса о ночном происшествии, затем долго матерился по-польски и по-русски и поклялся «набить морду этому мошеннику Николаю Егоровичу, если тот когда-нибудь попадётся ему на глаза».

Осмысление пережитого

После нескольких месяцев реабилитации Ясос Биб вернулся к научной деятельности. Подытоживая опыт, набранный в длительном путешествии из Харбина в Вильну, он написал и опубликовал серию путевых очерков и статей, посвящённых японским хокку, пиратским песням, искусству камасутры и рисования мандал, «одесскому языку», музыке одесских шалманов и торговым операциям с контрабандой.

Поездка в Санкт-Петербург

Бывший научный руководитель Ясоса Бибы, профессор Нематюкайтес, уговорил Ясоса выступить с лекциями о путешествии по Индии на конференции в Санкт-Петербургском университете, и в августе 1908 года Ясос отправился в Санкт-Петербург.

Во время конференции Ясосу Бибу посчастливилось присутствовать на Волковом поле при запуске первого в Российской Империи военного дирижабля «Учебный». Механик Сосо Ксосуяшвили — стройный грузин, усатый красавец с сильным кавказским акцентом — рассказал присутствующим о конструкции летательного аппарата, с гордостью подчеркнув, что тот был построен без помощи иностранных специалистов. При осмотре деревянной гондолы, Ясосу подумалось, что было бы здорово, если такая штука появится в Вильне, и было бы довольно романтичным заняться в ней любовью, паря в облаках. Встретившись взглядом с механиком, Ясос поёжился от испепеляющих горящих глаз спустившегося с гор альфа-самца, невольно покраснел и стыдливо отвёл глаза в сторону.

Всемирно известная картина Чюрлёниса «Симона Лиза». Лувр, Париж. Загадочная улыбка Симоны уже второе столетие завораживает посетителей музея со всего мира.

После конференции Ясос Биб задержался в Санкт-Петербурге чтобы присутствовать на открытии выставки картин Микалоюса Чюрлёниса в «Салоне». Открытие выставки прошло скромно, но торжественно, с присутствием нескольких умеренно знаменитых личностей петербургской творческой элиты и знати. Присутствующих ослепила своей красотой (и блеском брильянтов) Мамашико Дамнимагулия, дочь начальника жандармского полицейского управления Поти-Тифлисской железной дороги. Ясос долго не мог отвести свой взгляд от прелестной гогоны, и у него даже запотело пенсне и пересохло во рту.

Живопись Чюрлёниса привела Ясоса Бибу в восторг. После фуршета литовский философ подошёл к художнику и выразил ему своё восхищение. «Странное дело, земляк: мы оба жили в Варшаве, теперь оба живём в Вильне, ни разу там не встречались, а впервые встретились здесь, за тысячу вёрст, — посетовал Ясос в беседе с Чюрлёнисом. — Будем, однако, надеяться, что ваши прекрасные работы когда-нибудь выставят и в Варшаве и в Вильне, и может быть они даже когда-нибудь попадут в литовские музеи». Живописец с недоумением посмотрел на подвыпившего посетителя и поинтересовался, с какой луны тот свалился, поскольку всё, что здесь выставлено, уже экспонировалось и в Варшаве три года назад и в Вильне, на первой выставке литовского изобразительного искусства в январе 1907 года.

Утром 26 сентября 1908 года Ясос Биб доехал на извозчике до Варшавского вокзала и отправился поездом домой. Не доехав 20-ти вёрст до Вильны, Ясос сошёл на станции Безданы, где неподалёку от завода по переработки свёклы располагалось родовое имение его друга Рюмкевича. После перехода железнодорожного пути, на котором стоял почтовый поезд из Варшавы, литовский философ поднялся на перрон. Неожиданно раздался громкий взрыв, и Ясоса взрывной волной опрокинуло навзничь. Лёжа на краю перрона, контуженный и оглохший, теряя сознание, он будто сквозь сон слышал перестрелку, крики и ругательства по-русски и по-польски, топот сапог и стоны раненых.

Главарь налётчиков Безданского ограбления. Архивное фото жандармского полицейского управления

Очнулся Ясос Биб несколько часов спустя с перевязанной головой на лавке под перонным навесом. Худой и высокий как коломенский верстовой столб станционный лекарь, пощёлкав пальцами перед носом Ясоса, убедился в том, что тот жив и реагирует на раздражители, передал литовского фольклориста в распоряжение прибывших на место происшествия следователей и начальника Виленского отделения жандармского полицейского управления Петербурго-Варшавской железной дороги ротмистра В. О. Строгупеканского. Ясос был допрошен и отправлен восвояси. Добравшись затемно до усадьбы Рюмкевича, он взволнованно поведал другу о случившемся. Выпив за то, что Ясос родился в рубашке, приятели хорошенько закусили и легли спать, а наутро Рюмкевич распорядился, чтобы Ясоса на попутном обозе с продукцией безданской фабрики по производству клея отвезли в Вильну. Из газет Ясос узнал о том, что почтовый поезд на станции Безданы был ограблен бандой под предводительством и с личным участием социалиста-националиста Юзефа Пилсудского по кличке «Зюк», будущего диктатора Польской республики.

Научная работа

Летом 1909 года Ясос Биб вместе с Ароном Гутаном — учителем еврейского начального училища в Вильне и, по совместительству, фольклористом-любителем — совершили этнографическую экспедицию по верховьям Немана, а также посетили Лучицы, где встретились с легендарным белорусским сказочником Иваном Азёмшей и записали более 30 рассказанных им сказок про чертей, леших, водяных, мертвецов, оборотней и прочую нечистую силу. После возвращения из экспедиции, коллеги в течение восьми месяцев обрабатывали собранный материал и готовили его к публикации, однако до публикации дело не дошло. Арон Гутан поехал в Санкт-Петербург навестить своего приятеля, фольклориста Сержпутовского, служащего этнографического отдела Русского музея. Сержпутовский закатил своему виленскому приятелю грандиозную пьянку с живой музыкой и цыганским хором в ресторане «Тулон» на Итальянской улице. Во время застолья подвыпивший Арон пересказал Сержпутовскому все записанные в Лучицах сказки. В 1911 году, за несколько недель до того, как сказки должны были уйти в издательство, в книжном магазине Шлапялиса на Благовещенской улице в Вильне Ясос и Арон обнаружили книгу Сержпутовского «Cказки и рассказы белорусов-полешуков», в которой пройдоха Сержпутовский опубликовал 32 сказки, рассказанные ему Ароном в ресторане «Тулон». После этого кипящий от возмущения Арон Гутан две недели не мог прийти в себя, порывался поехать в Санкт-Петербург, чтобы набить Сержпутовскому морду, но Ясос отговорил друга, уверив его в том, что карма «в конце-концов найдёт обидчика, и красные черти будут жарить его задницу на раскалённой сковородке». Врочем, некоторые результаты экспедиции всё же увидели свет. Во-первых, Ясос Биб и Арон Гутан опубликовали монографию про леших и чертей Понеманья. И, во-вторых, обогатили этнографическую науку своей гипотезой о том, что водный торговый путь между балтами и византийцами пролегал не «из варяг в греки», а совсем наоборот, «из грек в варяги».

В 1910 году в журнале «Философский трёхмесячник» Ясос Биб выступил с резкой критикой присуждения Нобелевской премии немецкому философу Рудольфу Эйкену. В резкой форме высмеяв формулировку «за серьёзные поиски истины, всепроницающую силу мысли, широкий кругозор, живость и убедительность, с которыми он отстаивал и развивал идеалистическую философию», Ясос назвал её издевательством над здравым смыслом и несмываемым позором для философской науки. О личности и творчестве Эйкена литовский философ был наслышан от своей любовницы, ученицы нобелевского лауреата М. В. Безобразовой, с которой познакомился ещё в студенчестве на лекции последней «Унижает или возвышает Владимир Соловьёв Пушкина своим взглядом на его судьбу?» на заседании литературно-музыкального кружка «Русского женского взаимно-благотворительного общества». Особоо не вникая в нюансы философских изысканий Эйкена, Ясос тем не менее испытавал сильную личную неприязнь к немецкому мыслителю. Огорчённый решением нобелевского комитета Ясос потерял аппетит и сон, и врачи были вынуждены прибегнуть к кровопусканию, чтобы сберечь пациента от горячки и меланхолии.

Примечательно, что к шведской писательнице Сельме Лагерлёф, женщине, впервые в истории получившей Нобелевскую премию по литературе «как дань высокому идеализму, яркому воображению и духовному проникновению, которые отличают все её произведения», у Ясоса претензий не возникло. Некоторые исследователи полагают, что причиной скорее всего было то, что Сельма была лесбиянкой, а к этой категории женщин литовский филолог испытавал особо трепетные чувства духовного проникновения.

Оправившись от болезни, Ясос Биб приступил к окончательной редакции и выпуску серии книг, посвящённых фольклору разных народов.

Особое внимание он уделил изучению литовской мифологии. Среди работ Бибы на эту тему особенно выделяется книга «Пизюс и Гонду — покровители влюблённых», в которой он доказал, что имена божественной пары происходят именно от того, о чём вы подумали. В соавторстве с своим коллегой по лицею, профессором Бздыхом Смехуйским, Ясос Биб написал исследование «Кри́ве-Крива́йтис — верховный жрец».

Вместе со своей итальянской коллегой Блядеттой ди Курваджио, Ясос Биб исследовал юмористический фольклор позднего периода Римской империи, а затем с немецким учёным Отто Тpахенбюpгеpом сделал его сравнительный анализ с шутками германских варваров, осушествлявших набеги на Рим и почерпнувших многое из римской культуры. На обе темы были написаны монографии. В последней из них авторы пришли к выводу, что разграбление Рима варварами было всего лишь армейской практической шуткой.

Также интересовался Ясос Биб юмористическим фольклором виленских евреев. Результатом его исследований стала книга «Мотька Хабад как зеркало социального протеста», написанная в соавторстве с выпускником Виленского еврейского учительского института Ароном Гутаном, чьё еврейское происхождение и безупречный идиш позволили Ясосу окнуться с головой в колоритную среду еврейских кварталов Вильны. Большое влияние на исследования Ясоса оказала организованная Ароном весной 1908 года встреча и длительная беседа с известным виленским талмудистом Пинхасом-Мордехаем Лавой, учёным евреем при попечителе Виленского учебного округа и, по совместительству, архивариусом виленской еврейской общины. Архивариус, троюродный брат известного издателя Ильи Ефрона, произвёл на Ясоса неизгладимое впечатление остротой ума, глубиной и широтой знаний, а также несвойственным человеку его высокого положения в иерархии еврейской духовной аристократии чувством юмора. На протяжении встречи старик Пинхас, не переставая, травил еврейские анекдоты, многие из которых было бы неприличным рассказывать даже в кругу близких друзей. Младшая дочь Пинхаса, Яша, подавала гостям горячий чай с хоменташем и ругелах и строила Ясосу глазки, однако увлечённый беседой литовский фольклорист не обратил на девушку никакого внимания. На последок архивариус подарил Ясосу копию своей рукописи с переводом на идиш французского эротического романа Пьера Шодерло де Лакло «Опасные связи» о том, как развратник виконт де Вальмон, подстрекаемый его бывшей любовницой маркизой де Мертей, соблазняет невинную девушку, Сесиль де Воланж.

Реклама проекта «Рисуй, жуй!» в Великобритании

Помимо фундаментальных научных исследований, Ясос Биб занимался также и прикладной наукой. Одним из предметов исследований учёного было влияние входившей в моду жевательной резинки на развитие творческих способностей у детей. Ясос Биб проводил эксперименты: делил своих учеников на две группы и давал обеим группам одинаковое задание, затем раздавал модное лакомство ученикам одной из групп и наблюдал, как это сказывается на качестве их работы. В результате планомерных исследований Ясос пришёл к выводу, что жевательная резинка резко повышает способность детей к рисованию, однако существенно снижает их способность к пению и декламированию стихов.

Этими революционными для науки и жевательной индустрии выводами учёный поделился в своей знаменитой монографии на английском языке «Рисуй, жуй, пузырись». В той же работе Ясос Биб предположил, что жевательная резинка, помимо жевательных целей, может быть также использована в хозяйстве, промышленности и даже в военной сфере. Это, казалось бы, безумное заявление литовского учёного было вскоре подтверждено практикой: в 1911 году с помощью жевательной резинки команда пилотов Королевских военно-воздушных сил Великобритании геройски предотвратила аварию своего аэроплана, заклеив пробитую пулями дыру в водяной рубашке двигателя. Много лет спустя, советские автомобилестроители внедрили эту практику в конвейерное производство автомобильной техники: с целью экономии дефицитных в СССР шурупов, болтов и гаек, практически все детали «Запорожцев», «Москвичей» и даже грузовиков «ГАЗ», включая дверные ручки и педали тормоза, стали приклеивать на жевательной резинке армянского производства.

В непростые для Литвы и Европы 1915—1917 годы Ясос Биб написал знаменитые труды, которые на много лет обогнали своё время и стали настольными книгами маркетологов Старого и Нового Света:

• «Создание, вирусное распространение и монетизация значимой культурной информации»
• «Морфология, грамматическая семантика и дефиниционный вокабуляр карикатуры и шаржа»
• «Методология разработки, планирования и реализации практической шутки для извлечения материальной выгоды или получения политического капитала»

Преподавательская деятельность

«Профессор Биб дирижирует матросским хором», рисунок ученика лицея

В период с 1908 по 1912 годы Ясос Биб преподавал историю музыки и фольклористику в Лицее Искусств.

Пение

Первый день Ясоса Бибы в лицее вошёл в школьные легенды. Пришёл он в ноябре, в середине первого семестра, так как предыдущий учитель уволился, не поладив с учениками, а Ясос как раз вернулся и был нанят на работу. Ученики младшего класса, желая то ли поразить нового учителя, то ли просто сорвать урок, устроили «концерт», играя на подручных инструментах (гребешках, свистках, губных гармошках) и распевая похабные частушки. Ясос Биб подошёл к роялю, и под бравурный аккомпанемент исполнил хриплым голосом несколько пиратских песен, в которых упоминались повешенье на рее, прогулки по доске над морем, сраженья на ножах и кровавые расправы над «салагами» и «сухопутными крысами». Поражённые ученики затихли, и в дальнейшем дисциплина на уроках не оставляла желать лучшего. Директор, правда, был не вполне доволен тем, что ученики на переменках распевают пиратские песни, но Ясос Биб как раз опубликовал серию статей о пиратском фольклоре и убедил директора, что эти песни тоже заслуживают изучения.

Взрослое отделение хорового коллектива «Морская песня» исполняет «Пятнадцать человек на сундук мертвеца»

Впоследствии Ясос Биб по просьбе учеников даже организовал факультатив «Морская песня», где лицеисты изучали и пиратские песни, и матросские (включая «Девочку-сиротку»), и песни одесских рыбаков и портовых грузчиков. «Это было настоящей отдушиной посреди других, слишком серьёзных уроков», — вспоминал один из выпускников лицея.

Летом 1909 года хор «Морская песня» принял участие в виленском конкурсе хоровых коллективов. Хор чрезвыйчайно понравился публике, каждой песне долго аплодировали, а академическое исполнение пиратской песни «Пятнадцать человек на сундук мертвеца» произвело настоящую сенсацию. Однако «Морская песня» уступила первенство знаменитому хору, которым руководил Микалоюс Чюрлёнис, а второе место — хору литовской народной песни под управлением Микаса Пятраускаса.

Рисование

Полная драматизма «Драма в таборе подмосковных цыган»

Одно время Ясосу Бибу пришлось заменять учителя рисования в детской студии при Виленской рисовальной школе, но дирекция была недовольна его работой. По мнению директора школы, Глупомира Дуб-Дубовского, рисунки учеников «оставались слишком неумелыми», а применяемые преподавателем методы обучения «не соответствующими традициям профессионального художественного образования». Особенно насторожило директора школы появление «неприятно мрачных работ с чрезмерно трагическими сюжетами» одновременно у нескольких учеников. Причиной этого он счёл организованный Ясосом Бибой коллективный просмотр короткометражного фильма «Драма в таборе подмосковных цыган», выпущенного в прокат администрацией торгового дома «А. Ханжонков и К°». В данном шедевре немого кинематографа главный герой Алеко, любовник красавицы-цыганки Земфиры, в финальной сцене фильма выбегает на крутой берег Москвы-реки и, картинно постояв на краю обрыва с заломленными руками и несчастной физиономией, со всего маху бросается на острые скалы. «Несомненно, эта ужасная фильма оказала тяжёлое психологическое воздействие на неокрепшие юные умы, — говорил директор Дуб-Дубовский. — Я бы вообще запретил школьникам посещать синематограф». Ясос Биб возражал, что у детей могут быть свои личные причины для печали, вызванные семейными неурядицами, отношениями с однокашниками и психозом от того, что они видят вокруг себя, а «Драма...» — это прекрасная экранизация классики. Ясос вспоминал:

В 1911 году тут и там начали как грибы после дождя появляться черносотенные организации. Из уст крайне правых политиков и чиновников, включая министра юстиции Щегловитова, неслась такая грязь, от которой хотелось бежать без оглядки. Со страниц не сходили сенсационные заголовки о «деле Бейлиса», и газеты захлестнула антисемитская истерия с очередным кровавым наветом на евреев и призывами к их геноциду. Я припомнил, что лет 5 назад я волею судьбы повстречал этого Бейлиса в Киеве. Милейший человек, мухи не обидит! Не надо быть юристом, чтобы понять, что обвинение против него есть бред и жалкий лепет. Так нет же, прокуроры и черносотенная пресса плодят и разносят легенды об употреблении евреями христианской крови, и со всех сторон несутся обвинения евреев в оккультизме и варварских наклонностях, внедряются в головы как вирусная инфекция, провоцируя массовые фобии, которые затем выливаются в требования физической расправы с евреями. От такого у взрослого человека произойдёт помешательство рассудка, не говоря уже о детях.

Картина Малемира Казевича «Евреи в синагоге»

Однако директор рисовальной школы Глупомир Дуб-Дубовский не согласился с таким объяснением и подыскал, наконец, постоянного преподавателя рисования, Малемира Казевича. С последним директор случайно познакомился в Понырях, куда ездил в гости к двоюродной тётке и где, подъезжая к станции и глядя на природу в окно, у Дуб-Дубовского слетела шляпа. Находившийся в тот момент на станции Казевич бегал по перрону за порхающей на ветру шляпой, догнал её и, отряхнув от понырской пыли, услужливо водрузил беглянку на голову законного владельца. Как выяснилось в беседе с директором рисовальной школы, Малемир Казевич ранее служил чертёжником в Курске, в управлении Московско-Курской железной дороги, откуда был уволен с формулировкой «Къ чертежной профессіи непригоденъ, ибо не способенъ прямолинейно начертить ​самыя​ ​простѣйшія ​​геометрическія​ фигуры по причинѣ отсутствія надлежащей твердости руки», и теперь направлялся в Москву в поисках счастья. Счастья в Москве не оказалось, и неудавшийся чертёжник с радостью согласился на приглашение директора Дуб-Дубовского попытать счастья в Вильне, где он впоследствие прославился такими жанровыми полотнами из еврейской жизни как «Накануне шабаша», «Подвальные трущобы», и «Евреи в синагоге».

Ясос пытался найти защиту от ретрограда Дуб-Дубовского у основателя рисовальной школы И. П. Трутнева, но полуслепой Трутнев был слишком стар и немощен, чтобы встать на защиту Ясоса. С увольнением с должности учителя рисования, преподавательская карьера Ясоса Бибы в области изящных искусств закончилась.

Из-за поездки в Америку и службы в армии во время Первой мировой войны, в преподавательской карьере Ясоса Бибы образовался перерыв. Возвратиться к учительству и научной работе он смог лишь три с лишним года спустя.

Посещение Америки

О поездке в Северо-Американские Соединённые Штаты Ясос Биб задумался давно, в 1908 году, после своей командировки в Санкт-Петербург, где он выступал с докладом в Санкт-Петербургском университете о фольклоре Индии и Китая. Кто-то из присутствующих на его лекции профессоров задал Ясосу вопрос о том, какие существенные различия он видит между юмором индийских народов Бенгалии и индейских племён Северной Америки. Докладчик растерялся и не знал, что ответить, поскольку не уделил изучению этой темы должного внимания. Также немаловажным фактором принятия Ясосом решения об американской командировке был раздор с любовницей. Польская пианистка Извела Бжежзагубилабжезовская — любовница литовского фольклориста — достала его беспрерывными скандалами, и Ясос решил бежать от неё без оглядки туда, куда Макар телят не гонял.

Набравшись духу, весной 1912 года Ясос Биб упаковал свой саквояж, купил билет на пароход «Одесса» Русского северо-западного пароходства, отбывающий из Либавы в Англию, и отправился в Америку.

Первая мировая война

По возвращении в Вильну в феврале 1914 года, на Ясоса обрушился поток плохих новостей. Чуть менее года назад, в марте 1913, в результате неудачной лучевой терапии раковой опухоли в печени скончался отец, Хермандо Пидоралес-и-Соса де лос Хуасе́. А в декабре, в рождественский сочельник, умерла бабушка Ядалато. Волею судьбы погруженный в водоворот революционной борьбы в Америке и Китае, Ясос Биб пропустил все эти события. В дополнение, его брат Ягон Дон был уверен в том, что Ясос утонул в Атлантике во время крушения «Титаника». На поминках осиротевшие братья Биб выразили надежду, что 1914 год принесёт утешение. Но не тут-то было:

	И представить себе не мог, что выстрел в Сараево на многие годы разнесёт в клочки всё Северо-Восточное четвертьшарие.
— Ясос Биб о начале 1-й мировой войны

С тех пор, как 28 июня 1914 года в Сербии застрелили австрийского эрцгерцога, пошли слухи о войне. Месяц спустя Австро-Венгрия объявила войну Сербии, Россия объявила о защите Сербии, а к 4 августа система альянсов втянула в войну Германию, Францию и Британию со всеми колониями. Виленчане бросились в лавки закупать продукты. Все тащили огромные корзины с мукой, крупами, бобами, а продавцы взвинчивали цены на товар. Резко вырос спрос на газеты. Все вокруг обсуждали новости. Некоторые говорили, что победит Германия, другие утверждали, что Германии не под силу тягаться с мощью союзников — России, Франции и Англии. Рюмкевич и Наливайтес проклинали «безумного кайзера, который двадцать лет вооружался и вот, наконец, начал всемирную бойню». Друг и коллега Ясоса, фольклорист Арон Гутан утверждал, что эта война — предсказанная в Библии война Гога и Магога, и что ни день прибегал к Ясосу с томами Талмуда, в которых находил новые подтверждения тому, что эти события ведут к скорому приходу Мессии.

На фронте

Поставив котелок с кашей на землю, Ясос Биб (слева) ковыряет в зубах во время изучения устройства полевой кухни

Рискуя жизнью в ходе битвы за Гольдап, подпоручик Ясос Биб (cправа) требует у командира артеллирийского расчёта сообщить ему количество оставшихся в живых бойцов, чтобы Ясос смог указать точное количество личного состава в заявке на ужин для полевой кухни

Штабной писарь Ясос Биб (в центре) советует механикам, как сконструировать аэроплан-бомбардировщик из обломков парового автомобиля «Дукс»

Начался массовый призыв в армию. 14 августа 1914 года Ясос был мобилизован в 27-ю пехотную дивизию, в которой, будучи признанным негодным к строевой службе в связи со старым ранением в голову, был зачислен штабным писарем в звании подпоручика. В ходе наступления на запад в августе 1914 года, дивизия Ясоса разгромила германскую 36-ю пехотную дивизию в сражении при Гумбиннене и, дойдя до Допенена, расквартировалась в деревне Тракенен в Восточной Пруссии.

Началась унылая окопная война, и изнывающий от скуки Ясос Биб занялся, по старой памяти, рисованием и сочинением стихов. Однако острая нехватка морфия на фронте не позволила литовскому философу полностью реализовать свои творческие задумки: рисунки больше походили на мрачные картинки для психодиагностического теста Роршаха, а стихи — на фалэковский одиннадцатисложник, оценить изящество которого под силу только давно вымершему классу специалистов пятистопного логаэдического стихосложения.

Пушки вновь, как всегда, замолкнут к но́чи,
Ляжет спать солдат, тишиной напоен.
Утомлённый, в дрёме он закроет очи.
Сколько бед впереди, усталый воин?

~ «Под покровом ночи» Ясоса Бибы

Тогда же Ясос написал три альтернативные версии концовки своего приключенческо-эротического романа «Сказочное Бали»:

• В версии № 1 главный герой Чулан Темноев отправляется на войну с туземцами во время голландского вторжения на Бали и попадает в плен к туземцам. Те его насилуют, а затем жарят на костре и съедают.
• В версии № 2 писатель отправляет Чулана Темноева в кругосветное путешествие на воздушном шаре, шар терпит крушение на Бали, откуда чудом выжившего Чулана подбирают пираты. После этого пиратский корабль попадает в шторм у соседнего острова Ява, разбивается о скалы и тонет. Пираты с Чуланом и кухонной утварью на борту спасательной шлюпки добираются до берега, затем насилуют Чулана, жарят его на сковородке и съедают.
• В версии № 3 Чулан Темноев попадает в психушку, где его убивает и в сыром виде съедает буйнопомешанный сосед по палате.

Ни одна из этих концовок не попала в официальное издание романа «Сказочное Бали», но все они были впервые опубликованы в качестве примеров психических расстройств в материалах научно-практической конференции по пересмотру «Международного перечня причин смерти», прошедшей в Париже в 1938 году.

Зимой 1915 года, в ходе второго Мазурского сражения, дивизия, в которой служил Ясос Биб, была передана в состав 20-го армейского корпуса, вместе с ним попала в окружение и была разгромлена. Утром 22 февраля 1915 года писарю Бибе поступил приказ заварить чай от командующего 20-м армейским корпусом, генерала Булгакова. Взяв стальной чайник, Ясос отправился за кипятком к месту дислокации полевой кухни. Обнаружив, что от разбомбленной артиллерийским огнём противника кухни остались только рога и копыта, Ясос Биб решил сбегать за кипятком на передовую к своим приятелям-артиллеристам. Разжившись кипятком, вернулся в штаб, в котором, к удивлению писаря, не оказалось ни души. У крыльца, бессильно уронив голову на руки, сидел денщик генерала Булгакова, Астафий, и бормотал что-то невнятное. Растолкав в доску пьяного денщика, Ясос начал расспрашивать его о том, куда подевался командующий и все остальные. После нескольких мучительных попыток выдавить из себя что-либо членораздельное, Астафий промычал, что «яго правасхадзицельства з панами ахвицэрами здалыся у плен германьцам и з'ихалы у Бярлин». На вопрос Ясоса, «Что ты мелешь, болван? Какой плен?! В какой-такой Берлин?!!», денщик схватил писаря за штанину своей костлявой рукой и начал безудержно рыдать, причитая: «Пакинулы! Куды ж Астафию цяперыча падацца, ваша благародия? Да Бярлина ж Астафий ни дайдёть, згынет!»

Выпив горячего чаю и трезво рассудив, что теперь подавать заявки на харчевание в полевой кухне не на кого и некуда, Ясос Биб решил, что навоевался и пора возвращаться домой. Наутро, после бессонной ночи в компании храпящего как сивый мерин генеральского денщика, литовский философ выменял свою гимнастёрку, фуражку и кожаные сапоги на засаленую и провонявшую по́том гражданскую одежду Астафия и, облачившись в косоворотку, боты, онучи и зипун, с чайником в обнимку и мешком сухарей за плечами отправился пешком в Вильну.

В мужской гимназии

Ясос Биб (сидит в центре) среди преподавателей 1-й Виленской мужской гимназии

Осенью 1915 года Ясос Биб устроился преподавателем в 1-ю Виленскую мужскую гимназию, где почти четверть века назад учился сам. Директор гимназии, действительный статский советник Климонтович предложил Ясосу недавно освободившуюся должность учителя русской словесности, и литовский филолог с радостью согласился.

В 1908 году, по инициативе военного министра, одобренное царём Николаем II, в начальных классах гимназий и училищ было введено обучение военному строю и гимнастике. До войны, при выборе преподавателя предпочтение отдавали бывшим военным — солдатам и унтер-офицерам. Когда же началась война, и практически всех бывших военных, имеющих на момент мобилизации два глаза и четыре конечности, загребли обратно в действующую армию, образовалось множество вакансий. Имеющий военное звание подпоручика Ясос Биб, как никто другой, подходил на должность учителя гимнастики 1-й Виленской мужской гимназии, и с лёгкостью получил её. К радости Ясоса, в гимназиях Российской империи не было единой системы преподавания гимнастики, чем новоиспечённый учитель гимнастики незамедлительно воспользовался.

Ясосу Бибу нравилось учительствовать, однако эта работа отвлекала его от занятия другими любимыми делами — философией, фольклористикой и литераторством. На научную работу и творчество катастрофически не хватало времени: учебный год в гимназии продолжался с середины августа до конца мая, отбирая на преподавательскую работу около 240 дней в году и оставляя для всего остального лишь два с половиной месяца летом, двухнедельные рождественские каникулы, а также вечера и выходные. Также огромные неудобства и горечь доставляла проклятая война, которой не были видно конца, и оккупация Вильны германскими войсками.

Борьба за освобождение Литвы

Главы оккупационного правительства в Вильне— австрийский генерал Блутигер-Штуцер и германский барон Брауншвейгер фон Полтер Гайст — объявили о долгосрочных планах экспансии великого немецкого мира на всю Землю и, в частности, приобщении виленцев к великой немецкой культуре. Братья Биб вступили в подпольную организацию сопротивления. Полицейские Трокен Берлинер и Шиммелиг Гамбургер, кормившие заключённых засохшими пончиками и протухшими бургерами, неоднократно арестовывали братьев Биб, а Глава немецкой полиции Гейнах Цугундер штрафовал их за распространение подрывной литературы.

В июне 1917 года ученики нескольких виленских школ устроили антивоенную демонстрацию. Акцию организовали гимназистки Мира Голуб и Вета Олива, прошагав во главе строя от Тракайской улицы до Ратушной площади, скандируя лозунг:

Мир поб'дит, поб'дит войну! Мир поб'дит, поб'дит войну!

Ясос Биб, некстати оказавшийся на площади, с восторгом смотрел на своих учеников, в результате чего был арестован вместе с марширующими подростками. Полицейский вердикт гласил:

Выражал молчаливую поддержку противоправным целям мероприятия и солидарность с нарушителями общественного порядка

Поначалу Ясосу Бибу выписали очередной штраф, но, узнав, что он является преподавателем части протестантов, полиция отправила его в центральное отделение для дополнительного допроса и, желая спасти подростков, Ясос Биб взял вину на себя, заявив, что является организатором акции. Дело передали в суд. Прокурор Ганц Дрекиг потребовал наказать Ясоса Бибу тюремным заключением, однако подкупленный друзьями Ясоса судья Аллес Штеллен смягчил приговор, присудив Ясоса Бибу к огромному штрафу и отстранив его от должности преподавателя в Лицее Искусств. Однако Ясос Биб не сдавался: вместе с братом он продолжал до осени 1917 года распространять подрывную литературу.

Ясос Биб (первый слева) в президиуме Вильнюсской конференции. Вильна, 18 сентября 1917

В сентябре 1917 года Ясос Биб участвовал в прошедшей в Вильне Конференции литовцев, на которой было решено возродить независимое Литовское государство со столицей в Вильнюсе. На этой конференции он был избран в Литовскую Тарибу, однако в подписании Акта о независимости Литвы в феврале 1918 года принять участия не смог из-за болезни. Несмотря на отсутствие подписи Ясоса Бибы в этом историческом документе, в нём содержатся все «три народных принципа» государственного устройства, сформулированные Бибой в его бытность Дядюшкой Сунь в Чайна-тауне Нью-Йорка в 1912 году: национализм, народовластие и народное благосостояние. Эти бибовские принципы отражены во всех конституциях независимой Литвы. Сам же Акт стал ключевым документом в 1990 году после провозглашения восстановления независимости страны от СССР. Власти Литвы подчеркивали, что выход республики из Советского Союза — это не бегство на Запад из социалистического рая, а просто-напросто восстановление независимого государства, которое существовало с 1918 по 1940 год, и Акт с его «тремя народными принципами» является ярким доказательством стремления Литвы к независимости от кого бы то ни было, будь то германские, польские или советские оккупанты.

Смерть брата и лечение

Увлечение политикой не миновало родственников и ближайших друзей Ясоса Бибы.

К примеру, бывший научный руководитель Ясоса, профессор Нематюкайтес, мечтал о «новом свободном мире без угнетателей, войн и всяких границ». Лучшие друзья и собутыльники литовского философа, основательно захмелев на дружеских посиделках в английском пабе «Rat & Bat», начинали спорить о политике: сын белорусского шляхтича Рюмкевич разглагольствовал о прогнившей аристократии и народном самоуправлении, а литовский националист Наливайтес гудел о праве народов на самоопределение и создании литовского государства в границах Великого Княжества Литовского. Друг и коллега Ясоса, учитель еврейской гимназии и фольклорист-любитель Арон Гутан, вдохновлённый февральской революцией 1917 года, вдруг занялся активной политической деятельностью и, по рекомендации своего приятеля по Учительскому институту, Вайнштейна, вступил в партию «Бунд». Поздней осенью 1917 года, вернувшийся с собрания бундовцев, посвященного «октябрькому большевистскому перевороту», Арон метал громы и молнии, без остановки ругался, называл приход к власти большевиков «узурпацией народной воли» и предсказывал, что Учредительное собрание отстранит их от власти.

Песня еврейских анархистов (с субтитрами)

Брат Ясоса Бибы, Ягон Дон Биб, сочувствовал большевикам, хотя в их партию не вступал. Во время революции 1905 года он был арестован за участие в антиправительственной демонстрации и отсидел полгода в тюрьме. В 1910-х годах Ягон Дон участвовал в нелегальных собраниях большевиков в Закретском лесу, где познакомился с членом Российской социал-демократической рабочей партии Леной Головач. Ягон, плохо владеющий русским языком, сделал ей предложение руки и сердца. Из эмоциональной речи Ягона, в которой не сопрягались падежи, отсутствовали будущее и прошлое времена и женский род путался с мужским, Лена сделала вывод, что тот предлагает ей открыть артель для торговли кремом для рук и сердечными каплями и отказала ему, сказав, что посвящает свою жизнь борьбе за новый мир.

Вскоре после Февральской революции Лена Головач уехала в Петроград раздувать пожар мировой революции и строить новый мир. 15 ноября 1917 года влекомый любовью Ягон Дон отправился вслед за Леной, в Россию, где вовсю бушевал пожар Октябрьского восстания. 27 ноября возле моста через Неву Ягон Дон был задержан интернациональной дружиной красногвардейцев и расстрелян как «немецко-польский шпион». Среди его палачей были румынские революционные матросы Сри Безтреску и Взад Стамеску и казанский стрелок Яйцын Азат, которые позже принимали участие в подавлении мятежа Чехословацкого корпуса, где среди расстреляных ими героев были генерал-майор Вкусил Бублик, капитан Пригубил Бочек и военный врач и поэт Илия Медик.

Когда вести о гибели родного брата достигли Вильны, Ясосу Бибу стало так плохо, что он чуть не наложил на себя руки. Как-то раз Рюмкевич заглянул к старому другу «на огонёк» и обнаружил Ясоса, стоящим на табурете и примеряющим голову к петле, неловко изготовленной из шёлкового галстука, подаренного литовскому философу в 1902 году ныне покойным Петром Столыпиным в его бытность уездным предводителем дворянства. Столыпинский галстук был незамедлительно конфискован, а Ясос с щёткой и порошком для чистки зубов перевезён на квартиру Наливайтеса. Оставлять Ясоса Бибу без присмотра стало небезопасно, и обеспокоенные состоянием друга Рюмкевич и Наливайтес поместили его для присмотра в психиатрическую лечебницу, где Ясосу был поставлен диагноз «меланхолия».

На территории лечебницы располагался сад для прогулок, а также столярная, швейная и сапожная мастерские, где пациентов лечили трудотерапией. В свободное от работы время больные играли в шахматы, читали книги или музицировали. Ясос Биб, поощряемый врачами, занимался рисованием, что помогало ему отвлекаться от чёрных мыслей. Задушевными беседами с Ясосом занималась психоаналитик Аннука Неунывайте, которая была последовательной ученицей доктора Зигмунда Фрейда и не боялась применять для лечения душевнобольных последние достижения психиатрической науки. В частности, героин. Ясос Биб, имевший опыт лечения опиумом на фронте руссо-японской войны, по достоинству оценил терапевтический эффект нового лекарства и в особенности его вляние на творческое раскрепощение в рисовании.

• Рисунки, сделанные Ясосом Бибой под воздействием героина в психиатрической лечебнице
• 

  Австрия родила монстра

• 

  Земля под пятой мирового милитаризма

• 

  Армяне уходят в небо

• 

  Литва в моём сердце

• 

  Буря

• 

  Смысл жизни

• 

  Вильна в Великой войне

• 

  Автопортрет

Рисунки Ясоса вместе со статьёй доктора Неунывайте «Медикаментозная опиоидная терапия тяжёлых психических отклонений» были опубликованы в журнале «Фельдшер и акушерка» за декабрь 1918 года.

Ясос Биб на прогулке в саду психиатрической лечебницы

Посетители психиатрической лечебницы были проинструктированы избегать волнительных разговоров с пациентами о текущих политических событиях в стране и мире и, вместо этого, вести непринуждённые беседы о природе, погоде, домашних питомцах, культуре и искусстве. Часто навещавшие Ясоса Рюмкевич и Наливайтес строго следовали установленному правилу. Несмотря на проявляемую осторожность всё же бывали моменты, когда новости будоражили пациента настолько, что приходилось прибегать к помощи усмирительной рубашки. Однажды во время посещения лечебницы Наливайтес неосторожно упомянул в беседе с Ясосом имя бельгийского философа и писателя Мориса Метерлинка, который несколько лет назад стал лауреатом Нобелевской премии по литературе «за его многостороннюю литературную деятельность и особенно его драматические произведения, отличающиеся богатством воображения и поэтической фантазией». В ответ Ясос Биб разразился резкой критикой в адрес Метерлинка, называя его «развратником, который таскается за бездарными актрисками, ухитряясь одновременно крутить роман со старой калошей Жоржеттой Леблан и 18-летней Рене Даон». Когда Ясос начал размахивать руками, грозить кому-то в потолок кулаком и возбуждённо кричать, что присуждение Нобелевской премии «этому бельгийскому неврастенику является издевательством над здравым смыслом и несмываемым позором для всей европейской литературы», перепуганному Наливайтесу пришлось вызывать санитаров, чтобы утихомирить пациента.

Доктор Комуто Херовато пилит череп

К сожалению, ни психотерапевтические сеансы доктора Неунывайте, ни занятия рисованием Ясосу не помогли, и консилиум врачей решил провести лоботомию. Для проведения ответственной операции был приглашён известный японский хирург Комуто Херовато. Однако, осмотрев больного, японский врач отказался от лоботомии: вскрыв череп Ясоса, он обнаружил осколок снаряда, засевший там со времён русско-японской войны 1904-го года, и застарелую опухоль мозга, появившуюся, по всей видимости, вследствие ранения головы. Комуто Херовато удалил опухоль, после чего Ясос Биб почувствовал себя физически лучше, но меланхолия не проходила. Доктор Вита Минкина, лечащий врач Ясоса, прописала ему укрепляющие микстуры и постельный режим, однако эти методы только усугубили болезнь.

Ясоса начали преследовать кошмары, галлюцинации и навязчивое желание наложить на себя руки. От фатального шага Ясоса Бибу спас сосед по палате — грек Акакиос Наполнасракис, сохранявший неизменный оптимизм и человеколюбие, несмотря на тяжкий недуг, вызывавший хроническое недержание кала. Хитрому греку удалось убедить Ясоса в том, что если тот покончит жизнь самоубийством, в следующей жизни Ясосу будет уготована унылая жизнь мотка пеньковой верёвки, которую будут резать на куски для перевязки мешков с цементом. Такие перспективы Ясоса, естественно, не устраивали, и постепенно к нему вернулось желание жить.

Скоро до обеспокоенных друзей Ясоса Бибы долетела радостная весть о его состоянии.

	Ясосу лучше!
— передавалось из уст в уста.

Находясь в изоляции от внешнего мира, Ясос Биб и его соседи по палате были в неведении о том, что происходило за высоким забором лечебницы. Соответственно, Ясос пропустил множество бурных событий, сотрясавших его любимый город и страну: освобождение Вильны от немцев в 1918 году, принятие временной Конституции Литвы, захват Вильны Красной Армией, а также образование и распад Литовско-Белорусской ССР в феврале—июле 1919 года. Вот что пишет об этом Вита Минкина, лечащий врач Ясоса Бибы:

Учитывая прогресс восстановления, продемонстрированный больным, можно было его выписать уже в феврале, но неизвестно, каким бы эмоциональным потрясением было бы для него образование Литбела, которое с радостью было воспринято многими из его друзей и коллег. Над городом развевались красные знамёна, по улицам бродили белорусские националисты, донимавшие прохожих вопросом: «А на каком языке был написан Статут Великого Княжества Литовского?» Мы с ужасом взирали на то, как мир на наших глазах сходит с ума, и с трепетом и надеждой мечтали о том дне, когда этот кошмар прекратится…

К августу 1919 года Ясос Биб окончательно оправился от меланхолии и был выписан из психиатрической лечебницы на поруки Рюмкевича и Наливайтеса .

Работа в университете

Ясос Биб (второй справа в заднем ряду) среди преподавателей кафедры литературоведения УСБ. 1919 год

В сентябре 1919 года Ясос Биб поступил на службу преподавателем на кафедру литературоведения в недавно открывшемся Университете Стефана Батория (УСБ). В этом учебном заведении Ясос Биб проработал до конца своей жизни.

В 1920 году Ясос Биб горячо и радостно приветствовал признание суверенитета Литвы. Впрочем радость его продлилась недолго: в 1922 году его любимый город вместе с Виленским краем были присоединены к Польше, и родная Литва стала для литовского философа заграницей.

Изучение шуток на русском языке

Отличительной особенностью русских розыгрышей является отведение главной роли самой жертве, что требует от исполняющего роль серого кардинала шутника особенной тонкости.

~ Ясос Биб, Яша Лава «Особенности русских потешек»

В 1921 году (точная дата неизвестна) Ясос Биб загорелся идеей изучения шуток на русском языке, заставляющих человека сказать обидные вещи. В исследованиях ему помогала молодая докторантка, фольклористка Яша Лава. В ходе совместной работы, между Ясосом и Яшей вспыхнула любовь, и через год они поженились.

Много полезных советов дала фольклористам-энтузиастам известная переводчица с русского на польский Яна Пильник, некогда работавшая в Бюро технических переводов, сотрудничавшем с такими организациями, как НИИ Химических Удобрений и Ядохимикатов, НИИ Физики Галактик (НИИФиГа) и всемирно известным Институтом Белки , и в процессе общения с русскими коллегами так увлеклась русским юмором, что даже выпустила книгу, посвящённую русским анекдотам.

Также их снабдили полезными сведениями и оригинальными идеями тайский философ Суньхуйвчай Выньсухим, среди прочего получивший известность благодаря своим неординарным экспериментам, индийский гуру Сутрапьян, в котором его последователи видели воплощение великого Сиву-хи, бога перестоявшей браги и пивной пены, знаменитая югославская поэтесса Ибанка Навзничь, прослывшая в своих кругах женщиной лёгкого поведения из-за своих многочисленных любовных похождений, и прославленная актриса-пародистка Ия Пранкер.

Ясос Биб хорошо продвинулся в изучении русских шуток и даже был номинирован на Нобелевскую премию, однако так её и не получил, вместо него Нобелевской премии в тот год был удостоен польский врач украинского происхождения Мыкола Яговнюк за свою книгу «Скажи наркотикам HI!», написанную с целью борьбы с распространением наркотиков (впоследствии, однако, оказалось, что книга вызвала прямо противоположный эффект). Ясос Биб, несмотря на это, относился с большим уважением к Яговнюку, хотя в глубине души всё-же считал, что присвоение украинцу Нобелевской премии было издевательством над здравым смыслом и несмываемым позором для медицинской науки. Тем не менее, Ясос даже лично попросил у нобелевского лауреата экземпляр книги с двумя подписями автора; книга заняла почётное место в личной библиотеке Ясоса Бибы : «Подпись здесь и подпись здесь» — с гордостью демонстрировал Ясос Биб авторские автографы.

В феврале 1922 года Виленский сейм принял постановление о присоединении Вильно и Виленского края к Польше. Город вошёл в состав Виленского воеводства, и вскоре польские власти начали проводить политику активной полонизации края. Вильно наводнили переселенцы из Польши, одна за другой начали исчезать литовские газеты, кофейни, рестораны, булочные, мясные лавки и магазины. Многие друзья-литовцы уехали из страны. Ясос Биб тоже начал подумывать об эмиграции, однако в отличие от многих литовских интеллигентов, решил не испытывать судьбу на чужбине в преклонном возрасте, да и его жена, не желавшая бросать своих родных и друзей в еврейской общине города, была категорически против отъезда. Смирившись, Ясос Биб продолжил свою работу, периодически заливая горечь польской оккупации дружескими попойками с неразлучными Рюмкевичем и Наливайтесом.

Полевые исследования

Ясос Биб, 1920 год

В 1920—1930-е годы Ясос Биб много времени проводил среди представителей виленского дна — карманников, проституток и нищих, неустанно записывая жаргонные словечки, присказки и блатные песни. Нередко он зазывал жриц любви и бродяг в дешёвые трактиры и кабаки на угощение за его счёт, где вытягивал из них рассказы о нелёгкой уличной жизни. Впоследствии Ясос с большой теплотой вспоминал своих информантов, признаваясь, что карманники Бздашек Страшунски и Винцас Расчехляйтес, профессиональный нищий Орка Гиппопотамчик и проститутка Данута Бесштанишек послужили прототипами для героев его «Виленских рассказов».

Коллега Ясоса Бибы, фольклорист-любитель Арон Гутан, долгие годы работал над составлением сборника еврейских проклятий, однако никак не мог его закончить: учительская работа в еврейской начальной гимназии не оставляла много свободного времени для занятия любимым делом Арона — фольклористикой. Поступив на должность научного сотрудника отдела языка и литературы в недавно созданном в Вильне Еврейском научном институте, Арон Гутан получил возможность не только заниматься изучением еврейского фольклора с утра до вечера, но и получать за это жалование. Арон с энтузиазмом занялся посещением городских рынков, где записывал высказывания еврейских торговок. Следуя примеру Ясоса Бибы, он поначалу пробовал зазывать торговок в питейные заведения для проведения интервью, однако неизменно наталкивался на непонимание интервьюируемыми субъектами специфики работы фольклориста. «Бесстыдник! Гултяй! Развратник! Наглец! — костерили торговки Арона Гутана. — Да как у тебя язык поворачивается делать приличной женщине такое предложение?!» Несколько раз его даже поколотили, изорвав новенький камзол и истоптав каблуками сорванную с головы шляпу.

Сжалившись над коллегой, Ясос Биб, к тому времени неплохо овладевший идишем, решил помочь ему. Они приходили на рынок вдвоём, и Ясос изображал придирчивого покупателя, доводя торговок до белого каления, а Арон Гутан стоял в сторонке с блокнотом и карандашом, спешно записывая всё, что торговки желали Ясосу:

Арон Гутан на рынке пререкается с торговками зеленью

— Чтоб у тебя был большой магазин и чтоб не покупали товары, какие есть, а спрашивали те, которых нет!

— Чтоб тебе одна соринка попала в глаз, а другая — в ухо, чтобы ты не знал, какую раньше вытащить!

— Чтоб сел ты на вилы и схватился за горячую печь, когда будешь вскакивать!

— Чтоб твоё красноречие понимали только собаки!

— Чтоб ты стал таким богачом, чтоб новый муж твоей жены всю жизнь прожил, не работая!

— Чтоб ты превратился в мышь, а твой друг в кота, и чтоб он тобой подавился!

— Чтоб в тебя влюбился ангел смерти!

Материалы, собранные во время этих исследований, послужили основой как для теоретических работ в области фольклористики, так и для художественных произведений.

Но не только еврейских торговцев разыгрывал Ясос. Доставалось от него и литовцам, и полякам, и русским. Вот что вспоминает об этом Арон Гутан:

Как-то Ясос увидел в рыбном ряду русского мужичка, торгующего свежей рыбой. Подошёл — и состоялся у них такой разговор:

— Это что за штука? — спросил Ясос.

— Щука, — отвечал рыбник.

— А это что за вещь?

— Лещ.

— А вот эта тётка?

— Селёдка.

— А эта шобла? — не унимался Ясос.

— Вобла, — отвечал начинающий терять терпение рыбник.

— А этот чудак?

— Судак.

— А эта мразь?

— Язь.

— А это го́рюшко?

— Ко́рюшка, — раздражённо шипел рыбник.

— А эта ша́бала?

— Ка́мбала.

Может быть, Ясос придумал бы рифму ещё и к треске и голавлю, но у мужичка сдали нервы, и он возопил: «Ах, ты стерлядь!» — и помчался за Ясосом с багром. «Я хочу сибаса! Сибаса побыстрей!» — повернув на бегу голову, прокричал в ответ Ясос. Тем временем, рыночные воры смели у бедняги с прилавка почти всю его рыбу. Осталась только камбала. Не любили её в Вильне.

Вероятно, именно во время этого побега от разъярённого торговца свежей рыбой, у Ясоса Бибы зародилась идея исследовать шутки, которые заставляют человека говорить не то и не так, как он того хотел бы.

Съезд собирателей фольлора

В 1930 году, уроженец Вильны, а ныне житель США, Иегуда-Лейб Каган приехал в Вильно, где организовал съезд собирателей еврейского фольклора. Здесь он представил свой только что вышедший сборник «Еврейские народные сказки».

«Прогрессивная» еврейская общественность была возмущена, увидев в этих сказках «клевету на еврейский народ»:
«Слишком много чрезмерно сатиричных и ироничных баек, слишком много грубого юмора и анекдотов, основанных на реальных, но не заслуживающих внимания событиях. А эти забавные пересказы вполне серьезных притч из Талмуда — вообще чистейший плагиат!» — возмущался профессор Реувен Безмозгис.

«Домик Орки» — деревянный дом по адресу Ешмининку 25, в котором проживал Орка Гиппопотамчик и другие нищие Вильны (сохранён как памятник истории)

«Неужели известный на всю Вильну хам, бездельник и побирушка Мотька Хабад заслуживает, чтобы его вставляли в книжку?» — вторил ему Шимон Тупецкий.

А вот коллега и друг Ясоса Бибы Арон Гутан пришёл в полный восторг. После съезда Арон и Ясос подарили профессору свой труд «Мотька Хабад как зеркало социального протеста», который профессор высоко оценил, а затем зазвали профессора Кагана в пивную Rat&Bat и познакомили с профессиональным нищим Оркой Гиппопотамчиком. Иегуда-Лейб немедленно попросил Орку показать себя в деле.

Орка тут же вышел на середину паба и провозгласил:
— Господа! Поздравьте меня, я уже почти купил себе дом!
— Откуда же у тебя дом, Орка? — спросили посетители.
— Во-первых, есть у меня жена и дети, и мы все сидим в глубокой яме — вот вам фундамент. Во-вторых, моя жена столкнёт лбами кого угодно — вот вам стены. В-третьих, говорят, у богача Опатова поехала крыша — вот я её себе и поставлю. Однако есть маленькая заминка: на новоселье надо бы купить хлеба. А вот на хлеб-то у меня как раз и нет.
Посетители засмеялись и стали совать Орке копейки.
— На, возьми, Бог послал тебе через меня рубль, — сказал неведомый доброхот.
— Представляю себе, сколько вам дал для меня Бог, если на мою долю осталось целый рубль, — ответил «благодарный» Орка.
— Ладно, Орка, я дам тебе ещё рубль, если ты попросишь на Песах так, будто у тебя уже всё есть. — сказал посетитель.
— Думаете, если человек собирается купить дом, так у него нет на Песах? А вот и нет! В этом году у меня Песах что надо. Во-первых, в доме уже нет «хомца» — ни единой крошки хлеба. Во-вторых, уже есть индюк — жена моя дуется, как индюк. Во-третьих, язык на жаркое — когда она распускает язык, никакой из языков с ним не сравнится. И хрен имеется, все говорят, что мой тесть — старый хрен. И дрова есть — учитель сказал, что у моего сына не голова, а чурбан… Так что мне беспокоиться нечего.

Иегуда-Лейб назвал Орку «вполне достойным преемником известных еврейских остряков» и посоветовал фольклористам вставить истории про него в свои фольклорные сборники.

Роботы Ясоса Бибы

В 1930-е годы университет, в котором преподавал Ясос Биб, участвовал в научных исследованиях и разработках по заказу компании Blue Water Lab., занимавшейся изготовлением роботов и мечтавшей обогнать знаменитую Вестингауз. В рамках проекта, которым руководил профессор Франк Н. Штейн, компания пыталась создать робота, по заказу человека поющего на выбранном языке. Ясос Биб сочинял для робота типовые языковые запросы и тексты песен на языках народов мира. К сожалению, опыт оказался неудачным. Во-первых, если люди вместо типовых приветствий и вопросов начинали глупо шутить, робот путал языки. Во-вторых, робот пел таким ужасным голосом, что его окрестили Horrivox и не стали отправлять на международную выставку. Попытки научить робота играть на фортепьяно также не увенчались успехом: робот отвратительно колотил по клавишам и при этом фальшивил (впрочем, Ясос Биб утверждал, что робот играет в манере его любимой пианистки Херануки Пороялю, и лично Ясосу такая манера игры робота пришлась по душе).

Вот как об этом вспоминает участвоваший в разработке канадский инженер Фил Некро:

Наш марокканский коллега, профессор Сами Насери, шутки ради (впрочем, сам он уверял, что в порядке научного эксперимента) решил послать робота по всем известному адресу. Робот, однако, не завис, а пропел на русском языке рекламное объявление:

— Крепкие зубы, здоровые дёсны! Зубной порошок — здоровья залог!

Профессор смутился, покраснел и выбежал вон.

— Позор! Это просто позор! — воскликнул русский коллега, доцент Козлов.

— Внимание! Двери закрываются! — механическим голосом объявил робот и затянул чешскую песенку про пражский трамвай.

Гнусавое песнопение машины было прервано появлением в дверях армянского коллеги, профессора Аганбегяна, который вежливо поздоровался по-литовски:

— Labas rytas! Mano vardas Armen Aganbegyan.

Робот в ответ разразился английской учебной песенкой:

— Again begin, again began, again begun. I have begun, you have begun, he has begun, they have begun... Again and again. Oh, who can explain...

— По-моему, у робота словесный понос, — тихонько хихикнул сидящий за пультом механик Перетряс Перевертайтис.

Робот, по-видимому, расслышал только последнее слово и спел словенскую патриотическую песню «Наша Словения — наша гордость!».

После этого мы долго бились над тем, чтобы научить робота вести диалог, однако дальнейшие опыты показали, что проблема распознавания машиной языков будет долгосрочной и, может быть, лет через сто её получится решить.

После неудачных экспериментов с обучением робота чему-либо дельному, Ясос Биб направил руководству Blue Water Lab предложение переоборудовать робота из аниматронно-механического в биоэлектромеханического. Для этого учёный-филолог предложил использовать мозг Юзефа Пилсудского, недавно почившего в бозе диктатора Польской республики, который, по словам Ясоса, «протухает без дела» в Польском Институте Исследований Мозга в Вильно. Однако президент компании счёл это предложение слишком рискованным с политической точки зрения и учтиво отказался, заметив в своём письме Ясосу Бибу, что «второго пришествия Пилсудского многострадальным народам Польши не пережить».

Британские учёные, однако, полагают, что опыт ранней роботизации оказал серьёзное влияние на теорию искуственного интеллекта.

Неманская экспедиция

Яша Лава у калитки родительского дома. Вильно, 1926 год

Ясос Биб внёс большой вклад в организацию этнографической экспедиции в верховьях Немана, которую предприняли в 1927 году его жена Яша Лава и докторанты Пекинского университета Ай Цын Жуй и Ху Сюй Сюй.

Идея поездки возникла во время дружеской вечеринки у Бибов, на которую Ясос Биб пригласил друзей и коллег: прибывших в Вильно на конференцию профессоров Нематюкайтеса и Кузьмаса Винью, фольклориста Арона Гутана, а также своего соавтора в составлении учебника для еврейских гимназий Ицхака Циферблата, который прибыл из Каунаса, где несколько лет назад получил место преподавателя математики в недавно учреждённом Литовском университете. Ицхак Циферблат привёл с собой гостя — своего коллегу по работе Хаима Шапиро, преподавателя семитских языков в Литовском университете. И, конечно-же, вечеринка не могла состояться без участия закадычных друзей Ясоса — Рюмкевича и Наливайтеса.

После пятого бокала мевушаля Яша Лава начала клеиться к Циферблату жаловаться, что последние фольклорные экспедиции по литовским деревням принесли мало нового материала. На что Рюмкевич мрачно заметил, что Виленский университет «уделяет позорно мало внимания белорусскому фольклору» и предложил Яше отправиться вверховья Немана, где «ещё теплится вольнолюбивый дух Янки Купалы».

Идею горячо поддержал Арон Гутан, вспомнив, как в молодости они вместе с Ясосом Бибой ездили в Гродно и Любчу, как подпаивали мужиков зубровкой, и те в благодарность делились с ними страшными историями про так называемых нечистиков (белор. Нячысцікі​​) — местных леших, водяных и прочих чертей. Ясос Биб рассмешил гостей своей историей о том, как, обследуя полуразвалившийся замок в Любче, они с Ароном провалились в какую-то яму и с большим трудом из неё выбрались, сильно измазавшись в грязи, покрывшись с ног до головы угольной пылью и мелом из обвалившейся штукатурки. Оцарапанные до крови, в изорванной одежде, прихрамывая и громко матерясь, приятели доковыляли до костра, вокруг которого грелись ночующие в замке бродяги, и своим безобразным видом напугали тех до полусмерти. Босяки в ужасе бросились врассыпную с криками «Шарабанда! Шарабанда!». Высоко задирая ноги, Ясос Биб вприпрыжку побежал за несчастными, чтобы объясниться, однако споткнулся, выронил свой кожаный портфель и сломал трость. Бежавший следом за ним Арон Гутан поскользнулся и налетел на замешкавшегося друга, в результате чего оба плюхнулись в грязную лужу, подняв облако брызг и выпустив из раскрывшегося от падения портфеля феерический веер писчей бумаги. На вопрос профессора Нематюкайтеса о том, что означает слово «шарабанда», ни Ясос ни Арон дать внятного ответа не смогли, но предположили, что бродяги их видимо приняли за лесных разбойников.

Кузьмас Винья тоже одобрил идею экспедиции, рассказав, как они с коллегами ездили на север Финляндии изучать фольклор лопарей, а Ясос припомнил, как в Лапландии те пытались научить его доить самок оленей.

Арон Гутан посоветовал съездить в Жуков Борок, заметив, что польское название местечка — Суковыборг, и не побывать в местечке с таким названием — непростительный грех! Его университетский коллега Хаим Шапиро, изучавший в молодости философию в Германии и преклоняющийся перед интеллектуальной мощью Иммануила Канта, добавил, что в этой деревне родился известный еврейский философ-самоучка Соломон Маймон, который раскритиковал философские воззрения Канта в пух и прах, и Кант с критикой согласился. Включившийся в беседу потомок белорусских шляхтичей Рюмкевич процитировал поэму «Жукаў Барок», в которой местечко воспел Адам Плуг, и горестно посетовал, что от прозы Адама Плуга на белорусском языке так мало осталось. Не остался в стороне от дискуссии и Наливайтес, который вставил свои пять копеек, сказав, что, если ему не изменяет память, в этом месте одно время жил Владислав Сырокомля. Затем, пожевав усы и отхлебнув из своего бокала, Наливайтес глубокомысленно добавил, что Сырокомлю ошибочно считают белорусско-польским поэтом только потому, что тот писал на польском языке. «Взять, к примеру, его известное стихотворение „Служил Гаврила почтальоном, Гаврила почту разносил“, — не унимался подвыпивший Наливайтес. — Только литовский поэт может написать про почтальона, который хладнокровно бросил замерзать в поле своего сломавшего ногу коня, чтобы под пулями немецких снайперов добраться ползком до деревни с тяжелой почтальонской сумкой, вовремя доставив письма и свежие газеты и выполнив тем самым свой профессиональный долг. Только литовец способен на такой самоотверженный поступок!» На вопрос профессора Нематюкайтеса, чьим же поэтом Сырокомлю следовало бы считать, Наливайтес без тени сомнения сообщил присутствующим, что, конечно же, литовским, чем вызвал в душе старика-профессора два противоречивых чувства: первое — гордости за литовский народ, знающий своих национальных героев, и второе — горького стыда за его дремучее невежество.

Нематюкайтес дал Яше Лаве совет захватить с собой очерк «Странствования по моим былым околицам», написанный Владиславом Сырокомлей в 1853 году, и посетить указанные в нём места.

Под конец вечеринки Ясос Биб сильно захмелел и провозгласил длинный тост за фольклористов:

Господа! Пусть Чюрлёнис отвергает фольклорную культуру. Пусть Ябло́нскис порицает нас за хромую грамматику. Пусть Балтрушайтис презирает, как он их презрительно называет, «примитивные народные формы». Всё это — голос интеллигентского меньшинства, раздающийся из тиши уютных кабинетов. Я же хочу сказать: suum cuique. Вот мы с вами не просиживаем штаны, очиняя перья! Напротив, мы едем в поле, идём в народ, изучать культуру молчаливого большинства. Никто, кроме нас, не готов трястить в холодных тарантасах по разбитым дорогам и рисковать здоровьем и жизнью, пробираясь сквозь ветер, пургу и ливень в забытую богом глушь и ночуя в дырявых, сырых сараях! Никто, кроме нас, не готов разговаривать с местными жителями на их языке — неважно, литовском, белорусском, польском, идише! А мы вот всегда готовы, и поэтому люди нам доверяют, открывают нам своё сердце и душу и делятся сокровенным.

Гости остались довольны вечеринкой, а учителя математики Циферблата, который хлебнул лишнего и был не в состоянии стоять на ногах, пришлось оставить ночевать у Бибов. Яша постелила для него постель за ширмой в гостиной и, не смыкая глаз, провела с гостем всю ночь, проявляя при этом ласковую заботу и внимание. Ясос же в компании Рюмкевича и Наливайтеса укатил в мужской клуб для продолжения кутежа.

Загоревшись идеей исследовать глухие деревни неманского края, Яша Лава решила: едем! Для участия в экспедиции Яша пригласила своих китайских коллег Ай Цын Жуя и Ху Сюй Сюя, которые с радостью согласились.

Участники экспедиции долго спорили, откуда её начать. Выросший в пустыне, у подножия Огненных гор, и никогда в жизни не видавший грибов Ай Цын Жуй настаивал начать с Берёзовки. Наслушавшись историй заядлых грибников о размере найденных ими подберёзовиков, пришелец с Огненных гор почему-то вообразил, что подберёзовики растут под Берёзовкой. Яше пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить его в том, что грибы, включая подберёзовики, в Принеманье растут везде и к Берёзовке не имеют никакого отношения. Ху Сюй Сюя почему-то тянуло в Рубежевичи, хотя от объяснения причины китаец уклонился, промямлив только, что «хотел бы оттуда взглянуть, как живут люди в советской России». Яша Лава возразила, что посещение данной деревни не вписывается в тематическое русло экспедиции, хотя не исключила возможности отклониться от маршрута и съездить туда на денёк-другой, тем более, что в Рубежевичах живёт её тётка, Адела Ништяк, которую она «не видела со времён первого пришествия Пилсудского». В результате, решили двигаться от Берёзовки вверх по Неману на попутных судах.

Сборы были недолги: собрав смену белья, сапоги, накомарники, сухари, пару корзин с бутылками, содержащими особо забористые настойки поризводства мисс Порции Виски, Опросник Ан-ского, очерк «Странствования по моим былым околицам» Владислава Сырокомли, блокноты для записей, дорожные альбомы для зарисовок и карандаши, фольклористы двинулись в путь.

Любча

Любчанский замок

Первую остановку сделали в маленьком старинном городке Любче. Начали с осмотра руин Любчанского замка, построенного Кишкой в 16-ом веке. (Ай Цын Жуй в экспедиционном журнале сделал запись, что «крепостная стена замка гораздо короче Великой Китайской стены и выглядит как прямая кишка, а двухэтажный английский дворец жалок по сравнению с роскошью и величием парковых беседок Запретного города».)

Затем фольклористы начали расспрашивать местных жителей и услышали много страшных историй про нечистиков: кладовиков, охраняющих клады, жутких жестоких пекельников и смешных шешков. Информанты также похвастались и местным призраком, которого называли Шэрая панда. О нём фольклористы записали такую историю:

Cерая панда. Рисунок Ху Сюй Сюя со слов местных жителей.

Притча о Серой панде из Любчанского замка

Давным-давно, три сотни лет назад, хозяин Любчанского замка князь Богуслав выписал из далёкого Китая диковинную мохнатую зверушку — панду — и поселил её в своём замке для увеселения гостей и придворной челяди. Панду посадили на цепь в высокой башне. От сырости и холода зверушка вечно мёрзла и, чтобы согреться, ютилась возле огромного камина. Cо временем, от пепла и копоти она стала серого цвета. Кормили её мясом, отчего она сошла с ума и начала бросаться на людей. Однажды она насмерть задрала ключника. Чтобы избежать беды, князь приказал панду убить. С неё содрали шкуру, тушу зажарили на вертеле и съели на княжеском пиру, а шкуру с костями закопали в саду возле замка. На следующее утро на том месте вырос высокий дуб. С тех пор обезумевший призрак измученной плотоядной диетой панды бродит в ночи по окрестностям замка в поисках бамбука, рычит и пугает людей.​​‌‌​‌

Cенкевич булавками накалывает на глобусе места, в которых он ещё не успел побывать

Яша Лава про себя отметила, что о Серой панде она уже где-то читала, скорее всего в романе Сенкевича «Потоп». «Удивительно, когда этот проныра Сенкевич успел добраться до любчанской глухомани и записать эту историю?» — подумала Яша.

По словам сельчан, последний раз Серую панду ​​‌​‌​видели 18 лет назад бродяги,​​‌​‌​ решившиеся заночевать в развалинах одной из башен замка. Этот факт также подтвердил очевидец события, сторож Кастусь: седовласый старик рассказал фольклористам, что он своими глазами видел, как Серая панда гналась за беднягами, а вслед за ней бежал призрак самого князя Богуслава. Фольклористы расспросили Кастуся, и с его слов Ху Сюй Сюй сделал зарисовку призрака. Однако их немало удивило то, что сторож в своём рассказе упомянул, что панда была в очках и шляпе, под мышкой у неё был портфель и она при ходьбе размахивала тросточкой, а князь Богуслав «имел пышные пейсы и громко изъяснялся на немецком наречии — должно быть, осерчал на зверушку — и громко бранился». На всякий случай Ху Сюй Сюй сделал два рисунка: на одном панда была в очках и шляпе, с портфелем и тросточкой, а на другом — без.

Также по желанию Яши Лавы осмотрели синагогальный двор с молельней, хедером и прочими заведениями, и записали несколько новых историй про Биньку Дибека и Мотьку Хабада, немало удивив Яшу скоростью распространения местечкового юмора по евразийскому континенту: «Нашего виленского Мотьку знают даже в Любче!» — с гордостью за родной город отмечала Яша.

Понемонь

Следующую остановку решили сделать в Понемони. В деревне Понемонь оказалось около 30 дворов и примерно столько же дачных домиков. Была также довольно ветхая пристань, впрочем, действующая, не менее ветхий мост, костёл и начальная школа. Здесь, вдохновлённые предыдущим опытом, фольклористы начали расспрашивать местных жителей о нечистиках. И не ошиблись: понемоньцы поведали об Утопеле и Текле, которые топят баржи и прочие суда, а также купальщиков, после чего утопленники попадают в подводное царство. Рассказали также о гаюнах — «это вроде леших, но добрые: заманивают к себе в лес на гулянки, поят водкой и кормят грибами, от которых мутится в голове», — и показали избу деда Витася, который, по уверениям сельчан, видел этих гаюнов собственными глазами:

А тут недалёка раньша балота была. Дак ён ідзе міма таго балота, тут як выскачыць перад ім няведама хто да давай крычаць, плясаць круга яго. Пасадзілі пасярэдзіне на пень да і давай усе плясаць, песні пець. Ён кажа: «Хлопцы, пусціце мяне дамой!» А яны скачуць, усе скачуць да кажуць: «Пасядзі, пасядзі з намі яшчэ». Толькі после дванаццаці часоў прыходзіць дзед дадому.​​‌‌‌‌

Дед Витась описал гаюнов так:

Адзин в очках и вооот такими с усами, вроде как у кота, а другий с пейсами, вроде как у яурэея. Поймали, стал-быть, меня, усадили на пенёк и давай наливать. Всё приговаривали: «Выпей, выпей с нами ещё!» — и заставляли петь им песни. Пока все не спел, не пускали. Так опьянел, что еле дорогу домой нашёл.

Яша Лава потом, смеясь, заметила, что Ясос Биб и Арон Гутан не только зафиксировали местный фольклор, но и немало поспособствовали его развитию, дав сельчанам богатую пищу для фантазии.

Щорсы

Из Понемони по настоянию Ай Цин Жуя фольклористы отправились в Щорсы. «Нельзя не побывать так близко от этого легендарного места и не побывать там», — убеждал коллег Ай Цин Жуй. «Мы должны взглянуть на прекрасный замок в прекрасном парке, посмотреть знаменитую библиотеку Хрептовичей.» Напрасно Яша Лава твердила, что Щорсы сильно пострадали во время Мировой войны, а библиотеку вывезли ещё в 1913 году. «Всё равно мы обязательно увидим и услышим что-нибудь интересное», — твердил Ай Цин Жуй.

К разочарованию Ай Цин Жуя знаменитый дворец действительно сгорел. Проклиная кайзера и войну, фольклористы с грустью обозревали руины:

• Дворец Хрептовичей
• 

  То, что надеялся увидеть Ай Цин Жуй

• 

  То, что увидели фольклористы

Этнографы разыскали замкового сторожа Литерара Книгжуевича, который провёл их по руинам и рассказал историю замка и знаменитой библиотеки.

По сути, библиотеку собрал один человек — Иоахим Литавор Хрептович, подканцлер, а затем и последний канцлер Великого княжества Литовского. Собирал он свою «Либерею» истово, всю жизнь. Как только граф узнавал о том, что чье-то книжное собрание будет распродаваться, не раздумывая, отправлялся в путь. Также Иоахим Литавор оказался самым крупным покупателем собраний галицких католических орденов во времена, когда Галицию присоединили к Австрии и немало монастырского имущества пошло с молотка. Таким образом, в Щорсах к концу XVIII века была собрана библиотека из западноевропейских и польских изданий XV—XVIII веков: античные, древнегреческие произведения, богословская и научная литература, исторические хроники, светские издания.

О богатейшем щорсовском собрании ходила немалая слава. В разные времена здесь работали Адам Мицкевич, Ян Чечот и Владислав Сырокомля, баснописец Глинский и поэт Вольский. В 1913 году библиотеку увезли в Киев. Братья Хрептовичи передали её в университет Святого Владимира на временное хранение с условием: как только на родине Хрептовичей открывается первый университет, библиотека с депозитного хранения передается в него навсегда.

Яша Лава с возмущением заметила, что университет уже давно открыт, но книги почему-то никто не думает возвращать. «Что поделать: берёшь чужое на время, отдаёшь своё навсегда», — посетовал Литерар Книгжуевич.

Ай Цин Жуй поинтересовался, будут ли реставрировать замок. «Так денег нет», — ответил Литерар Книгжуевич. «А ведь был шанс, был… Но упустили», — добавил он и рассказал такую историю:

Тут, возле замка, люди порой находят золотые и серебряные монеты. А ночью в Круглой башне можно видеть огоньки. Это даёт о себе знать зарытый клад Хрептовичей. Однажды заночевали в руинах два пастушка. Вдруг подходит к ним красивая девушка с золотыми волосами, протягивает гребешок и говорит:

— Причешите меня.

Пастушки испугались и убежали. А это к ним клад сам в руки просился…

Поиски клада

Услышав рассказ о кладе, Ай Цин Жуй загорелся идеей отыскать его. «В конце концов, — сказал он, — Бывают же случаи, когда случайные туристы находят то, что годами не могли найти исследователи. Может быть, тут нужен свежий взгляд!» Ху Сюй Сюй немедленно с ним согласился, припомнив историю о том, как туристы, осматривавшие дворец, превращенный в музей, залезли в старый камин и нашли там колоду карт, в которую, по-видимому, играли часовые, которые в то время, когда в замке жил король, стояли по бокам камина. Яша Лава заметила, что прогулки по разрушающимся зданиям могут быть опасными, но тоже загорелась идеей поисков.

Найденная фольклористами схема

Ай Цин Жуй предложил начать с разрушенной Круглой башни, в которой, по рассказу Книгжуевича, видели огоньки. Ху Сюй Сюй предложил исследовать всё подряд, отмечая обследованное, и начать с большой башни слева. Яша Лава предложила осмотреть ближайшую руину. Так и сделали. От куска здания осталась только одна стена и пол, усыпанный кирпичами. Ху Сюй Сюй принялся рыться в обломках, увлеченно рассматривая штампы производителей кирпичей. К удивлению этнографов, уже под первым слоем кирпичей обнаружился фанерный ящик с надписью: «Важно!!!» Взломав крышку, Ай Цин Жуй извлёк из ящика большой потёртый лист бумаги со схемой, на которой крестиком был обозначен клад. Когда прошло первое потрясение, Ху Сюй Сюй заметил: «Ну, что я говорил!» — так как согласно схеме клад находился в левой башне. Фольклористы отправились туда.

Вторая схема

В башне, несмотря на выбитые окошки, стояла темень. Запасливый Ху Сюй Сюй, вооружившись ручным фонариком Шмидта устремился вперёд, освещая дорогу следующим. На первом этаже ничего не было, кроме обломков деревянных свай и колотого кирпича. Стали спорить, идти дальше вверх или вниз, в подвал. Решили начать с простого, так как вход в подвал был завален. По полуразрушенной винтовой лестнице забрались на второй этаж, но там тоже не было ничего, кроме строительного лома. Решили забраться на чердак, несмотря на то, что потолок был почти полностью разрушен. И там, под разрушенной крышей, среди ломаных балок и колотой черепицы обнаружили второй ящик. В ящике, однако, оказался не клад, а новая схема. «Таки я был прав! Надо идти в круглую башню!» — обрадовался Ай Цин Жуй.

Третья схема

В Круглой башне не сохранилась даже лестница. Пытаясь вскарабкаться по обломкам, Ху Сюй Сюй провалился по грудь в строительный мусор, потерял фонарь и подвернул ногу. Яша Лава и Ай Цин Жуй устремились на помощь. После долгих трудов им удалось откопать Ху Сюй Сюя, который радостно сиял, прижимая к груди железный ларец.

Ключа от ларца не было. После часа напряженной работы, Ай Цин Жую удалось взломать замок с помощью самодельной отмычки, сделанной из одной из валявшихся в башне железяк. В ларце, однако, вместо драгоценностей оказалась новая схема. К огорчению фольклористов, схема указывала на некое уже не существующее здание. Ху Сюй Сюй сказал, что дальше уже не пойдёт. Усадив пострадавшего товарища поудобнее, Ай Цин Жуй и Яша Лава отправились обследовать территорию, пытаясь определить обозначенное на схеме место. Вскоре они наткнулись на огромный сундук. Сундук был такой тяжёлый, что и вдвоём они не смогли сдвинуть его с места. Взлоомав замки и подняв с помощью лома заржавевшую крышку, Ай Цин Жуй и Яша Лава обнаружили кучу колотого кирпича и бумагу, на которой было написано:

	Никакого клада в замке не было и нет. Клад Хрептовичей — это легенда! Но может быть, тот, кто разгребёт весь мусор и восстановит замок, найдёт важные исторические артефакты. Желаем удачи!
— Ковалевич, Яремчук, Валович, 1-я Новогрудовская гимназия, класс 3

Коптильня, в которой заночевали Ай, Ху и Яша

На всякий случай, упорный Ай Цин Жуй обследовал ещё и маленькую башню. Среди обломков кирпича она нашёл элементы кладки из полированных и колотых камней с элементами росписи и 5 старинных свинцовых пломб, которые крепились к тюкам с товарами. Фольклористы через Книгжуевича передали находки владельцу усадьбы графу Хрептовичу-Бутеневу, который впоследствии передал элементы кладки и пломбы краеведческому музею.

Ночёвка

Заночевали фольклористы в заброшенной коптильне, которая на удивление хорошо созранилась. Ночью в темноте все трое видели горящие глаза и слышали заунывное уханье и шелест крыльев.

Ху Сюй Сюй предположил, что в коптильне поселилась некая нечисть, но Яша Лава ответила, что, судя по уханью, коптильню облюбовали совы. Во всяком случае, расспросы местных жителей о том, кто живёт в коптильне, ничего не дали: ни про каких нечистиков в коптильне не слыхивали.

Зато, сказали, ближе к Неману, на болотах водится Водяной. Похож он на горбатого старика с коровьими ногами и лошадиным хвостом. Он показывается людям то в воде, то возле воды. Опасно подходить к нему близко: заманивает людей в воду и превращает в русалок и тритонов. Ху Сюй Сюй со вздохом заметил, что много читал и слышал про нечистиков, но ему до сих пор не повезло увидеть хотя бы одного. Крестьяне в ответ начали креститься и плеваться: «Тьфу, тьфу, тьфу. Молчи, а то сбудется…»

Из Щорсов фольклористы решили вернуться в Понемонь и отправиться дальше вверх по реке. Им повезло, так как из Щорсов как раз отправлялись в Понемонь подводы с товаром и местные жители предолжили их подвезти. Устроившись на одной из подвод, Ай, Ху и Яша доехали прямо до причала в Понемони.

Жуков Борок

Бывшая мельница в Жуковом Бороке, в которой ночевали Ай, Ху и Яша

В Понемони фольклористы сели на торговый кораблик, который довёз их прямо до Жукова Борока.

Как и в Понемони здесь были ветхая, но действующая пристань, паром через Неман и совершенно развалившийся мост. Около 40 дворов, половина которых была совершенно заброшена и обветшала. Печальная картина полного запустения навевала уныние. Заночевали фольклористы на заброшенной мельнице.

Утром фольклористы нашли памятный знак — камень, на котором была выбита надпись, что в этом селении родился философ Соломон Маймон. А вот местных жителей, несмотря на утро, на улице не было. Фольклористы нашли всех в корчме возле пристани: тут собрались и местные жители, и матросы с барж и торговых судов. Посетители выпивкали, закусывали, но обстановка была какая-то невесёлая. Фольклористы быстро смекнули, что делать: Ай Цын Жуй и Ху Сюй Сюй сбегали на мельницу и притащили бутылки с забористыми настойками производства мисс Порции Виски, половину подарили шинкарю, половину откупорили и угостили всех пристутствующих. Под выпивку исполнили несколько популярных кабацких песен.

После весёлого застолья в шинке, местные жители повели Ай, Ху и Яшу по деревне и с удовольствием ответили на все вопросы. В частности, рассказали, что корчму возле пристани построил ещё сам Николай Радзивилл Чёрный: «При Николае Чёрном, здесь было всего несколько домиков. Но здесь ходили суда по Неману и здесь же проходил путь из Минска на Мир. Радзивилл построил склады для товаров, поставил мельницу на речке и открыл трактир, чтобы каждый путник мог зайти и выпить кружку доброго пива. С того времени и начал разрастаться Жуков Борок.»

О предках Соломона Маймона а заодно о ветхом мосте местные жители рассказали такую историю:

Почему в Суковыборге негодный мост

Ещё дед того Соломона был арендатором в местных деревнях. Обосновался в Суковыборге, поскольку тут и пристань для судов, которые везут товары из Мемеля и даже из самого Кёнигсберга, и мельница, и охотничий домик помещика из Радзивиллов. По условиям контракта за состояние моста отвечал помещик, только он жировал в Варшаве, а сюда и не думал наезжать. А мост то и дело ломался, иногда как раз когда какой-нибудь важный пан со свитой едет. А где взять денег на починку? Вот старый Маймон и написал письмо Хелемскому раввину, а тот и присоветовал: «Построй на одном берегу больницу для выживших, а на другой — домик для похоронного братства, и поставь сторожа, чтоб тонущих вытаскивать». Сторожа-то он поставил, а вот на больницу тоже денег не было, местная травница всех пользовала. Как-то ехал тут один важный пан, да провалился и нахлебался воды. Так он поймал арендатора и заставил в наказание выпить ведро воды, чтобы вышло, значит, мера за меру. Старый Маймон после такого заболел, взял сына с невесткой и внуков да и съехал отсюда в Могильно. А мост и по сей день не починили.

Но по большому счёту, по мнению жукоборцев, в том, что мост так и не починили, виноват нечистик:

А вообще, это Телепень виноват. Это такой мелкий бес, который заставляет людей лениться. Вот и Радзивиллов мучил и простых крестян, потому тут всё и порушилось.

В доме у колдуньи

Затем жукоборцы показали Ай, Ху и Яше курган, на котором находится памятный камень с надписью: «Rok 1770. Barok Zukau», и церковь, построенную в 1720 году по указу Петра І. А затем отправились на Лысую гору, где, согласно путеводителю, находилось стоянка первобытного человека, которая существовала в 3 тысячелетии до н.э. Жукоборцы, однако, сказали, что насчёт первобытного человека не уверены, а вот то, что на Лысой горе собираются ведьмы, это факт.

Также рассказали, что в Жуковом Бороке и сейчас живёт настоящая колдунья по имени Кунигунда. Все боятся её, потому что настоятель церкви говорил, что она связалась с самим Сатаной.

Говорили, что Кунигунда может навести порчу. Есть у неё горшок с глиной, а в глине той отпечаток козлиного копыта. Если налить в то копыто воды, выдержать там один день и одну ночь, а потом дать выпить человеку, то человек превратится в козла. И многие женщины из окрестных деревень давали такую воду своим мужьям, чтобы избавиться от них.

Зато и лечить она может. Заговаривает раны и переломы, желудочную боль и кровотечение из носа. Также лечит бессонницу и сумасшествие, помогает женщинам, страдающим бесплодием, снимает чирьи и сглаз. Ещё у Книгунды есть чёрное зеркало, в котором можно увидеть человека, недавно умершего, или узнать, где лежит пропавшая вещь, но она никому не позволяет в него смотреть.

В доме у колдуньи Кунигунды

А ещё говорили, что вместо человеческих ног у Кунигунды птичьи лапы. Живёт она на отшибе у леса, в маленькой лачуге, и все обходят ту опушку стороной.

Фольклористы решили навестить колдунью и отправились к ней.

Ккнигунда, высокая костлявая старуха, в старой, полинялой одежде и с бусами из сушёных жуков и с большим медальоном на шее, сурово посмотрела на Ай, Ху и Яшу и спросила:

— Ну, что надо?

Ху Сюй Сюй пожаловался, что подвернул ногу. Собственно, он действительно подвернул ногу и слегка прихрамывал.

Кунигунда коротко кивнула, приглашая в дом.

В хате Кунигунды чего только не было: чёртовы орешки и змеиные шкурки, заячья лапка и зуб василиска, копыто кентавра и верёвка, на которой повесили убийцу, ужиное мясо и волосы эльфов, пиявки и амулеты, воск и ладан. По стенам висели пучки трав, связки чеснока и сушёных мухоморов. Посередине комнаты был сложен каменный очаг, над очагом стоял большой котёл, в котором булькала какая-то пахучая жидкость.

Колдунья велела Ху Сюй Сюю лечь на лавку. Достала каких-то травок и бутыль с самогоном. Смешала травки с водкой и что-то долго шептала над смесью, а потом сделала примочку, приложила к больной ноге и обвязала тряпками. Холодная водка сделала своё дело, и боль прошла.

Фольклористы попытались выспросить у Кунигунды, каким заклинанием она вылечила Ху Сюй Сюя, но та наотрез отказалась рассказывать секрет, а наоборот, начала расспрашивать Ай, Ху и Яшу, что они ищут в Жуковом Бороке и почему их так интересует нечисть и колдовство.

Узнав, что фольклористы ночевали на заброшенной мельнице, Кунигунда начала заламывать руки, стонать, плеваться и кричать, что они сошли с ума. Колдунья объяснила им, что мельницы вообще, а заброшенные особенно — самое место средоточия нечистых сил. На Суковыборгской мельнице, например, живёт Хайнатум — демон женского пола c птичьими ногами и клювом, пугающий маленьких детей:

Деды наши сказывали о женщине, певшей петухом по несколько часов в день. Это произошло с ней оттого, что она видела хайнатум, после чего ее ребенок умер, а сама она с тех пор от испуга пела петухом и постепенно превратилась в такую же хайнатум. Так что не ночуйте в брошенных домах, а то зайдёт и так напугает, что вовек не опомнитесь.

Хут, нарисованный Ху Сюй Сюем по описанию жителей Жукова Борока

Чтобы защититься от злых сил, Кунигунда предложила фольклористам приобрести амулеты: кулон из волчьего глаза, вставленного в чёртов орех, и рог чёрного быка, набитый травкой, именуемой «клобук монаха». Фольклористы с удовольствием приобрели эти артефакты, а вот от верёвки, на которой повесили убийцу, и коленной чашечки юной девственницы наотрез отказались.

Прочая нечисть

Когда Ай, Ху и Яша вышли от колдуньи, им было очень не по себе. Но местные жители утешили их, рассказав что не все нечистики плохие и злые. От хайнатум, конечно, ждать добра не приходится. А вот, например, лантухи ничего плохого человеку не делают, разве что подшучивают иногда. Утопель, конечно, может потопить, зато ундины, если человек хороший, могут вытащить из воды, хотя могут и наоборот, заманить в воду своим пением.

А главное, в обитаемых домах живут домовики-хуты:

Хут, у кого в доме живет, очень тому помогает по хозяйсту, богатство в дом приносит, снопы с чужих полей в гумно. Вечером его можно иногда увидеть на небе, как летит огненный, алый — золото несет, а как тёмный, чёрный — зерно, снопы. Но его нужно беречь, вкусно кормить, его любимое лакомтсво — яичница-абараченька.​‌‌​‌‌​ ​‌​‌‌‌‌На чердаке хут живет, а летает где хочет, никто не знает где​‌‌​‌‌​.

​​​

Рассказали страшную историю про некую Анилку, которая приготовила яичницу, позвала хута, а батрак подслушал и ту яичиницу съел. После этого хут поджёг дом. И вообще, дома, в которых хутов привечали и кормили, до сих пор стоят, а те, в которых не кормили, ​​‌​‌‌обветшали. В доказательство показали пепелище на месте Анилкиного дома и обветшавшие дома.

От этих рассказов, создающих впечатление, что Жуков Борок так и кишит нечистиками, фольклористам стало совсем не по себе, и они решили не оставаться в Жуковом Бороке надолго, а обследовать окрестности. ​‌​​​‌ ​​‌​​​ ​​‌‌‌​ ​‌​​​‌ ​​‌‌‌​ ​​‌‌​‌ ​​‌​​‌ ​‌​​​‌ ​​‌‌‌​ ​​​‌‌​ ​​‌​​​ ​‌​​‌‌ ​‌​‌​‌​ ​‌‌​‌‌​ ​‌‌‌​‌‌ ​​‌‌‌‌

Столбцы

Из Жукова Борока направились вверх по Неману до городка Столбцы, располагавшегося в нескольких километрах от польско-советской границы.

Тут фольклористы решили отдохнуть, помыться в бане и остановиться на постоялом дворе. На постоялом дворе они встретили другую троицу. Молодые люди оказались убеждёнными коммунистами, о чём говорили взятые ими имена: Октябрина (Рута) Дубадайте, Ревдар (Адамас) Афигевич и Дазвсемир (Хонон) Безмозгис. Юные коммунисты рассказали, что они намереваются нелегально перейти польско-советскую границу. Напрасно Яша Лава рассказывала им о печалььной судьбе своего деверя: юные коммунисты ответили, что тогда шла гражданская война, а теперь настало мирное время и в СССР идёт мирное строительство нового справедливого мира, и на этой великой стройке только их троих и не хватает.

Яша Лава спросила у Дазвсемира Безмозгиса, кем ему приходится виленский профессор Реувен Безмозгис. «Это мой дядя, ретроград и консерватор, а по сути никто, как и другой дядя, буржуазный националист, уехавший в Палестину», — ответил Дазвсемир. «Какая у вас интересная семья», — кокетливо заметила Яша. Но тут вмешалась Октябрина, заявивщая, что у них завтра много дел, рано вставать и пора на боковую. Новые знакомцы ушли, но Безмозгис по дороге всё время оглядывался на Яшу.

Приключения Яши

Яйца для Пасхального Седера. Рис. Яши Лавы

Утром Яша Лава решила навестить местную синагогу, поскольку было утро субботы. Яша расспросила владельца постоялого двора о местных синагогах. К сожалению, знаменитая старинная Холодная синагога сгорела в 1902 году, а три деревянные синагоги сгорели во время Мировой войны. Однако действовали Каменная синагога, малая синагога и Красная синагога. Яша решила не заморачиваться и спросила, как пройти в ближайшую, и отправилась туда. За Яшей с неизвестной целью увязался её новый знакомец Безмозгис.

Синагога на вид была маленькая и приземистая, так что Яша Лава даже засомневалась, будет ли там миньян. Однако внутри синагога оказалась гораздо больше, чем снаружи: фундамент глубоко врыт в землю, 12 ступенек вниз — и вы в просторном помещении с высокими потолками. Миньян собрался: половина местные жители и половина — прибывшие по торговым делам. Это и создало скандал.

Местные жители были литваки и начинали чтение псалмов с «Барух ше-амар»: «Благословен Тот, кто рек — и возник мир». Прибывшие же были хабадники и начинали с «Ходу Ашем»: «Славьте Господа».

Кантор подошёл к кафедре, натянул талес на голову, пощёлкал по кадыку, настроился и затянул: «Блааагословееен Тот, кто рееек — и возник миии-ииир», а гости ещё громче затянули: «Слааавьте Гоооспода, призывайте Имя Его, возвещайте в народах о делааах Его». Напрасно кантор стучал по кафедре деревянной «рукой», напрасно раввин призывал к тишине и порядку — в синагоге явно назревала драка. Спас положение Безмозгис: забравшись на биму, он громко произнёс: «Товарищи! Религия есть опиум народа! Отрясём прах древних суеверий с наших ног и возгласим миру светлые идеи Маркса и Ленина!». Литваки и хабадники переглянулись и дружно вынесли Безмозгиса из синагоги за руки и за ноги. После этого дружно помолились по местному обычаю.

После молитвы Яшу Лаву пригласила на трапезу местная семья. Здесь Яша Лава увидела две интересные вещи. Во-первых, вместо традиционной халы к столу подавали кольцеобразный кулич, в самом деле по вкусу напоминавший традиционный христианский пасхальный кулич, а по форме — круглую плетёнку. Во-вторых, на полке хранились крашеные яйца. Яша Лава спросила, что это. Хозяйка ответила: «А, от Песаха остались, дети просили не выбрасывать». Выяснилось, что местные жители не чистят яйцо, которое кладут на пасхальное блюдо для седера, а красят его: «Ну, чищеное яйцо — это скучно, а так детям веселее, они разглядывают цветные яйца и не спят».

Приключения Ху Сюй Сюя и Ай Цин Жуя

Пока Яша справляла Шаббат, Ай Цин Жуй и Ху Сюй Сюй отправились в поисках фольклора в местный кабачок.

Посетители наливались «Зубровкой» и пели одну и ту же бесконечную русскую песню «Неман — дивная река»:

Неман — ди… Неман — ди… Неман — дивная река В недрах чи… В недрах чи… В недрах чистая вода

Поскольку начало каждой фразы повторялось по 3 раза, Ху Сюй Сюй и Ай Цин Жуй успели записать не только слова, но и ноты этой восхитительной песни.

Неожиданно кто-то из посетителей закричал: «Еврейскую! Еврейскую песню давай!» И действительно, посетители перешли на идиш и запели песню, состоящую из бесконечно повторяющегося куплета, описывающего богатство стола еврейской бедноты Столбцов:

זונטיק — בולבעס מאָנטיק — בולבעס, דינסטיק און מיטוואָך — בולבעס, דאָנערשטיק און פֿריַיטיק — בולבעס שבת אין אַ נאָווענע — אַ בולבע-קוגלע זונטיק — ווייטער בולבעס. Зу́нтик — бульбес, Мо́нтик — бульбес, Ди́нстик ун ми́твох — бульбес, До́нерштик ун фра́йтик — бульбес, Шабес ин а но́вене — а бульбе-кугл, Зу́нтик — ва́йтер бульбес. Воскресенье — картошка, Понедельник — картошка, Вторник и среда — картошка, Четверг и пятница — картошка; Суббота в новинку — картофельный кугл, В воскресенье — опять картошка.

Поскольку исполнители повторили куплет примерно раз десять, Ху Сюй Сюй и Ай Цин Жуй также успели записать и слова, и ноты. (Впоследствии, расспрашивая понеманских евреев, фольклористы высянили, что у песни горзадо больше одного куплета, но все они про то, что каждый день — картошка.)

Веселье и запись песен было неожиданно прервано появлением толстого человека в одеждах священника. Посетители зашептались: «Отец Фанаберий, отец Фанаберий», — и большая часть, наскоро расплатившись, устремилась к выходу.

отец Фанаберий закусывает в кабачке

Настоятель костёла Св. Казимира о. Фанаберий (в миру Казьма Глушевич-Водкин), заказав себе изрядный графин с зубровкой, окинул взглядом зал и подсел к Ай Цин Жую и Ху Сюй Сюю. Расспросив китайских этнографов, что привело их в Столбцы, о. Фанаберий завёл назидательную беседу. Начал он с навязшего на зубах вопроса:

— А вы знаете, на каком языке написан Статут Великого Княжества Литовского?

— На актовом языке Великого Княжества Литовского, — изобразил Капитана Очевидность Ху Сюй Сюй.

— На старо-западнорусском языке — уточнил Ай Цин Жуй.

— А точнее на старобелорусском! — заключил отец Фанаберий. — Так что, как видите, пока эта ваша жмудь ловила на обед болотных лягушек, мы — литвины — уже управляли великим государством! И ни убогие москали, ни так называемые литовцы нам не указ! А вы должны — я это подчёркиваю — должны! — собирать не эти вот образчики кабацкой «культуры», а высокие образцы белорусской поэзии.

Вскоре к отцу Фанаберию подсели двое молодых людей. Они с мрачным видом слушали отца Фанаберия, кивали и периодически подливали из графина в стаканы и выпивали с возгласом: «Беларусь будет единой!»

Лекция продлилась четыре часа. Завсегдатаи кабачка разбежались, Ху Сюй Сюй и Ай Цин Жуй тоже попытались выбраться, но им, увы, досталось место у стены, а по другую сторону стола сидел массивный о. Фанаберий, который, по мере опьянения, становился всё более громким и красноречивым.

Краткий конспект лекции отца Фанаберия выглядел бы так:

Понеманье и есть настоящая Литва, а остальное всё выдумки. Настоящая Литва началась ещё задолго до Миндовга, и началась здесь, в Столбцах. Правили до Миндовга всей этой новоявленной Литвой два главных литовских рода: Булевичи и Рускевичи. Князья Булевичи и Рушковичи названы в договоре 1219 года. А надел Булевичей находился на территории Столбцовского р-на, потому что там имелись топонимы Балевичи. В летописях рассказывается о борьбе немецких рыцарей с литвинами, которые на самом деле были русскими. На самом деле в то время «русскими» для немцев были только западные славяне руги-русины, а вовсе не украинцы или тем более далекие новгородцы, которых «русскими» тогда вообще никто не считал, а московитов в то время еще не существовало — были только залесские финны. А в Жемойтии вообще ничего не было.

На слабые возражения китайских этнографов отец Фанаберий ответил: «Коллеги из Жемойтии утверждают, что их Жмудь еще до Миндовга уже была „Литвой“ — что абсолютно ничем не подкреплено, кроме уязвленного самолюбия жемойтов, желающих их тогда совершенно дикую и туземную провинцию видеть чем-то значимым.»

Сидевшие рядом с о. Фанаберием молодые люди сурово кивали и выпивали по новой.

Ситуация разрешилась сама собой, когда, «уговорив» пятый графин зубровки, святой отец уткнулся лицом в стол и заснул. Докторанты перелезли через стол, растолкали молодых людей и рванули к выходу…

Взмыленные и слегка обалдевшие от длинной лекции Ху Сюй Сюй и Ай Цин Жуй добежали до Рыночной площади. Но там происходило что-то совершенно невообразимое. Посреди площади, на какой-то телеге стояли вчерашние знакомые Дубадайте, Афигевич и Безмозгис и, размахивая красным флагом, истошно выкрикивали: «Да здравствует Советский Союз! Вся власть рабочим и крестьянам!..» Из толпы раздавались отклики: «Ура!», «Долой коммунистов!», «Даёшь всемирную революцию!», «Сталин — убийца!». Постепенно обмен лозунгами перерос в потасовку. Какие-то люди пытались повалить телегу, но их оттащили.

Откуда-то из-за угла выскочили юнцы в кепках, надвинутых на глаза. Размахивая красным флагом, они вклинились в толпу. За ними, потрясая резиновыми дубинками, бежали полицейские. Под верещание полицейских свистков и истошные крики толпа начала разбегаться, и только вокруг телеги продолжалась драка. Полицейские выхватывали драчунов и тащили прочь за руки и за ноги, а вслед им неслись крики: «Изверги! Палачи! Долой полицию!»

Незадачливые фольклористы втиснулись в узкий простенок между домами и понемногу выбрались с площади и отправились на постоялый двор дожидаться Яшу.

Мастер-класс

Слова и ноты песни, записанной Ароном Гутаном

Встретившись с Яшей, Ай и Ху рассказали ей о своих приключениях и показали записи кабацких песен. Яша, в свою очередь, поведала о странном рассказе о якобы существующем обычае красить яйца для пасхального седера. Чтобы исследовать этот вопрос, фольклористы прошлись по еврейским домам и, к большому удивлению Яши, рассказ подтвердился.

После окончания шаббата, жительница Столбцов, Хая Израилевна Фарбер в обмен на виленские горькие настойки согласилась провести для Ай, Ху и Яши мастер-класс по покраске яиц. Она научила их изготавливать кошерные пищевые красители и показала традиционные узоры для росписи яичек. Когда многочисленные дети с внуками и племянники пришли пожелать Хае Израилевне доброй недели, они увидели на кухне Яшу и двух китайцев, с увлечением занятых росписью яиц.

— Что это за привет из Шанхая? — невежливо удивился племянник Хаи, Мордехай.

— Да они тут яйца красят, — отвечала Хая Израилевна.

— О, Боже мой! — хором ахнули гости.

Примечание.

Известный виленский фольклорист Арон Гутан, посетив Столбцы в 1934 году, записал следующую припевку:

С добрым утром, тётя Хая (ой-ой-ой)! Вам посылка из Шанхая (ой-ой-ой)! А в посылке два китайца (ой-ой-ой)! Два китайца красят яйца! (о, Боже мой!)

Примечание 2. Впоследствии песенка докатилась до Одессы. Число китайцев в ней возросло до трёх, а столбцовская припевка стала припевом к довольно длинной песне. На этом основании одесские фольклористы считают, что песня имеет одесское происхождение, а до Столбцов докатилась она в сильно урезанном виде. Однако Арон Гутан, подозревая об истинной причине появления этого песенного шедевра, с этим утверждением категорически не согласен.

Скоморошки

Карта Скоморошек, скурпулёзно нарисованная Ху Сюй Сюем

Следующим пунктом члены экспедиции выбрали деревню Скоморошки на реке Залужанка. «Нельзя же не побывать в деревне с таким названием!» — решили они.

Деревня располагалась примерно в 8-9 километрах от Столбцов и добираться решили пешком, рассчитав, что за 2-3 часа уж точно дойдут. Вышли рано утром и бодро двинулись по прямой. Однако по пути им то и дело попадались ручьи и речки без малейшего намёка на мост, в поисках переправ и бродов фольклористы заплутали, проголодались, а еды в дорогу они непредусмотрительно не взяли. Наконец через 8 часов они наткнулись на охотничьи силки, в которых запутался заяц. Ай Цын Жуй заявил, что спасение от голода не воровство, и вытащил зайца из силков. Заяц был ещё живой, а потому вцепился Ай Цын Жую в руку и отчаянно лягался, пока не вырвался на волю. На истошные вопли неопытного в охоте докторанта прибежал охотник, но, к счастью, не разозлился, а только посмеялся над этим случаем и вывел троицу прямо к деревне, которая оказалась буквально в трёх минутах ходьбы от места происшествия.

В Скоморошках шли воскресные гулянья по случаю Радоничной недели. Жители пили зубровку, закусывали яичницей, драчёной и куличами и пели развесёлые частушки, героями которых были жители села. Троицу одарили яйцами и пригласили покушать и песни послушать. Фольклористы усердно записывали (и не менее усердно угощались). В конце концов, Ай Цын Жуй поинтересовался, а не могут ли частушечники сочинить что-нибудь и про них. Мужички на минутку задумались и выдали:

Яйцежуя мы спыталі: Чаму кінуў ты палі? Я не сеяў, не касіў, Бо мя заяц укусіў. Наша Яша баявая, Баявая не зусім: У панядзелак ўсім давала, А ў аўторак — ўжо не ўсім!

Музыканты и певицы

Ху Сюй Сюй, огорчённый тем, что его имя почему-то не упомянули, спросил, а знают ли они частушку «Ай, Ху, Яша…». Крестьяне ответили, что знают, только это вовсе не частушка, а былинная песня, и называется она не «Ай, Ху, Яша…», а «Сказание о драконе Айхуяше». Однако спеть её крестьяне наотрез отказались, сообщив фольклористам, что тот, кто исполнит эту песню — оглохнет и ослепнет, а те, кто услышат — потеряют дар речи и рассудок.

Огорчённые отказом крестьян исполнить облетевшую всё Принеманье песню, фольклористы отправились на народное гулянье в Скоморошках, где вскоре, увлёченные весельем и новыми находками, позабыли об этой странной истории с драконом. Там они записали много частушек и песен, некоторые из которых оказались неизвестными учёным и вошли в новые сборники народных песен. Ай Цин Жую особенно понравилась песня про грибы:

Я па грыбы пайшла, заблудзілася, Сустрэлася і з суседам, загулялася, Ой гулі ды пагулі, загулялася −2р Ужо пеўні пяюць, я дамой ня йду І другія ўжо пяюць, а я і ня думаю ой гулі ды пагулі, я ня думаю −2р …

К сожалению, тема грибов так и осталась нераскрытой. Вместо рассказа о подберёзовиках и опятах, в песне говорилось о затянувшемся веселье в лесу в обществе соседа, возвращении домой поздним утром и попытках запудрить голову сонному и сердитому мужу.

Залужье

Заночевали фольклористы в соседней деревне Залужье, в которой сфотографировали красивую местную церковь и записали еще несколько песен.

Когда Ай, Ху и Яша пришли в Залужье, большинство гуляющих уже разошлись по домам. Однако несколько женщин ещё сидели на завалинке и пели. Каждую песню начинали три пожилые женщины с низкими грудными голосами, а остальные подхватывали мотив. Благодаря им сборни «Песни Неманского края» обогатился такими шедеврами, как «Як пайшоу мужычок», «Ой ляцели гусачки» и «Салавейка».

Ху Сюй Сюй, однако, не высоко оценил мастерство исполнительниц: «Что же они так орут», — сетовал он. «Этот стон у них песней зовётся», — подхватил Ай Цин Жуй. Мудрая Яша Лава не согласилась с этой оценкой и записала важное научное наблюдение:

Для песен Понеманья характерно двухголосие, причём ведущим является низкий, «грубый» голос, в то время как высокие голоса ведут партию второго голоса, находящегося в гармонии с первым

«Грибной опросник» для этнографических экспедиций

Певицы спросили Яшу, что она записывает, и полностью с ней согласились:

Так-так, напэўна нашы галасы зусім як губны гармонік.

Узнав, что по дороге из Столбцов в Скоморошки фольклористы заблудились, залужанки сказали, что, видимо, их запутал и закружил Блуд.

Блуд — лясны жыхар, заваблівае людзей і прымушае блукаць. Каго заблудзіць Блуд, той пачне бадзяцца, збіўшыся з дарогі, і невядома, ці выйдзе з лесу.

Они рассказали, что обычно Блуд принимает вид какого-нибудь знакомого и заводит в чащу. Единственный способ спастись — переодеть всю одежду наизнанку и трижды сказать: «Бог на помач! Бог на помач! Бог на помач!»

В качестве доказательства спели весёлую плясовую песню «А у лесе грыбы зарадзiлi» про печальную участь девушки, которая пошла по грибы и встретила Блуда, который принял вид знакомого парня.

Я ж думала, я ж думала, што дуб зеляненькі А хто знаець, а хто знаець, хлопец маладзенькі

Ай Цин Жуй с горечью заметил, что слушает уже не первую песню про грибы, однако, самому ему пособирать грибов так и не удалось, а так хотелось собрать подберёзовиков. Женщины посмеялись, сказали, что для подберёзовиков ещё не время, и пригласили всех троих в гости и угостили картошкой с поджаркой из свежесобранных сморчков и строчков, а также — специально ради Ай Цин Жуя — выставили маринованные грузди и волвяночки.

После ужина, Ай Цин Жуй достал свой «Грибной опросник» и стал расспрашивать женщин: какие грибы водятся в Залужье, как их собирают, как спасаются от леших, когда ходят за грибами, как готовят грибы, солят их или маринуют, используют ли для лечения, и так далее и так далее. Женщины хихикали, но на вопросы отвечали, пока не настало время спать.

Конколовичи и снова Жуков Борок

Наутро залужанские рыбаки подвезли Ай, Ху и Яшу по Залужанке до Конколовичей, где Залужанка впадает в Неман. В Конколовичах фольклористы пообедали в местном шинке ухой, а затем добрались до Жукова Борока на попутной барже.

Добравшись до Жукова Борока, решили сделать на денёк перерыв, поскольку, плутая накануне по ручьям и перелескам, простудились и к тому же нажили желудочные колики, отведав на редкость жирной ухи. На этот раз по приглашению местных жителей фольклористы заночевали в обитаемом доме, который охранял печурник — прямоходящий кот, свирепый снаружи и добрый в глубине души. Наутро все три фольлориста утверждали, что видели этого самого Печурника, однако, когда они зарисовали виденное ночью, все три рисунка оказались совершенно разными. Так что споры о том, как выглядит Печурник на самом деле, продолжаются до сих пор:

• Печурник, которого видели в ночи Ай, Ху и Яша
• 

  Рисунок Ху Сюй Сюя

• 

  Рисунок Ай Цин Жуя

• 

  Рисунок Яши Лавы

Вискачи

Напоследок фольклористы решили посетить деревню Вискачи. «Может быть, там, вместо надоевшей зубровки, мы отведаем настоящий виски!» — предположил Ай Цын Жуй. Однако о виски в Вискачах никто и слыхом не слыхивал. Зато им предложили джинсовый шнапс — напиток цвета модных американских штанов, пахнущий, по утверждению изготовителей, «всеми цветами полевыми». Яша припомнила, как Ясос Биб рассказывал о чудесных свойствах этого напитка, которым его угощали рыбаки на Куршской косе, и фольклористы смело выпили. На поверку напиток оказался имеющим вкус глины, а запахом напоминал пропитанную хлоркой половую тряпку с ароматами гнилой соломы, табачного порошка, прелых носков, мази Вишневского и апизартрона. У Ай, Ху и Яши немедленно запершило в горле и зашумело в голове. Очнулись они только на следующее утро. Целебные свойства подтвердились: насморк и колики в желудке начисто прошли, но ужасно мерзкий привкус во рту оказался на удивление устойчивым и не проходил ещё две недели.

Посещение Вискачей обернулось для фольклористов неожиданной удачей. В местечке Лужи, в 10 верстах от Вискачей, отыскался слепой старик-бандурист, Нерон Косарь по прозвищу «Шалый», который согласился исполнить «Сказание о драконе Айхуяше» за бутылку виски, 150 зло́тых и пару новеньких галош, предусмотрительно припасённых Ай Цин Жуем на случай бартера. Исполнение былинной песни состоялось в полночь в ветхом, перекосившемся от времени строении на окраине деревни, которое когда-то, должно быть ещё до вошествия на престол Елисаветы Петровны, служило сеновалом. По настоянию бандуриста, на земляном полу этого мрачного сооружения Ху Сюй Сюем был начерчен Пифагорейский пентакль в одной из вершин которого вкопали берёзовый кол. На кол была водружена истекающая кровью козлиная голова, одним махом отделённая от тела животного поводырём бандуриста, глухонемым верзилой Тесаком Рубанукой. В центре пентаграммы был разведён костёр, и примерно в двух локтях от вершин пентаграммы начерчен круг, по окружности которого было расставлено и зажжено 666 восковых свечей.

Весть о том, что из Лужей привезли полоумного бандуриста Шалого с его поводырём Тесаком, была молниеносно разнесена по Вискачам деревенским дурачком Сенькою Веримач. Прознав о том, что под покровом ночи планируется проведение сатанинского обряда с жертвоприношением при свечах и пением «Сказания о драконе Айхуяше», местные жители в панике покинули деревню, забрав с собой детей, стариков, домашний скот и пожитки. «Касар прыйшоў. Ну ўсё зараз, наступіў пасёлку піздзіць…» — прискорбно повторял староста Усёп Ропало, сокрушённо качая головой под тоскливый скрип колёс его телеги, изредка заглушаемый жалобным ржание замыленной кобылы старосты. Исход вискачан сопровождался громкими причитаниями женщин, истошным плачем младенцев и заунывным воем собак, от которого, пожалуй, повесился бы повторно даже отловленный крестьянами лесной разбойник, только что вздёрнутый мужиками на берёзовом суку и чудом сорвавшийся с него.

В назначенный час, дед Шалый и фольклористы расселись на земляном полу заброшенного сеновала, расположившись в вершинах начерченной Ху Сюй Сюем пентаграммы. Верзила Тесак с заткнутым за пояс мясничьим секачом, на воронёном лезвии которого ещё не просохли следы козлиной крови, устроился на дырявой попоне у ворот сарая, перегородив своим грузным телом проход и, тем самым, отрезав для участников концерта всяческие пути для отступления. От разгорающегося в центре пентаграммы костра, по стенам и крыше сарая запрыгали тени, чёрные и длинные как оголодавшие монахи-отшельники, в бесовском танце пытающиеся протиснуться сквозь щели дырявой крыши, чтобы вырваться на волю. Краем глаза Яша видела, как в свирепых глазах развалившегося у ворот великана вспыхивают отблеском пляшущие языки красного пламени. Бандурист расположился по правую руку от козлиной головы. Лысый, борода лопатой, облачённый в длинную сермяжную рубаху, дед Шалый напомнил Яше Альфонса-Луи Констана, французского оккультиста, чью книгу «Ключ к великим тайнам» она, втихаря от отца и учителей, запоем читала в молодости, будучи ученицей женского училища. Бандурист взял в руки свой музыкальный инструмент, задумчиво пожевал усы, погладил свою густую, белую как снег бороду и, пробормотав себе под нос то ли молитву, то ли заклинание, ударил по струнам. Задрожавшие от когтистых пальцев бандуриста бунты всхлипнули и исступлённо загудели, наполнив просторное помещение сарая басистым стоном. Затаив дыхание, фольклористы напряглись подобно струнам шаловской бандуры и обратились в слух. Ху Сюй Сюй, тщательно разгладив страницы раскрытого блокнота, приготовился записывать. После нескольких аккордов, бандурист затянул свою песню…

Сказание о драконе Айхуяше

Жил да был на свете дракон. Вольной птицей парил над Не́маном он. И не было птицы краше, чем заморский дракон Айхуяша. Из далёка полями-лесами прилетал он с тремя головами. И деви́чьей своей головою хлопцев он покорял красою. А мужскими двумя головами девок он соблазнял словами. Был речами тот зверь гладок, до крестьянских сердец падок. Чернобров и кудряв сисястый… (На этом запись былины обрывается.)

Как позднее писала в своих воспоминаниях Яша Лава, члены экспедиции были настолько шокированы тем, что они услышали после слова «сисястый», что обалдевший от услышанного Ху Сюй Сюй выронил из рук карандаш, не в силах продолжать запись, а сама Яша, упав в обморок, потеряла сознание. Очнулась она от нестерпимой боли. Женщине почудилось горячее дыхание дракона: пламя, вырывающееся из оскалившейся острыми клыками пасти чудовища, обжигает лицо; не выдержавшая жары кожа плавится, дымится и тягучей жижей стекает вниз по лицу, попадая на своём пути в глазницы и рот и увлекая с собой волосы, брови и зубы…

Сарай был охвачен бушующим пламенем пожара. В тумане едкого дыма Яша разглядела мертвенно серое, цвета пожелтевшей папиросной бумаги лицо Ху Сюй Сюя. У китайца, замершего в позе сидящего на земле базарного писаря, отвисла нижняя челюсть, а в его круглых, как две пятигрошовые монеты, глазах застыло изумление. По левую руку, крепко зажмурив глаза, сидел Ай Цин Жуй. Охватив голову руками, бедняга судорожно раскачивался взад-вперёд будто контуженный солдат Цинской армии, попавший под обстрел японской тяжёлой артиллерии под Пхеньяном. Напротив него, на противоположном конце Пифагорейского пентакля, сквозь дымку светилось озарённое пламенем лицо Нерона Косаря, спокойное и холодное, словно выточенное из белого мрамора. На лице бандуриста застыла едва уловимая улыбка, злорадная и насмешливая одновременно. Вдруг женщина почуствовала, как чьи-то сильные руки подхватывают её и, укутав в мокрую попону, прижимают как заспанного, обессилевшего котёнка к могучей груди архангела Иерахмиэля в чёрной льняной рясе, поднимают высоко над землёй и выносят сквозь огонь из сарая во двор, на свежий воздух. Спасший Яшу архангел оказался поводырём безумного бандуриста, глухонемым верзилой Тесаком Рубанукой. Бережно уложив женщину на траву, великан скрылся в горящем сарае и через минуту вынес оттуда застывших от ужаса китайцев.

Из охваченного пламенем сенного сарая пожар перекинулся на стоящие рядом хозяйственные постройки и, быстро слизав их своим раскалённым языком, принялся за крестьянские избы. Через полчаса единственная улица Вискачей пылала, пожираемая беспощадным сатанинским огнём, как два тысячелетия назад пылала Священная улица Рима, преданного огненной анафеме обезумевшим императором.

После этого приключения фольклористы решили, что с них уже хватит, и отправились домой, в Вильно. На поездку в другие места — в Засулье,  где вырос белорусский поэт-революционер Карусь Каганец, автор нашумевшего в своё время водевиля «Модны шляхцюк», и в находящееся на самой границе с СССР село Рубежевичи, где жила родня Яши Лавы и куда надеялся попасть Ху Сюй Сюй — времени уже не оставалось…

Вискачинский пожар в культуре

Фрагмент картины Малевара Охренюллова «Последний день вискаря». На нем Яша Лава и два китайца выносят из горящего сарая потерявшего ориентацию бандуриста Нерона Косаря

Многократные попытки Яши Лавы выяснить у своих китайских соратников содержание той части «Сказания о драконе Айхуяше», не попавшей в блокнотную запись, успехом не увенчались. Ай Цын Жуй сказал, что ничего не помнит, а Ху Сюй Сюй наотрез отказался воспроизвести остаток песни по памяти, заявив, что былина, в которой повествуется «о китайском драконе с раскосыми глазами и кудрями до плеч, обладающем сотней мужских писек и дюжиной женских сисек, и о том, как он использует данные приспособления на практике», должна навсегда остаться произведением устного народного творчества, иначе то, о чём членов экспедиции предупреждали крестьяне из Скоморошек, будет иметь плачевные последствия как для морально-этического состояния человеческой цивилизации в целом, так и для репутации китайских докторантов в частности.

Побывавший в Вискачах в 1930 году художник-монументалист Малевар Охренюллов осмотрел пепелище и, впечатлённый увиденной разрухой, написал историческое панорамное полотно «Последний день вискаря» размером 97 на 168 метров. На нём яркий представитель живописной школы позднего русского классицизма изобразил затянутое тучами пепла и окрашенное кровавым заревом пожара небо. На небе, занимающем 7/8 полезной площади холста, сверкают молнии, поливает кислотный дождь и, сметая и засасывая всё на своём пути, крутятся вихри и смерчи. Ветхие деревенские постройки трещат по швам, и с их обваливающихся крыш падают на землю мраморные статуи языческих богов и римских императоров, символизируя кару господню за безбожие и разврат. В качестве контраста заднему плану, который призван вызвать у зрителя неописуемый ужас от разбушевавшейся огненной стихии, на переднем плане живописец изобразил жизнеутверждающую пьяную вакханалию полуобнажённых вискачевских крестьян в тогах, мирно распивающих виски и весело пляшущих под гармошку «Крыжачок» и «Польку-Янку». Написанию картины Охренюллов посвятил 13 лет своей жизни, восемь из которых живописец потратил на командировки в Италию для того, чтобы, как он выразился, «немного разжиться белилами и сажей».

Сенкевич (в жёлтых носках) со своими пожитками, уцелевшими после пожара, вспыхнувшего на папирусной лодке из-за невыключенного утюга

Полотно «Последний день Вискаря» вызвало неоднозначную реакцию современников. Большинство критиков пело Малевару дифирамбы, хваля его за то, что «наконец-то нашёлся художник, который устремил свой пытливый взор к разгневанным небесам», и признавая огромным достижением Охренюллова то, что «впервые в историческую живопись вошёл простой народ». Однако нашлись и критики, посчитавшие новую работу монументалиста «несусветной лакированной хренью, на полторы тысячи процентов оторванной от реальных событий 1927 года, произошедших в горемычных Вискачах». Также у публики вызвало много вопросов название картины: для всех осталось загадкой, о каком вискаре идёт речь — купажированном солодовом или купажированном зерновом? Сам Охренюллов отвечать на этот вопрос отказался. Интересна реакция на «Последний день Вискаря» очевидцев вискачинской трагедии. К примеру, присутствующая на презентации картины Яша Лава заявила, что своим драматизмом и сгущением красок охренюлловское полотно напомнило ей колоритное описание великого пожара Рима, окрашенное буйной фантазией Сенкевича в его историческом романе «Камо грядеши». «Пронырливый писака и здесь успел отметиться», — сообщила репортёрам своё мнение литовская фольклористка.

Результаты экспедиции

Из книги Арона Гутана «Обычаи евреев Минской губернии»: рассказ о местном обычае деревенских евреев красить яйца

Собранных за время неманской экспедиции материалов хватило и для собственных работ Яши Лавы и для дополнений к исследованиям, которые проводили Ясос Биб и Арон Гутан.

Китайские участники экспедиции Ай Цын Жуй и Ху Сюй Сюй также сделали немало публикаций по её результатам, которые затем легли в основу их докторских диссертаций. В свою очередь, ректор Пекинского университета Зачай Юаньдай отметил плодотворную деятельность соискателей в своём ежегодном докладе начальнику управления внешней разведки Национально-революционной армии Китайской Республики и ходатайствовал о внеочередном присвоении Ху Сюй Сюю звания «младший лейтенант картографической службы».

Главным итоговым документом неманской экспедиции стал фольклорный сборник «Народные песни неманского края» (белор. «Народныя песні Беларускага Панямоння») под редакцией Ай, Ху и Лавы, который впервые увидел свет в 1929 году. Активное содействие первой публикации сборника оказал ответственный редактор газеты «Ленинградская правда» И. И. Скворцов-Степанов, который заинтересовался собранными материалами после ознакомления с докладной запиской резидента ОГПУ в Польше. В записке подробно описывалась «подозрительная деятельность шпионской сино-еврейской организации на территории Польши, вблизи государственной границы Советского Союза», и прилагались свидетельства очевидцев из числа местных крестьян и других информантов, сочувствующих советской власти. Скворцов-Степанов распорядился немедленно опубликовать собранные экспедицией материалы в советских средствах массовой информации. «Народные песни неманского края» вместе с воспоминаниями литовских крестьян и со вступительной статьей Скворцова-Степанова (посмертно), в которой автор с гневной критикой обрушился на Л. Д. Троцкого и его сторонников, мелкобуржуазных уклонистов, были помещены в вышедший в 1929 году антиалкогольный номер журнала «Безбожник у станка», издававшегося под эгидой Союза воинствующих безбожников.

Обложка антиалкогольного номера журнала «Безбожник у станка», на которой изображён Иисус Христос, разливающий самогон, в окружении вдрызг пьяных крестьян

Некоторые исследователи полагают, что этнографическая экспедиция Ай, Ху и Лавы и связанная с ней публикация сборника «Народные песни неманского края» в журнале «Безбожник у станка» стали благодатной почвой для возникновения легенды о «проклятии Айхуяши». Легенда основана на суеверии, слухах, ложных интерпретациях и непонимании текстов народных песен, записанных участниками экспедиции, и неверном их истолковании на фоне крупных неприятностей или преждевременных смертей 22 человек (из которых 13 непосредственно участвовали в работе экпедиции или её подготовке, соприкасались с публикацией собранных экапедицией материалов, или были упомянуты в публикации в журнале «Безбожник у станка», а остальные были родственниками или знакомыми жертв проклятия.)

В советской историографии, которая базируется на обширном материале, собранном иностранным отделом Объединённого государственного политического управления при Совете народных комиссаров СССР, этнографическая экспедиция Ай Цын Жуя, Ху Сюй Сюя и Яши Лавы стала известна как «Безродно космополитическая сино-еврейская экспедиция шпионов польской разведки, ведущая подрывную деятельность в граничащих с СССР районах под видом этнографов и фольклористов». В 1951 году начальником Польского сектора иностранного отдела ОГПУ, майором Рафаэлем Ахуевичем, была составлена хронология событий, предшествовавших и последовавших за публикацией «Народных песен неманского края» в журнале «Безбожник у станка». В ней, по мнению некоторых исследователей, Рафаэль, как и полагается обладающему воображением офицеру госбезопасности, слегка  п р и у к р а с и л  трагичность произошедшего:

• 8 октября 1928 года от тяжёлой формы брюшного тифа скоропостижно скончался в Крыму инициатор публикации сборника, Скворцов-Степанов. Он был немедленно подвергнут кремации и его прах в герметичной урне был замурован в Кремлёвскую стену в Москве.
• Ни в 1929 году, ни в последующие годы ни один из членов этнографической экспедиции не получил от «Безбожника у станка» ни копейки гонорара.
• 1 апреля 1930 года члены экспедиции, китайские докторанты Ай Цин Жуй и Ху Сюй Сюй, были вызваны в посольство Китайской республики в Варшаве, где от лица генерала Чан Каши им было сделано внушение с предупреждением держаться подальше от приграничных с Советским Союзом районов во избежание обострения советско-китайских отношений.
• 20 февраля 1932 года в газете «Правда» было опубликовано постановление Президиума ЦИК СССР за подписью его председателя М. И. Калинина, объявившее о лишении Л. Д. Троцкого и членов его семьи советского гражданства «за контрреволюционную деятельность».
• 13 июня 1933 года польской государственной полицией был задержан бродячий музыкант Нерон Косарь по кличке «Шалый» вместе с его подельником Тесаком Рубанукой по обвинению в поджоге деревянной церкви в деревне Залужье. В ходе следствия было установлено, что подозреваемый Косарь страдает тяжёлым психическим расстройством, в связи с чем он был освобождён от наказания и направлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу г. Бояново. Подозреваемый Рубанука был оправдан судом присяжных, работал мясником на консервной фабрике в Столбцах, где трагически погиб во время пожара в цехе готовой продукции, вынося из горящего здания тушёнку и колбасные изделия.
• 25 августа 1936 года соратники Троцкого, мелкобуржуазные уклонисты Л. Б. Каменев и Г. Е. Зиновьев были расстреляны в тёмном подвале Военной коллегии Верховного суда СССР за участие в работе «Троцкистско-зиновьевского центра».
• 21 августа 1940 года Л. Д. Троцкий умер от проникающей черепно-мозговой раны, полученной в результате попытки его убийства ледорубом.
• 28 февраля 1936 года муж одного из членов этнографической экспедиции, Ясос Биб, трагически погиб от пулевого ранения в сердце в ходе ограбления почты в г. Вильно.
• 13 августа 1937 года члены экспедиции, китайские докторанты Ай Цин Жуй и Ху Сюй Сюй, погибли от рук японских захватчиков в ходе битвы на реке Сучжоухэ, по которой они в то время плавали, собирая воспоминания рыбаков из шанхайских трущоб о съёмках первой китайской художественной кинокартины «История о том, как сирота спас дедушку».
• 4 декабря 1943 года в Москве от рака желудка умер председатель «Союза воинствующих безбожников» и главный редактор журнала «Безбожник у станка» Е. М. Ярославский.
• 3 ноября 1944 года при загадочных обстоятельствах умерла Яша Лава, последний человек из выживших членов этнографической экспедиции.

Сообщения о том, что скончавшийся от атеросклероза в Вильнюсе 2 мая 1947 года литовский писатель Пятрас Цвирка, автор сборника «Сказки Неманского края», тоже стал жертвой «проклятия Айхуяши», не подтвердились.

Смерть и похороны

Около полудня 28 февраля 1936 года Ясос Биб был смертельно ранен в ходе ограбления почтово-телеграфного отделения в Снипишках, куда Ясос зашёл для покупки почтовых марок и отправки телеграммы своему старому другу, проживавшему в Зловоне Място под Пшеяздово. В тот день через это отделение должен был пройти крупный денежный перевод, и оно подверглось вооружённому ограблению бандой рецидивистов, в которую входили югославский экстремист Яско Тина, дагестанский абрек Поджог Сараев и четверо уроженцев Куляба — таджики Православ Исламов, Талибан Душманов, Рулон Обоев и Видроп Омоев. Следствием было установлено, что грабители уложили работников почты и посетителей на пол и приказали им не шевелиться. От поднятой пыли у Ясоса Бибы засвербило в носу, он громко чихнул, чем вызвал негодование преступников, и те не долго думая открыли хаотичную стрельбу, в результате чего шальная бандитская пуля попала Ясосу в сердце.

«С грустью размышляю о последних минутах жизни величайшего из философов современности».
Автор: японская поэтесса Ясука Такая

Грабили почту…
Бах! И конец наступил
Ясосу Бибу.

Грабители были арестованы полицией при выходе из почты, и после непродолжительного следствия всем членам шайки было вынесено обвиненение в грабеже государственного учреждения и убийстве Ясоса Бибы. Их дело было рассмотрено городским судом г. Вильно, где судья Сейжечас Повесис приговорил их к высшей мере наказания. Незадолго до исполнения приговора один из членов шайки, чеченец Побег Злодеев, попытался организовать подкуп охранников и побег из камеры предварительного заключения, который закончился неудачей. Всех преступников выловили из канализационного коллектора тюрьмы, спешно вздёрнули на виселице и захоронили в безымянной могиле на виленском кладбище Закопай.

Там же, на аллее почётных захоронений, нашёл своё последнее пристанище и Ясос Биб.

Хоронили Ясоса в полированном дубовом гробу, который изготовил по эскизам Рюмкевича и Наливайтеса финский гробовщик Сляппал Койекаккинен. Похороны прошли скромно, но при большом стечении зевак, представителей культурной элиты Вильно и зарубежных гостей. Перед собравшимися на панихиде выступил публицист Матт Непечатный, который в своей речи гневно обличил главу Виленского повета в попустительстве, вкратце прошёлся по тревожной ситуации в Германии, а в заключение привлёк внимание общественности к плохому содержанию дрессированных животных в городском цирке-шапито. Поэтесса Рифма Плётова зачитала написанное ею накануне стихотворение «На смерть философа». Профессоры Университета Стефана Батория Ло́велас Поласкайтис и Згиньжеж Вонмерзкий рассказали собравшимся об основных направлениях современной философии и новых открытиях в области исследований фольклора балтов, а студентки Анн Нерыдайте и Кат Тарсис поведали о чутком отношении покойного к студентам и пообещали по окончании университета внести большой вклад в науку и ликвидацию неграмотности среди саамских племён. В похоронах приняли участие зарубежные коллеги философа Пот О'Мпропах и Крас Купил, которые призвали присутствующих с надеждой смотреть в будущее. Глава китайской делегации Су Пи Злапши зачитал письмо президента Гоминьдана Чан Каши с соболезнованием по поводу безвременной кончины Ясоса Бибы и подарил вдове усопшего новенький блестящий термос, а профессор изящной словесности Пекинского университета Со Плижуй прочитал 40-минутную лекцию «О пользе лечения электрическим током». Знаменательным событием стало посещение кладбища делегацией чешских писателей, среди которых присутствовали Бор Щамиска, Ива Сибанка, Жбан Пуст, Лаханка Капустова, Петрушка Хренова и Никола Нидвора. Финская художница Ленни Вайятефтелля возложила на гроб венок, собранный лично президентом Финляндии Пером Свинхувудом из листьев морошки в Северной Карелии. Также память философа почтили турецкий прозаик Ятуп Какдуб, известный польский мыслитель Божеж Тымойский и заместитель председателя политсекретариата Коминтерна Похаре Дали, который передал пламенный привет от испанских коммунистов.

Памятник Ясосу Бибу в Вильнюсе

Когда гроб с телом покойного начали опускать в могилу, Яша Лава хотела броситься за мужем, но, вспомнив о новеньком термосе, передумала и вместо этого упала в обморок.

Поминальный обед, организованный старыми друзьями Ясоса Рюмкевичем и Наливайтесом, прошёл в ресторане грузинской кухни «Жричодали». Обед торжественно открыл Вод Кагорька, хороший приятель Наливайтеса, с которым тот познакомился на курсах военных лыжников при Главной гимнастическо-фехтовальной школе в Санкт-Петербурге в 1913 году. Для ведения мероприятия был нанят известный в городе тамада, политэмигрант из Абхазии Нахер Партучёба. Обед сопровождался траурными песнями, которые исполнил хор католических монахинь, в котором солировала новициантка эстонского происхождения Снебе Супала. Хору аккомпанировали (и подпевали) известный болгарский аккордеонист Порвал Баянов и исполнитель персидской музыки эпохи Сасанидов Натан Буре-Бринчал. В заключение концертной части, пианист Арон Досбацал, виртуозно исполнил сюиту Модеста Мусоргского «Картинки с выставки», чем привёл публику в неописуемый восторг. На несколько минут присутствующие забыли о том, где они находятся и для чего они здесь собрались, и зал взорвался оглушительными аплодисментами и возгласами «Браво!» и «Бис!». На выручку пришёл Порвал Баянов: с душой сыграв пару тактов из «Траурного марша» Шопена, он быстро привёл аудиторию в чувство, и остаток вечера прошёл на траурной ноте.

Прощаясь, гости долго раскланивались и клялись друг другу никогда не забывать Ясоса Бибу и его великое учение.

Благодарные ученики, читатели и почитатели таланта собрали деньги по подписке и поставили Ясосу Бибу памятник в вильнюсском районе Ужупис, на площади, названной впоследствии его именем. Памятник украшает надпись, сделанная на 27 языках, которыми владел выдающийся литовский филолог. На украинском языке она выглядит так:

Я С О С У Б И Б У Таке не забувається ніколи!

Яша Лава (в центре) игнорирует требование германских оккупационных властей носить нашивку с буквой «J» в жёлтой окантовке. Вильнюс, 1941 год

Оставшись вдовой, Яша Лава прожила ещё 8 лет, занимаясь в основном популяризацией идей и взглядов Ясоса Бибы. Она с опаской восприняла вторжение Красной армии в Польшу в сентябре 1939 года, приветствовала присоединение Вильно к Литовской республике, с горечью отнеслась к присоединению Литвы к СССР в августе 1940 года и превращению Вильнюса в столицу Литовской ССР, и с ужасом наблюдала вхождение германского вермахта в Вильнюс в июне 1941 года и превращение еврейских кварталов Старого города в гетто.

Яша была одной из нескольких сотен евреев Вильнюса, которым удалось спастись от ужаса геноцида еврейского населения в период оккупации гитлеровской Германией, бежав в леса, к партизанам, или скрывшись у сочувствующих местных жителей. Остальные 70 тысяч виленских евреев были расстреляны эскадронами смерти, погибли при интернировании, умерли от каторжного труда или удушены в газовых камерах в польских лагерях смерти. В варварской топке геноцида сгорели родители Яши и большинство её родственников. Вступив в Объединённую партизанскую организацию, Яша бежала из гетто и затем помогала партизанам в организации побегов других узников.

Яша Лава с радостью встретила освобождение Вильнюса от немецких оккупантов в июле 1944 года частями Рабоче-крестьянской Красной армии, которыми командовал генерал-полковник Янис Рака, однако скептически отнеслась к восстановлению советской власти в Литве. Умерла 3 ноября 1944 года и была похоронена рядом с Ясосом Бибой на кладбище Закопай.

Семейные отношения

Жизнь надо прожить так, что бы было стыдно рассказать, но приятно вспомнить.

~ Тётя Бро́ня про семейные отношения

Яша Лава. Вильно, 1922 год

В 1922 году Ясос Биб женился на фольклористке Яше Лаве, докторантке кафедры русского языка Университета Стефана Батория. Они познакомились годом ранее, когда Ясос Биб загорелся идеей изучения шуток на русском языке. Получив разрешение декана, он собрал для реализации своего проекта большую команду энтузиастов из магистрантов и докторантов университета, в которую вошли Радзивон Варе́жко, Прокоп Окопов, Мальвина Буратинова, Болен Хро́ник, Анань Дро́чила, Побарабанис Наплевайтис, Варильяс Хуетрясов и Ахуэлла Срамотянская. В число исследователей также попали Яша Лава, которой требовались материалы для диссертационной работы, и её университетская подруга, Павлина Хвост, которая увязалась за Яшей от скуки, за компанию.

Яша Лава родилась в 1889 году в уважаемой в городе еврейской семье. В 1906 году окончила Мариинское высшее женское училище в Вильне. Высшее образование получила в Гельсингфорсском университете, окончив историко-филологическое отделение философского факультета и защитив магистерскую диссертацию по теме «Хитросплетение маниакально-депрессивных расстройств и сексуальных девиаций в мифах о равках и чаклях коренных народов Лапландии». К концу обучения в университете, Яша свободно читала и говорила на финском и шведском языках в дополнение к её родному идишу, а также английскому, французскому, немецкому и латинскому, которыми она овладела за время обучения в Мариинском училище, не говоря уже о польском, белорусском, русском и литовском языках, которые нельзя было не выучить на улицах многонационального Вильно. Яша Лава также сносно изъяснялась на испанском — родным языке Ясоса Бибы, который она успела выучить всего за несколько месяцев своего пребывания в Мадриде в 1916 году. Неудивительно, что молодая фольклористка быстро нашла с Ясосом Бибой общий язык, и спустя год эта находка вылилась в брак.

Свадьба

На свадьбе Ясоса Бибы и Яши Лавы на стороне жениха присутствовали его неразлучные друзья Рюмкевич и Наливайтес, а со стороны невесты на свадьбу съехалась практически вся её родня в количестве 184 человек, не считая детей и младенцев, в частности:

Ясос Биб в штраймле танцует на своей свадьбе

• родители Яши — мама Мойра и папа Пинхас
• мама Мойры, бабушка Ципа
• свекровь Ципы, прабабушка Рахель, фамилии которой никто, кроме Яши, не помнил
• кровная сестра Яши, Захава Лахумус
• кровный брат Пинхаса, дядя Шевах Настал
• двоюродный дядя Яши, Давид Ношохам
• троюродный дядя Яши, Мойша Баш
• золовка Мойры, тётя Дайна Форшмак, и её муж, Ядон Жуан
• деверь тёти Дайны, Яков Арен
• свояченница Пинхаса, Ела Кугель
• кузина Яши по отцу, Симка Билайн
• кузен Яши по матери, Секель Мохель
• шурин Пинхаса, Ром Штекс, и его сын, Биф Штекс
• единокровный брат Яши, Барак Худ, внебрачный сын Пинхаса
• единоутробный брат Мойры, дядя Бурьян Шумелов, и его жена, тётя Ряха Какухряка-Шумелова
• зять тёти Ряхи и дяди Бурьяна, Арон Досбацал, гениальный пианист-самоучка
• внучатая двоюродная племянница тёти Ряхи, Яфа Рисейка, старшая дочь тёти Розы Куст
• деверь Мойры, Нафтали Нумешок
• троюродный дед Яши, Куня Лингус
• троюродный племянник тёти Розы, Натан Цульке-Пляссал

Свадьбу справили скромно, но со вкусом. Вопреки традиции и требованиям к скромности свадебного платья, наряд невесты был последним писком моды начала 1920-х и представлял собой трубу из полупрозрачной ткани с заниженной талией и большим декольте, без рукавов и с бретелями. Платье было украшено бахромой, блёстками и бисером. Сзади декольте обнажало спину, а подол, едва прикрывавший колени невесты, заканчивался волочившимся по полу «хвостом». Свадебный обряд провели под хупой в синагоге в Старом городе. Для свадебного застолья был снят банкетный зал «Azohen Way», который вместил всех гостей и еврейский оркестр им. Шолом-Алейхема. Свадебный торт испёк знаменитый ковенский кулинар Пирожнас Сладкявичус, водрузив на его вершину шоколадные фигурки жениха и невесты. Гостей развлекали знакомые Ясоса Бибы: болгарский аккордеонист Порвал Баянов и когда-то известный в Вильне куплетист, ныне сильно постаревший от злоупотребления алкоголем и опиумом грек Дундукис-Туканский, театральный кружок которого посещал Ясос, будучи учеником 1-й Виленской гимназии.

Нагулялись от души. Свадебная церемония и застолье прошли без инцидентов, за исключением нескольких казусов, которые, впрочем, не сильно омрачили праздничную атмосферу свадебного торжества:

• После завершения церемонии под хупой, слабо ориентирующийся в тонкостях иудейских обрядов жених, с выражением неописуемого удовольствия на лице, раздавил стеклянный стакан, для верности раскрошив несколько раз осколки каблуком, после чего сорвал с себя ермолку и, бросив её на землю словно та была каракулевой папахой, щеголевато разгладил усы и радостно провозгласил «Мазаль тов!», чем вызвал неодобрительный ропот присутствующих на свадьбе талмудистов, включая папу невесты, Пинхаса.
• Во время трапезы, дядя Бурьян Шумелов, не довольный тем, что ему не дали прочитать благословение молодожёнам из Шева брахот, в расстроенных чувствах хлебнул лишнего в компании Рюмкевича и Наливайтеса, разбуянился, повалился и порвал перегородку, отделяющую мужскую половину от женской, и тёте Ряхе пришлось угомонить разбушевавшегося супруга грубой силой.
• Воспользовавшись образовавшейся прорехой, муж тёти Дайны, Ядон Жуан, весь вечер клеил сестру Яши, Захаву Лахумус, однако успеха не добился и пошёл ва-банк, за что получил от Захавы пощёчину, а от супруги — сулящий крупные неприятности взгляд кровожадной волчицы (при этом следующую ночь троюродный дед Яши Куня Лингус орально доставил Дайне тройной оргазм).
• От жары в банкетном зале, ноги шоколадных фигурок жениха и невесты на свадебном торте растаяли, в результате чего фигурка Яши поплыла и завалилась в неприличной позе на фигурку Ясоса, слившись с ней в эротическом экстазе, а буквы поздравительной надписи из крема расплылись, превратив слово «мазль» в «шлимазль».

Также некоторое недоумение и замешательство гостей вызвал длинный ответный тост Ясоса Бибы. В нём он, несколько раз перепутав кидуши́н с нисуи́ном, тепло поблагодарил родителей невесты за оказанную ему честь поиметь Яшу, после чего пустился в долгие и нудные рассуждения о кризисе современной европейской литературы. Затем оратор перешёл к критике присуждения Нобелевской премии по литературе норвежскому писателю Кнуту Педерсену за монументальное произведение «Соки земли», саркастически заметив, что ныне стало модным писать на тему сермяжной мужицкой правды и вручать премии за неё. В дополнение Ясос обвинил Педерсена в плагиате, заявив, что главный герой «Соков земли» Исаак списан с Чулана Темноева, главного героя приключенческо-эротического романа «Сказочное Бали», который был написан Ясосом в сырых окопах Восточной Пруссии в 1915 году, двумя годами ранее «жалкой писательской поделки» Педерсена. «Помяните моё слово, господа! — гневно восклицал Ясос Биб, размашисто жестикулируя руками и расплёскивая по белоснежной скатерти кошерное красное вино. — Этот источающий злобу англофоб и германофил будет лизать сапоги первого же немца, который загорится безумной идеей вернуть германскому рейху утраченное величие и поставить жирную и окончательную точку в еврейском вопросе!» Гости испуганно ёжились и судорожно тыкали вилками в форшмак из ржавой селёдки. Нервное напряжение в зале спало только после того, как оратор вернулся к литературной теме и заявил, что присуждение Нобелевской премии Педерсену является издевательством над здравым смыслом и несмываемым позором для норвежской литературы.

Президент Китайской республики Сунь Ятсен прислал молодожёнам в подарок новенький термос. Подарок привезла делегация китайцев в составе 14 человек во главе с Су Пи Злапши, который чинно и с многочисленными поклонами зачитал поздравительную грамоту на китайском языке, чем немного навеял скуку на гостей. На выручку пришёл Порвал Баянов: с душой сыграв пару тактов из «Марша Мендельсона», он привёл оратора в чувство, и тот закруглился и приступил к торжественному вручению термоса.

По завершении свадебной трапезы, гости долго раскланивались и обменивались любезностями. Троюродный дед Яши, Куня Лингус, призвал жениха блюсти свои супружеские обязанности цитатой из Торы: «Пищи, одежды и супружеской близости не лиши её». Ясос Биб, в свою очередь, рассказал старику Лингусу, что лет десять назад у Ясоса дома жили две лягушки, одну из которых звали «Куно Лингус», и лягушки откладывали икру в домашние тапочки хозяина. Тугой на ухо Лингус не расслышал и посоветовал Ясосу беречь свои яйца.

Брак

Дом, в котором жили Ясос Биб и Яша Лава

Сразу же после свадьбы, Ясос и Яша поселились в доме на углу улиц Ужупё (Заречная, Užupio g.) и Кривю (Krivių g.) и были очень счастливы, хотя на первых порах иногда ссорились из-за нежелания Яши работать по хозяйству. «А ну-ка пыль сдуй отсюда!» — то и дело пенял ей Ясос Биб на грязь в доме. Впрочем, со временем ситуация мало изменилась: несмотря на настойчивые просьбы Ясоса навести в доме порядок, Яша, будучи феминисткой до мозга костей, активно сопротивлялась традиционной роли супруги-домохозяйки и вместо уборки вытаскивала мужа на культурные мероприятия, которыми была богата послевоенная жизнь Вильно.

Яша зачитывала вслух газетные объявления в надежде заманить мужа на концерт какой-нибудь заезжей знаменитости. Ясос задумчиво слушал и затем высказывал своё мнение (например, «Яша! Ляпина не люблю. Осип Лыйбас надоел хуже горькой редьки! Хочется чего-нибудь новенького».), после чего супруги достигали компромисса и отправлялись в театр на Погулянке на просмотр какой-нибудь легкомысленной оперетты вроде «Женитьбы капрала» или «Переполоха в доме барона Шнапс-Глинтвейна Курляндского». С режиссёром польского театра Остервой Яша Лава была на короткой ноге, и многие актёры его труппы — Хренослав Пиздушинский, Пупырка Вздутянска, Галава Тупицка, Данута Зом-Вертинская, Пропилка Бо́нус, Нахлебалка Первач, Лаханка Пахлёбска, Тара́нтас Дрзжебезчжасшесчщ, Зладеян Отморожевский, Гладилка Ко́шек и Заро́га Козлатяните — были частыми гостями на приятельских вечеринках в доме у Бибов. Когда же Ясос наотрез отказывался куда-нибудь идти, ссылаясь на занятость, Яша бегала на танцы в британскую торговую миссию. Ясос иногда интересовался её танцевальными партнёрами, и супруга охотно рассказывала: «Сначала Джонатан Гозвал, потом Наум Нафламенко».

В дополнение к нежеланию заниматься домашней уборкой, Яша Лава не умела и не хотела готовить. Из-за отказа супруги проводить время у кухонной плиты, Ясосу пришлось вспомнить полуголодные студенческие годы, когда типичное меню его вечерней трапезы состояло из банки консервированной солонины, ломтя ржаного хлеба и стакана зубровки.

Снежное утро.
Один сухую мацу
Жую.

~ Хокку Ясоса Бибы «Снежное утро». Перевёл с японского Цыганишек Табор.

Спустя несколько месяцев, проблема с приготовлением пищи была решена, когда Бибы наняли кухарку, Аналию Блендер. От стряпни Аналии у Ясоса Бибы поначалу разыгралась его застарелая язва желудка, однако он быстро привык к еврейской кухне, стал разбираться в требованиях кашрута и даже научился отличать кошерные яйца от некошерных.

Оба супруга были довольны решением продовольственной проблемы: кухарка взяла на себя закупку продуктов питания и готовку, освободив Яшу от необходимости вставать каждое утро ни свет ни заря, бежать сломя голову на рынок за яйцами и луком и затем, изнывая от жары у печи, жарить мужу яичницу. Ясос же был рад тем, что на смену осточертевших ему пресных еврейских лепёшек пришли фаршированная куриная шейка, форшмак, кугель, баклажанная икра, рубленые яйца с гусиным жиром, томлёный в горшке чолнт, начинённые картофельным пюре пельмени, щавелевый борщ, фасолевый суп и, конечно же, наваристый и душистый шедевр Аналии — «еврейский пенициллин».

Вместе с тем, бытовой беспорядок в доме Бибов постепенно перерастал во всепоглощающий срач, и для того, чтобы дом не утонул в грязи, Ясосу пришлось нанять бригаду уборщиков по рекомендации соседей. Супругам ужасно повезло: Унита Зоттёр, Иван Нупомыл и Пол Атскрёб с энтузиазмом взялись за работу и вскоре жилище засверкало от чистоты. Вот как об этом вспоминает Яша Лава:

Муж высоко оценил добросовестность уборщиков. Он щедро одарил всех чаевыми и даже пошёл провожать Униту Зоттёр, так как уже смеркалось и было неприлично отпускать женщину в ночной город без сопровождения. Вернулся под утро взлохмаченный и весь в помаде и сказал, что мы будем приглашать их и в дальнейшем. А наша кухарка Аналия Блендер стала настоящим подарком судьбы, избавив меня от кухонного рабства.

К сожалению, брак Ясоса и Яши оказался бездетным: ввиду осложнений на сердце после перенесённой пневмонии Яша Лава вынуждена была по рекомендации врача А. Бортникова искусственно прервать беременность и после этого не могла больше иметь детей. Долгое время Ясос Биб тяжело переживал это событие, поскольку уже решил, какое имя хотел бы дать будущему сыну.

	Дал бы эпическое имя!
— сокрушался Ясос Биб о нерождённом ребёнке.

В своих воззрениях на природу межличностных отношений и института семьи, Яша Лава придерживалась философии либертинизма и, в частности, была сторонницей «свободной любви». Ясос Биб отнёсся к взглядам будущей жены с одобрением, так как, благодаря им, мог смело не скрывать и собственные похождения. Супруги договорились пару лет хранить верность друг другу в надежде на рождение ребёнка, но, убедившись в том, что Яша не сможет стать матерью, вернулись к своим старым привычкам.

Любовники Яши

Будучи воспитанницей Мариинского высшего женского училища в Вильне, Яша Лава была приучена вести личный дневник. Не оставила она эту привычку и в зрелом возрасте, занося туда, помимо прочего, сведения о своих любовниках и случайных партнёрах, благодаря чему нам известны детали её личной жизни.

К сожалению, часть личных дневников Яши была утрачена. Поэтому установить общее количество её любовников не представляется возможным. Оценки историков разнятся от нескольких сотен до нескольких тысяч. Однако география любовных связей Яши поражает воображение. В разные годы её любовниками были

• француз Альфонс Менаж Атруа
• англичанин Перси Тискалл
• канадец Дрю Чилписки
• американец Пол Второу
• украинцы Пэрст Слынявый и Пипыт Рукоблудько
• русский аристократ Нарцисс Самолюбов и православный священник Гонорей Кандидозов
• итальянцы Ибаццо Хочецца и Кон Чилрано
• бельгиец Цэлл Купорвал
• албанец Масс Теранала
• серб Пипко Задротич
• болгарин Ялдак Стоянов
• испанцы
  • Хуасе́ Тыпидо́рас-и-Хуэ́сос
  • Иебанито Песданчес
  • Хуаретто Пиздаторе де Хуильяр
  • Пезданито Аднохуаре Хуилорес
  • Хулиано Ибанерра де Хуарес де ла Пездойя
  • Иебанулио Хернандес дель Пиздаретто-и-Попендуриаз
• чехи Пипишек О́палка и Хрюшек Е́бень
• литовцы Клиторис Лизявичус и Хуянис Вагинайтес
• грузины
  • Вакх Аналия
  • Авзад Ибанулия
  • Ванал Пендурия

• индусы Камас Утрапаутрам и Тео Ретиктраха
• араб Иса Салил Изал
• малаец Абдул Ивсадил
• турки
  • Домат Кидостал-заде
  • Ясад Истомбыл
  • Ухжо Пашир-ока
  • Рaдиламам Аша-касым
• афганцы Ятрах Алвзад и Ванал Вонзай
• монгол Мацалвагийн Вротэбанат
• китайцы
  • братья Жуй Суй, Жуй Хуй и Жуй Сам
  • сиамские близнецы Вынь Суй и Вынь Сунь
  • кузены Встань Хуй и Сунь Хуа
  • Дай Хуай
  • Дунь Вжопэнь
• корейцы
  • Пень Пнём
  • Кун Ни Ли
• азербайджанец Ахпараз Итхуев
• таджики
  • Мастурбек Дилдоев
  • Ебанат Мудоев
  • Сасон Пездоев
• грек Хламидиос Стрептококис

С большинством из них Яша познакомилась на научных конференциях и впоследствии описала в дневнике достижения своих любовников как в науке, так и в постели.

Частично дневниковые записи Яши Лавы были впервые опубликованы во Франции в 1974 году её родственниками под заглавием «Дневник еврейской либертенки» и затем переизданы в Германии, Нидерландах, США, Южной Корее и России. Книга получила немало благожелательных откликов. Литературный критик Танах Уйнада назвал дневник «явлением глубоко интимным и чувственным», «одной из самых жизнерадостных, ярких и откровенных книг в еврейской литературе 20 века». Дневник отражает внутреннюю жизнь писательницы, а также даёт представление о её моральном облике, нравах, сексуальных предпочтениях и любимых позициях. Критики и читатели нередко противопоставляют дневник Яши Лавы «Дневнику русской женщины» Елизаветы Дьяконовой, где в центре внимания героини — не наполненная светлой радостью и оргазмическим блаженством любовная жизнь молодой женщины, а беспрерывное бытовое нытьё о дрянной жизни за границей, жалобы на недоедание, скулёж о плохих квартирных условиях, сетование на обострение хронической болезни и душераздирающие стенания героини о неразделённой любви.

Горячий джигит из Боржоми

В отдельные периоды Яша Лава вела беспорядочную половую жизнь, встречаясь с кем попало, где попало, с разными мужчинами по нескольку раз в день. При этом она признавалась подругам, что панически боится нарваться на серийного убийцу, и по этой причине зачастую пользовалась вымышленными именами.

Мама Яши вспоминает забавный случай, когда Яша записалась на курсы воздухоплавания на базе Ковенской крепостной воздухоплавательной роты и соблазнила там механика дирижабля Сосо Ксосуяшвили — стройного грузина, усатого красавца с горящим взглядом. Сосо был хорошим специалистом по ремонту привязных аэростатов и мягких дирижаблей, и командование Ковенского воздухоплавательного отряда было радо иметь его в своих рядах. Уроженец Боржоми когда-то служил механиком в учебном воздухоплавательном парке под Санк-Петербургом и даже участвовал в запуске первого в Российской Империи военного дирижабля «Учебный». Там он познакомился с очаровательной Мамашико Дамнимагулия, дочерью начальника жандармского полицейского управления Поти-Тифлисской железной дороги, полковника Давида Ливастута, и закрутил с ней бурный роман. Девушка забеременела, и её разъярённый отец грозил отрезать механику детородный орган, сделать из него чахохбили и скормить овцам. Не желая рисковать, горе-любовник написал рапорт о переводе в воздухоплавательный отряд в Ковно и был послан служить в Ковенскую губернию, подальше от северной столицы и Поти-Тифлисской железной дороги.

У Яши было нескольких свиданий с Сосо, сопровождавшихся обильными возлияниями грузинского вина, которые обычно заканчивались страстным и яростным совокуплением в гондоле аэростата с последующими плясками лезгинки без штанов, но в сапогах и папахе с ножом в зубах. После четвёртого свидания нетрезвую голову механика стали посещать приливы ревности с размахиванием кинжала и угрозами кровавой расправы в адрес потенциальных соперников. После пятого свидания, обеспокоенная за свою безопасность Яша рассталась с горячим горцем. После этого он каждую неделю, как по расписанию, приезжал из Ковно в Вильну и долго расхаживал по улице, на которой проживали Яша и её родители, и с сильным кавказским акцентом выкрикивал неизменную фразу: «Ларису Ивановну хочу!!!». Своим назойливым горлопанством Сосо ужасно осточертел всему району, однако никто из жителей не спешил его усмирять. Будучи человеком военным, грузинский механик был пунктуален: по нему можно было узнавать точное время и сверять часы, которые для мелких торговцев и мещанского населения еврейского квартала были непозволительной роскошью.

Скромняга из туманного Альбиона

После расставания со знойным грузином, Яша познакомилась с очень красивым английским юношей по имени Пол Шестоу, однако оказалось, что у Пола неисправимые проблемы с потенцией, поэтому дальше трёх свиданий дело не пошло. Застенчивый Пол, в отличие от Сосо, не рисковал горланить у Яши под окнами. Вместо этого он писал ей пространные письма на ломанном русском языке, неизменно начинающиеся приветствием: «Любезная моя Катерина Матвеевна…»

Бравый капитан «Iron Dick»

Другим англичанином, которому Яша Лава вскружила голову, был капитан британского королевского военно-морского флота, герой Ютландского сражения, барон Франк Эйнштейн.

Тётушка Яши Лавы, будущая «гуляшбаронесса» Мирьям-Циля в девичестве приторговывала цветами на улицах Копенгагена, где её запечатлел на одной из своих картин датский художник П. Фишер. Купивший картину колбасный барон Попер Накукумбер влюбился в изображённую на ней цветочницу, разыскал девушку и женился на ней

В 1916 году, двоюродная тётка Яши, Мэрисела Накукумбер (урождённая Мирьям-Циля Накойхер), вдова датского колбасно-сосисочного фабриканта, унаследовавшая его компании и разбогатевшая на экспорте мясных консервов для германской армии, пригласила племянницу погостить у неё дома в Копенгагене. Яша Лава с с радостью приняла приглашение, сочтя предстоящую поездку отличным поводом для того, чтобы освежить голову перед работой над докторской диссертацией и отвлечься от тяжёлых мыслей о кровопролитной войне, охватившей Европу. По Балтийскому морю шныряли германские подводные лодки и эсминцы, тут и там устанавливая минные заграждения и обстреливая российские морские конвои и порты. Русский Балтийский флот вяло сопротивлялся, избегая активных мер по борьбе с германскими набегами. Не проходило и недели, чтобы в газетах не появлялось очередное сообщение о том, что на выходе из Финского залива на мине подорвалось и затонуло русское военное или торговое судно. Пассажирские морские линии между Россией и Европой были закрыты сразу же после объявления Германией войны, и Яше пришлось добираться из Гельсингфорса в Копенгаген на поезде через Стокгольм, а затем на рыбацкой лодке с риском для жизни переправляться из шведского Хельсингборга в датский Хельсингёр через кишащий шальными морскими минами Зундский пролив.

Несмотря на происходящие у берегов Дании морские сражения и регулярные стычки между британскими и германскими военными кораблями, жизнь в полусонном Копенгагене текла в присущем датскому портовому городу темпе латентного этапа вялотекущей шизофрении: постоянно прибывали и убывали грузовые корабли торгового флота с рыбой, ячменём, пшеницей, мясными консервами, хлопком, рудой и запрещённой странами Антанты «контрабандой» для находившейся в морской блокаде Германии; из одного конца города в другой сновали в деловой суете предприимчивые датские торговцы в сопровождении своих коллег из Англии, Франции, Норвегии, Швеции и даже из далёкой заокеанской Америки; в парке возле железнодорожного вокзала слонялись безработные; русские беженцы из Германии, Австро-Венгрии и Бельгии продолжали, два года спустя после начала войны, настойчиво штурмовать российское посольство, размахивая липовыми документами и скандально требуя «выделить деньги на пропитание и билет, чтобы первым же поездом отправиться на родину»; между кабаками и борделям курсировали подвыпившие матросы; по бульварам с барышнями под ручку чинно разгуливали изнывающие от скуки офицеры британского флота. Для них британское посольство иногда устраивало приёмы и балы, предварительно разослав приглашения местным дамам.

Капитан линкора «Iron Dick» Франк Эйнштейн

На одном из таких мероприятий, блистательная и обаятельная Яша Лава познакомилась с капитаном Франком Эйнштейном. Вопреки правилам Британского адмиралтейства, запрещающим брать на борт гражданских лиц без особого распоряжения на то лорд-адмирала, потерявший голову англичанин уговорил Яшу прокатиться с ним в Испанию на борту его линкора «Iron Dick». Поход закончился в Бильбао, где капитан распорядился поставить линкор на рейд, чем сильно перепугал испанские власти, решившие, что британский флот начал военное вторжение на территорию придерживающейся нейтралитета страны. Впрочем, недоразумение было быстро улажено, когда испанскому офицеру береговой охраны, прибывшему для выяснения причин появления у берегов Испании эскадры Гранд-Флита Великобритании, было объяснено, что грозные 152-миллиметровые артиллерийские орудия британского линкора не представляют никакой угрозы для некогда самой могущественной морской державы мира, а ныне разорённой колониальными войнами нищей и технологически отсталой страны на окраине Европы.

Сойдя на берег, Франк и Яша отправились в Мадрид. Несмотря на перебои с продовольствием и бешеную инфляцию, жизнь в столице Испанской империи кипела с обычным для испанцев огоньком легкомыслия и веселья, будто они не подозревали о том, что Европа охвачена пламенем кровопролитной войны. Пытаясь пустить пыль в глаза своей молодой любовнице, капитан Франк Эйнштейн снял для них шикарные апартаменты в центре города — в Доме Гайярдо с видом на помпезный памятник Сервантесу на Площади Испании. Парочка с головой окунулась в бурлящий водоворот полуночных развлечений, неизменно заканчивавшихся акробатическими номерами на шикарных бархатных подушках и туго набитых гусиным пухом перинах в апартаментах Гайярдо. «Сегодня мой ласковый и нежный торпедоносец был смел и напорист как никогда, — писала Яша в своём дневнике. — Его крупнокалиберная корабельная пушка прямой наводкой обстреливала всю ночь напролёт мои береговые укрепления. Обессилев, я молила о пощаде!»

Относительно дневной программы пребывания в Мадриде, консенсуса достичь не удавалось: душа Яши жаждала изысканности, воспетой Глинкой в увертюре «Воспоминании о летней ночи в Мадриде», а британского офицера влекло в прокуренные, дешёвые мадридские кабаки, где жгучие брюнетки, размахивая веером и кистями испанской шали, яростно кружились по заплёванному полу, лихо отплясывая фламенко под щёлканье кастаньет и возбуждённые крики подвыпивших кабальеро; воспитанницу Мариинской женской гимназии манили восхитительные полотна Эль Греко, Рубенса, Гойи, Тициана и Веласкеса в музее Прадо, а выпускника военно-морского училища — кровожадная и жестокая коррида и сгнившие от времени бомбарды и пушечные ядра, оставшиеся после изгнания мавров с Иберийского полуострова в 17-м веке.

Несогласие вскоре переросло в недовольство, а недовольство в равнодушие. Охладев к неотёсаному герою Ютландского сражения, Яша Лава повстречала на одной из вечеринок новую любовь и, к огорчению капитана, сбежала от него.

После возвращения из Мадрида на борт пришвартованного в Бильбао корабля, командира линкора «Iron Dick» ждали крупные неприятности. В поднятой журналистами газетной шумихе вокруг любовных историй Яши, имя барона Франка Эйнштейна всплыло в одной из статей о том, как Яша попала в Мадрид. Адмирал Джеллико был вне себя от ярости, узнав из газет о том, что его флагманский корабль с какой-то русской шалавой на борту околачивается у берегов нейтральной Испании. За грубое нарушение устава вахтовой службы, капитан Франк Эйнштейн был разжалован и отправлен служить на бункеровщик в Балтийском море, где позднее участвовал в военной интервенции Антанты против Советской России и за храбрость и находчивость был представлен к медали «За выдающиеся заслуги».

Восхитительные трибады

Яша Лава (справа в первом ряду) с подругами и лидером британского движения суфражисток Эммелин Панкхёрст (в центре)

Сохранился обширный семейный архив, из которого следует, что Яша Лава в своих любовных похождениях не чуралась интимных связей с представительницами своего пола. Особенно трогательна переписка, в которой фигурируют четыре женщины, к которым Яша питала особо трепетные чувства: румынка Лиза Лакиску, еврейка Худа Яшмара, японка Ай Отсука и эстонка Усска Яппи-Лоттка. Поскольку переписка содержит настолько пикантные подробности лесбийских оргий, что от них покраснел бы даже Сатана, многократные попытки её опубликования до настоящего времени наталкиваются на стену категорических отказов издателей не только в Вильнюсе, но даже в Амстердаме и Гамбурге.

Также в письмах упоминается украинка, некто Виталина Пыська из Долбунова, с которой Яша встречалась в тайне от мужа украинки, Виталия Пыськи. История любви едва не закончилась кровопролитием, когда Виталий, вернувшись домой с гулянки в сильно нетрезвом состоянии, застукал нежно воркующих голу́бок в супружеской постели и затем в порыве злобной ревности гонялся за обеими с топором в руках и угрозами расправы. Через несколько лет после этого происшествия, Виталина написала Яше о том, что «рыльце мужа тоже оказалось в пушку»: у Виталия Пыськи была слабость к девочкам-подросткам, с которыми он занимался оральным сексом, за что здолбуновские мужики утопили его в реке.

Предсмертная открытка из Парижа с надписью «От М. Г. Зелле Яше. Никакая свинцовая пуля не сможет убить мою любовь к тебе, моя сладенькая киска!»

Наиболее нашумевшей в европейской прессе историей является любовная связь между Яшей и голландской танцовщицей, куртизанкой Маргаретой («Матой») Гертрудой Зелле. С ней Яша Лава познакомилась в Мадриде, на одной их светских вечеринок, которую Яша посетила в сопровождении своего любовника, офицера британского флота, барона Франка Эйнштейна. Литовская фольклористка увлеклась экзотической внешностью Маты, её изысканными манерами и таинственными связями с сильными мира сего. Бросив барона, Яша Лава упала в объятия новой любовницы. Женщины совершили вояж в Париж, где посетили могилу Оскара Уйльда на кладбище Пер-Лашез и исцеловали надгробный памятник ирландскому писателю — каменного крылатого сфинкса, покрыв его от ушей до пят следами помады. Парижские газетчики тут же сочинили городскую легенду о том, что поцеловавший сфинкса найдёт любовь и никогда её не потеряет.

Несмотря на разницу в возрасте (Мате было 40, а Яше 26), их роман был бурным, но очень кратким: в феврале 1917 года Мата поехала по неотложным делам в Париж, пообещав Яше вернуться через неделю. Однако в Париже Мата была арестована французской разведкой, обвинена в шпионаже в пользу Германии, предана суду и расстреляна. Узнав из газет о смерти любовницы, огорчённая Яша хотела покончить с собой, но передумала. Её новое увлечение — греческий золотопромышленник Фаллос Впопендопулос — пригласил Яшу на свою яхту и они вдвоём уплыли развлекаться в Ниццу, о чём французская бульварная пресса продолжала трезвонить на протяжении нескольких месяцев, пока эта новость не была вытеснена скандальными слухами о любовных связях премьер-министра Франции Жоржа Клемансо с молоденькой секретаршей его канцелярии.

Одержимый буракумин из Нагареямы

Такъяжи Немойши в синаноге в Жешуве, Польша. 1926 год.

Самым продолжительным романом в жизни Яши, продлившимся более пяти лет с 1922 по 1928 годы, стали отношения с японским фольклористом и проповедником Такъяжи Немойши.

Приехав в 1904 году в столицу Российской империи из далёкой Нагареямы, ни слова не говорящий по-русски сын японского мясника, Немойши, прошёл трёхмесячные курсы русского языка в школе Берлица и поступил на учёбу в Императорский Санкт-Петербургский университет. Там он по ошибке вместо литературного кружка вступил в кружок махровых черносотенцев, где ознакомился с «Протоколами сионских мудрецов», проникся восхищением перед народом, тайно правящим всем миром, и решил принять иудаизм. Одновременно с изучением в коллективе радикально настроенных последователей Кузьмы Минина и графа Уварова антисемитской литературы и технологии погромов, любознательный японец посещал иешиву, где зубрил Талмуд и Танах и штудировал Малые мидраши. В ходе изучения священных текстов, Немойша удивлялся контрасту между пораженческой религией его касты, которая оправдывала бесправие и презрение со стороны японского общества, и жизнеутверждающей религией иудеев, проповедующей богоизбранность еврейского народа.

Языковой барьер между японцем и его русскими собратьями по черносотенному оружию не позволил последним понять, что происходит c мировоззрением их нагареямского соратника, и в 1906 году руководство студенческого кружка направляет Немойши в польский Белосток для организации еврейского погрома. Прибыв в Польшу черносотенный посланник устанавливает связи со студентами Варшавского университета и знакомится с профессором Нематюкайтесом, от которого узнаёт, что «Протоколы» — это фальшивка. Неожиданное прозрение, однако, не поколебало веру Немойши в исключительность иудейского народа. Приняв иудаизм, Такъяжи Немойши углубляется в изучение еврейской культуры и знакомится с хасидизмом. Следующие пятнадцать лет японский фольклорист колесит по Польше, собирая хасидские истории. А затем он решил сделать открытие, познакомив мир с хасидами Литвы, о которых почему-то никто никогда не упоминал. С этой целью Немойши отправился в Вильну. Никаких хасидов он в там не нашёл, зато нашёл Яшу Лаву…

Пройдя, наконец, гиюр, Такъяжи Немойши взял себе еврейское имя Мойше Такъяжи и долго уговаривал Яшу Лаву вступить с ним в законный еврейский брак, но Яша отказала ему, сказав, что любит Ясоса Бибу. Бедный Мойше хотел с горя покончить с собой, но передумал. Найдя утешение в объятиях других молоденьких фольклористок и, женившись на одной из них, японский иудей укатил обратно в свою Нагареяму заниматься миссионерской деятельностью, обращая японских язычников в единственно правильную ортодоксальную иудейскую веру в соответствии с незыблемыми постулатами Шулхан аруха и с соблюдением каждого из 613-ти предписаний Пятикнижия.

Канадский священник, поп Ал Нетуда, возмущённый взглядами Ясоса и Яши на институт семьи, призывает следовать за Иисусом, а не за Ясосом

Восхитительная история любви Яши и Мойше-Немойши подробно и красочно описана в книге «Усохшая ветка сакуры, или Полёт белого аиста над японским островом Анаши-бля-дито-жи-хара-ши-сука». Автор книги — поп Ал Нетуда, бывший профессор богословия Санкт-Петербургского университета, в 1917 году эмигрировавший в Канаду и занявший место настоятеля украинской православной церкви в общине местной украинской диаспоры — подробно описывает в книге фривольные нравы тогдашней молодёжи, критикует их за безнравственность, а также аргументированно показывает превосходство семейных ценностей над безответственной философией свободной любви.

Любознательные ханьцы из Ибиня

Начиная с первой половины 1920-х в дневнике Яши Лавы часто упоминаются китайские докторанты Ай Цин Жуй и Ху Сюй Сюй, с которыми Яша выезжала в этнографические экспедиции по деревням, в которых проживали литвины и самогиты. Каждую новую запись в экспедиционном журнале историй про Нерингу и Марингу, Ярату, Пизюса и других персонажей литовского эпоса, троица отмечала пьянками в ближайшем сарае с потреблением неимоверного количества местного самогона из овса. Нередко вечерние пиршества, для участия в которых заезжие этнографы приглашали своих информантов и информанток, заканчивались оргиями.

Литовские крестьяне, дивившиеся, что делают в глухих деревнях два китайца и еврейка, понимающе кивали. Некоторые из местных жителей относились к активности членов экспедиции неодобрительно и с сарказмом. Об этом они сложили народную песню, которую Ху Сюй Сюй услышал и записал в 1924 году в глухой деревушке под Рагнитом:

Ай, Ху, Яша, Радость наша — Троица весёлая Развлекается в сарае Пьяная и голая!

Сочинённая крестьянами песня вошла в фольклорный сборник «Народные песни неманского края» под редакцией Ай, Ху и Лавы, который был выпущен после их экспедиции по верховьям Немана в 1927 году. Во время данной экспедиции выяснилось, что за несколько лет эта песня разлетелась по всему Неманью, обросла пикантными деталями и превратилась в эпическое «Сказание о драконе Айхуяше».

Любовницы Ясоса

Сам же Ясос Биб дневника не вёл, поэтому о его похождениях мы имеем только косвенные свидетельства. К таковым относятся, в частности, детальные описания Ясосом виленских борделей в его сборнике «Виленские рассказы», его многочисленные стихи и песни, посвящённые известным виленским жрицам любви и вовсе не известным дамам, а также записная книжка философа, где многие женщины обозначены только инициалами.

Записная книжка Ясоса Бибы содержит столбцы с именами, комментариями и пометками. Двадцать восемь имён зачёркнуты, против нескольких записей проставлена красная галочка, позднее перечеркнутая крест-накрест штриховкой чёрным цветом, затем эти записи были обведены синим кружочком, и потом добавлены вопросительный знак и загадочная фраза «Скважина пуста». Типичные комментарии гласят:

Ясос Биб публикует в газете обзор трагического положения в сфере сексуальных услуг в Вильне

• «Широка страна моя родная, много в ней лесов»
• «Можем повторить»
• «Привет, сифилис!»
• «Я бы вдул»
• «Жениться или не жениться? Вот в чём вопрос»
• «Дал взаймы 50 злотых. Получил натурой»
• «Ай да Биба, ай да сукин сын!»
• «Хо-хо» и «О-го-го!!»

Супруга Ясоса, Яша Лава, опубликовала эти криптозаписи незадолго до своей смерти в 1943 году, и они стали известны в литературных кругах как «Список Бибы». Биографы британского публициста Джорджа Оруэлла утверждают, что тот был настолько вдохновлён новаторским литературным стилем литовского писателя, что немедленно приступил к составлению своего собственного списка, получившего позднее название «Список Оруэлла» и гриф «Совершенно секретно».

В 1969 году в Вильнюсе вышла книга А. Поласкайте и Б. Невъебене «Женщины в жизни Ясоса Бибы», в которой сделана попытка установить личности женщин, скрывающихся за инициалами в произведениях Ясоса Бибы. К примеру, по мнению вышеуказанных авторов, «С. Рак-а» — это болгарская проститутка Стояна Ракова из борделя в подвале магазина фруктов «Манда Рины» у еврейского кладбища в Шнипишкесе, вдохновившая Ясоса на написание приключенческо-эротического романа «Сказочное Бали», а «Дану. Бес» — это виленская проститутка Данута Бесштанишек, которая часто фигурирует в «Виленских рассказах» писателя. Некоторые исследователи жизни Ясоса Бибы, однако, полагают, что за многими аббревиатурами скрываются вовсе не женщины, а кто-то ещё.

Что бы там не говорили и не писали про отношения между Ясосом и Яшей, несмотря на открытый брак (или, скорее всего, благодаря ему) эти отношения на протяжении их совместной жизни продолжали оставаться очень нежными, гармоничными и трогательными. Союз Ясоса Бибы и Яши Лавы был необычайно прочен, и супруги во всём поддерживали друг друга и помогали друг другу в научных исследованиях. Будучи приверженцем идеалистической философии русского символизма в своей творческой деятельности, Ясос считал появление Яши в его жизни пришествием «вечной женственности», и в своих стихах, посвящённых супруге, называл её «средоточием красоты и гармонии мира».

В кругу друзей и близких знакомых, Ясос Биб обращался к своей супруге «калбатоно Лава» и шутил, что у него — мегрела по происхождению — еврейская фамилия, а у его жены-еврейки — фамилия мегрельская.

Еврейская родня

К тому времени, как в 1921 году Ясос Биб познакомился со своей будущей женой Яшей Лавой, он растерял практически всех своих родственников: мама Ясоса умерла 44 года назад от чахотки, отец скончался в 1913 году от цирроза и рака печени, старший брат расстрелян большевиками в 1917 году в революционном Петрограде. С мачехой Фимой Климакс, буфетчицей ресторана «Nablevaitis» возле железнодорожного вокзала Вильны, Ясос не общался. У него всегда были натянутые отношения с буфетчицей из-за недовольства Ясоса тем, что Фима была собутыльницей отца, снабжая того ворованной из буфета водкой и тем самым поощряя пьянство последнего. Единственным оставшимся в живых родственником Ясоса был брат Аеб Ядолб, внебрачный сын отца и буфетчицы Фимы и лежачий пациент Виленского дома призрения для умалишённых.

Когда осиротевший Ясос Биб женился на Яше, он с восторгом принял в свои распростёртые объятия многочисленную еврейскую родню супруги. Выучив идиш, литовский философ засел за изучение Талмуда и трудов еврейского философа-бунтаря Соломона Маймона и расширил свои научные исследования в области фольклористики еврейской тематикой.

Тесть

Тесть Пинхас и тёща Мойра за пасхальным седером с военнослужащими виленского гарнизона

Тесть Ясоса Бибы, Пинхас-Мордехай Лава, работал архивариусом виленской еврейской общины в библиотеке на улице Жидовской, возле Старой синагоги, а также состоял на службе в должности учёного еврея при попечителе Виленского учебного округа.

За заслуги перед отечеством Пинхасу был дарован статус почётного гражданина, и на протяжении многих лет еврейская община избирала его подраввином. Несмотря на то, что на Пинхаса не распространялись ограничения черты оседлости, он практически безвыездно прожил всю свою жизнь в «Литовском Иерусалиме» Вильны — цитадели еврейской духовной аристократии и оплоте талмудической учености. Будучи талмудистом и каббалистом, старик Пинхас тем не менее тайно придерживался прогрессивных взглядов: поклонник Гордона и почитатель Лилиенталя, Пинхас переписывался с раввином Иерусалима и был дружен с казённым раввином Вильны Овсеем Штейнбергом, с которым разделял трепетную любовь к библейскому ивриту и приверженность «Хаскале».

Пинхас был не чужд и светским наукам, таким как математика и астрономия, и поддерживал политику властей по организации еврейских гимназий. Выпускник Виленского еврейского учительского института сам высшего образования не имел, но сделал всё возможное, чтобы дать его своим дочерям.

Будучи человеком либеральных взглядов, он никогда не требовал от жены, чтобы она брила голову и носила парик, снисходительно относился к любовным похождениям своей младшей дочери, Яши Лавы, и даже нашёл в себе силы закрыть глаза на то, что её муж, Ясос Биб, не был иудеем.

Пользовался безмерным уважением Пинхас не только в еврейской общине Вильны, но и среди петербургских черносотенцев. К примеру, вот что писал о Пинхасе в своём омерзительном пасквиле «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» журналист «Русского вестника», ярый юдофоб Василий Розанов:

Идёт еврей по улице; сутул, стар, грязен. Лапсердак, пейсы; ни на кого в мире не похож! Всем не хочется подать ему руку. «Чесноком пахнет», да и не одним чесноком. Жид вообще «скверно пахнет». Идёт какою-то не прямою, не открытою походкою… Трус, робок… Когда же уверенной походкой шагает по улице благоухающий елеем, корицей и самоточной смирной Пинхас-Мордехай Лава, вся Вильна замирает, с восхищением и благоговением взирая на его отутюженный костюм и осанку римского патриция. Христианин смотрит вслед, и у него вырывается: — Вот идёт жид, преисполненный любовью к русскому человеку и к русской земле. Господи, дай ему здоровья!

Пинхас приходился праправнуком известному виленскому даяну Иуде Лазаревичу. Будучи секретарём еврейской общины, Лазаревич являлся хранителем актов, даровавших виленским евреям привилегии, и в своём завещании возложил эту обязанность на своих преемников, последним из которых был праправнук иудейского секретаря, Пинхас Лава. Помимо истлевших от времени универсалов великого князя литовского Сигизмунда I, в ведении Пинхаса были 18 рукописных свитков Торы, украшенных жемчугом и кораллами, которые он берёг как зеницу ока.

С Лазаревичем связана забавная история фамилии «Лава», которую Пинхас любил рассказывать своим друзьям и знакомым.

	История фамилии, рассказанная архивариусом виленской еврейской общины Пинхасом Лавой Как-то раз, просматривая «Правительственный вестник», я наткнулся на утверждённое государем «Положение о первой всеобщей переписи населения Российской империи». „Ой-вей! — подумал я. — Правительство опять задумало что-то недоброе.“ Но затем я напряг память и припомнил, что даже Моисей произвёл перепись народа израилева аж два раза — до и после исхода евреев из Египта. „Без переписи, — рассудил я, — как бы Моисей выяснил, что, после сорокалетнего блуждания по Синайской пустыне, из 600 тысяч евреев осталось только трое: Иван Сусанин сам Моисей, его племянник Иисус Навин и подруга племянника, блудница Сара?!“ Немного поразмыслив, я решил, что перепись — дело хорошее. „Наконец-то мы узнаем, сколько евреев осталось в Вильне и чем они занимаются! — воскликнул я. — А если повезёт, может быть даже удастся выяснить, чем промышляет в своей бакалейной лавке моя жена, Мойра.“ Как только в городе была создана переписная комиссия, я немедля подал прошение губернатору зачислить меня в счётчики. Меня приписали к счётному участку по улице Жидовской, снабдили бланками переписных листов и ведомостями, выдали свидетельство счётчика, новенький кожаный портфель, бумагу, перья и чернила, и я отправился в обход. На дворе стоял трескучий мороз, да такой сильный, что пришлось надеть две пары подштаников и лапсердак. Грамотным евреям я раздал переписные листы, чтобы заполнили сами, а на неграмотных, слепых, глухих, немых, хромых и душевнобольных пришлось заполнять формуляры самому. В перепись попали все! Даже те, кто отказывался быть переписанным: Адин Поц, Накой Ляд, Ицык Аналья, Ненатуель Залез, Шайка Медная, Шаром Покати, Дыня Тухляк, Психея Долбануте, Сруль Дристун и Соня Храпливая. Скурпулёзно переписав всех, кто попался на глаза, я заполнил формуляр и на себя. Каллиграфическим почерком написал своё имя — Пинхас-Мордехай Лазаревич, а также указал возраст, сословие, вероисповедание, занятие и прочее, и сдал в участок на обработку. На этом мой вклад в благородное и нужное дело переписи еврейского народа закончился. Прочитав от корки до корки все 89 томов выпущенного вскоре после этого фолианта «Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 года», я с гордостью почуствовал себя Моисеем 19-го века, и через какое-то время о переписи забыл. Спустя шесть лет, в 1903 году, решил я посетить святые места в Иерусалиме и подал в полицейское управление прошение о выдаче мне бессрочного паспорта как почётному гражданину. Через три недели получаю отказ. Иду разбираться, в чём дело. Они мне там заявляют, что „указанный в прошении подданный его императорского величества, именуемый Пинхасом-Мордехаем Лазаревичем, в реестре проживающих в Вильне не числится“. „Ой-вей! — говорю я им. — А куда-же он подевался, и кто я такой?“ А они мне: „Знать не знаем, не мешайте работать. Позвольте вас выйти вон, милостивый государь!“ Не солоно хлебавши, пошёл я домой в расстроенных чувствах. Прошло несколько месяцев. Попечитель Виленского учебного округа организовал мне встречу с начальником губернского жандармского управления — не припомню, как его по батюшке. Тот был груб, кричал на меня, топал ногами и, обозвав «жидовской мордой», выставил за дверь. Я тогда написал письмо Его высокопревосходительству господину Зенгеру, тогдашнему министру народного просвещения, с которым я заочно познакомился лет 15 назад, когда писал рецензию на его работу «Еврейский вопрос в древнем Риме». Тот милостиво согласился посодействовать, и через председателя Комитета министров устроил мне аудиенцию с Его Императорским Величеством. Государь в беседе со мной был учтив и любезен. Вызвал своего секретаря и приказал тотчас разобраться и доложить. Через два дня после моего возвращения из Петербурга, приезжают к нам домой трое угрюмых жандармов, сажают меня в бричку и везут неизвестно куда — должно быть в Лукишки. Привезли в губернское жандармское управление, что на Большой Погулянке, заводят меня в кабинет к держиморде, их губернскому начальнику, который на меня давеча ногами топал. „Ой-вей! — думаю я. — Пропал Пинхас! Сибирь, каторга. Кто вспомнит бедного еврея?“ А тот из-за стола ко мне выбегает и по стойке смирно руку подаёт, будто я французский посланник. В глаза подобострастно заглядывает и лебезит. Проворно извлёк из папки и показывает мне мою личную переписную карточку, где моею рукой каллиграфической прописью выведено имя: Пинхас-Мордехай Лава. Я не поверил своим глазам! „Ой-вей! — воскликнул я. — Не может такого быть, не будь я Лазаревич!“ Однако при внимательном рассмотрении изрядно изжёванной табулятором Холлерита карточки стало ясно, что адская машина не только потёрла окончание моей фамилии, но и превратила букву «З» в букву «В». Так я стал Пинхасом Лавой.
— Записано фольклористом Ясосом Бибой со слов Пинхаса-Мордехая Лазаревича (Лавы).

Впрочем, многие исследователи жизни Ясоса Бибы уверены, что рассказанная Пинхасом история его фамилии — чистейшей воды выдумка учёного еврея, призванная рассмешить его друзей и знакомых. На самом деле, его фамилия — это всего лишь аббревиатура Леви-Аарон бен Аба (евр. לאב"א - לוי אהרן בן אבא) ). К иудейскому же судье Иуде Лазаревичу старый лис Пинхас имеет такое же отношение, как морская свинка к Балтийскому морю.

Историки не обнаружили документальных свидетельств того, действительно ли удавалось балагуру Пинхасу рассмешить своих слушателей историей о его участии во всероссийской переписи населения и личной встрече с императором и самодержцем всероссийским. Однако достоверно известно, что Сильвестр Сталлоне, сценарист американского драматического фильма Рокки, сильно рассмешил своих продюсеров, когда дал главному герою своего произведения имя «Полад Муртуза Рокфеллер-Бюльбюль-оглы», сделав того азербайджанским бедным родственником баснословно богатой династии Рокфеллеров. По сценарию Сталлоне, юноша отверг заработанные преступным путём капиталы своей семьи и трудится простым бурильщиком на нефтяном месторождении в Баку, добывая в поте лица чёрное золото для своей новой родины. Молодой Рокфеллер вступил в комсомол, исправно платит профсоюзные взносы и мечтает накопить на «Жигули», чтобы уехать в горное село Бархударлы, где он несомненно станет первым парнем на деревне, и все азербайджанские девки будут валяться у него в ногах.

С большим трудом упрямого сценариста удалось уговорить сократить имя персонажа до Рокки Бальбоа, сделав его более удобоваримым для американского зрителя. Ещё больших усилий потребовалось для того, чтобы убедить Сильвестра перенести действие в итальянские трущобы американской Филадельфии, заменив профсоюзно-производственную тему на мафиозно-спортивную и снабдив кинокартину традиционно жизнеутверждающим хэппи-эндом. Только благодаря этим хирургическим мероприятиям, фильму был обеспечен коммерческий успех, и удалось вселить в лениво жующего попкорн зрителя надежду на то, что любой неудачник своим трудом может добиться всего, даже если он безнадёжно бездарен и туповат как целеустремлённый американский сценарист Сильвестр Сталлоне.

Тёща

Любимая тёща Ясоса, Мойра Лава (в девичестве, Мойра-Двойра Мовшевна Крейндель), держала бакалейную лавку в одном из дворов по Немецкой улице в Старом городе, которую унаследовала от своего папаши, Жмули Крейнделя. Женщина энергичная и предприимчивая, Мойра нюхала табак и, в тайне от мужа, приторговывала из-под полы водкой и промышляла факторством, оказывая мелкие услуги постояльцам окрестных гостиниц и продавая им «Новейший путеводитель по Вильне и её окрестностям» туристической конторы «Мойше Сток и К°», которой заведовал её дальний родственник, старший сын тёти Розы Куст и внучатый двоюродный племянник тёти Ряхи Какухряки-Шумеловой, жены единоутробного брата Мойры, Бурьяна Шумелова.

Если бы не кипучая деловая активность Мойры, семейство Лавы давно побиралось бы на паперти Старой синагоги на улице Жидовской и жевало бы всухомятку мацу на ужин. Вместо этого, матрац Мойры был туго набит катеринками и золотыми монетами Великого княжества Финляндского в количестве, достаточном не только для того, чтобы прокормить мужа-талмудиста и двоих дочерей, но и чтобы каждые пятнадцать лет справлять супругу новый лапсердак, а своим чадам оплачивать частные уроки музыки, обучение в женской гимназии и университетское образование за границей.

Тёще Ясос посвятил следующую эпиграмму:

Ах, Мойра, женщина шестидесяти лет,
У граций в отпуску и у любви в отставке,
Которой держится вся прелесть на подставке,
Которой без морщин на теле места нет,
Злословит, молится, зевает
И с верным табаком печали забывает.

Дедом Мойры был известный виленский бадхен Шайке Файфер, а её кузина, Шима-Бейла Флейтзингер, была матерью сестёр Гнесиных. Мама Мойра обожала Ясоса и всю жизнь уважительно обращалась к нему не иначе как «доктор Биба», игнорируя тот факт, что докторской степени у Ясоса Бибы никогда не было.

Дальние родственники

Супруга Ясоса, Яша Лава, приходилась троюродной племянницей Илье Ефрону, основателю издательского дома «Брокгауз и Ефрон» и издателю «Еврейской энциклопедии Брокгауза и Ефрона». Дядюшка Илья был правнуком Элияху бен Шломо Залмана, небезызвестного «Виленского гаона», и Ясос и Яша оба очень гордились этим родством.

Отношения с известными современниками

Биб, Маяковский и Горький

Ясос Биб не любил пролетарских писателей и поэтов. Поэтому ни с Владимиром Маяковским, ни с Максимом Горьким он никогда не встречался и не переписывался.

В дополнение, литовский философ заботился о своём пищеварении и никогда не говорил за обедом о большевизме и о медицине, а также не читал до обеда советских газет.

Биб и Чехов

Книжку с рассказом А. П. Чехова «Палата № 6» Ясос Биб зачитал до дыр, находясь на лечении в психиатрической лечебнице.

С Антоном Павловичем Ясос никогда не пересекался, поскольку первый жил безвыездно в Ялте, а второй — в Варшаве. В Ялте же Ясос Биб никогда не был, а Чехов в Варшаву так и не собрался по слабости здоровья. На Сахалине они тоже не встречались: когда Чехов туда ездил, малолетний Ясос ещё сидел за партой в школе в Хересе-де-ла-Фронтера и, от усердия высунув язык, учился писать. Скорее всего, о существовании Ясоса Бибы Антон Павлович даже не подозревал. Единственное, что объединяло литовского и русского писателей, это то, что оба они, с разницей в 20 лет, прокатились по Поти-Тифлисской железной дороге от Батума до Тифлиса и были впечатлены её горами, скалами, речушками, водопадами, туннелями и Сурамским перевалом.

Биб и Толстой

С русским писателем Л. Н. Толстым Ясоса Бибу связал общий интерес к потреблению кумыса. Задолго до рождения Ясоса, в мае 1862 года, страдающий меланхолией Лев Николаевич по рекомендации врачей отправился в башкирский хутор Каралык, в 130 верстах от Самары, чтобы подлечиться новым и модным в то время методом кумысолечения. Там Толстой жил в башкирской юрте, питался бараниной, принимал солнечные ванны, пил кумыс, чай, а также развлекался с башкирскими девками игрой в шашки с башкирами, о чём написал пространную и двусмысленную статью в журнале «Современник». Будучи в Варшаве, Ясос Биб пролистывал старую подшивку «Современника», чудом не изъятую из университетской библиотеки после покушения Дмитрия Каракозова на императора Александра II в 1866 году, и случайно наткнулся на статью Толстого о весёлом времяпрепровождении того в Каралыке. Ясос написал Толстому письмо с просьбой поделиться рецептом изготовления кумыса, но ответа от столпа русской литературы почему-то не получил.

Биб и Куприн

Ясос Биб познакомился с русским писателем А. И. Куприным ещё в студенческие годы. В то время Куприн работал в Петербурге секретарём литературного «Журнала для всех», куда Ясос посылал свои стихи в надежде на их опубликование. После получения многочисленных отказов с пометкой «Никуда не годится, только в мусорную корзину!», Ясос написал секретарю журнала гневное письмо, в котором упрекал редакторов в нежелании открывать дорогу молодым талантам (Ясос, естественно, имел в виду себя, прежде всего.) и обвинял редакцию журнала в склонности к символизму и мистицизму. Между Куприным и Бибой завязалась переписка. Куприн в деликатной форме намекнул Бибе, что стезя поэзии для последнего скорее всего не будет усыпана алмазами, и предложил литовскому фольклористу вместо стихов написать пару статей в раздел «Из жизни народов в России и заграницей». Их переписка прервалась после того, как Куприну наскучила работа в журнале, и тот уехал в Крым.

На получение Куприным Пушкинской премии в 1909 году Ясос Биб никак не отреагировал, потому что премия не была Нобелевской и поэтому не заслуживала внимания.

Летом 1911 года Ясос Биб случайно встретился с Куприным в Варшаве, в закусочной «Toszshniłowka Rygałowszka» на улице Сенкевича. Куприн заехал на денёк в Варшаву, возвращаясь в Россию из поездки по Европе, был сильно навеселе и припомнить Ясоса и его стихи не смог, посетовав на худую память и на то, что «Журнал для всех» был всегда завален письмами от бездарных начинающих литераторов. Тем не менее, Александр Иванович, большой любитель залить за воротник, с удовольствием выпил с Ясосом два десятка бокалов габербушского и дюжину стопариков водки. Узнав, что Ясос служил в Маньчжурии во время войны с японцами, русский литератор-патриот расчувствовался, выпил с Ясосом на брудершафт, полез целоваться и даже подарил литовскому поэту черновую рукопись своего рассказа «Штабс-капитан Рыбников», на которой до этого раскладывал селёдку на закуску под водочку.

Биб и Бунин

Ясос Биб обожал творчество русского писателя Ивана Алексеевича Бунина. Личная встреча Бибы и Бунина произошла в 1924 году в Париже, куда оба литератора прибыли для участия в мероприятии под названием «Миссия русской эмиграции». Во время доклада Бунина, когда тот рассуждал о том, что Россия когда-нибудь вернётся в назначенное ей Богом русло и снова станет великой, Ясос с места громко упрёкнул Бунина в том, что, мечтая о реставрации самодержавия в России, тот «хочет, чтобы реки текли вспять». На это русский писатель заметил: «Нет, не так, мы хотим не обратного, а только иного течения…» Затем многозначительно подняв палец к небу, пафосно добавил: «Россия! Кто смеет учить меня любви к ней?» На что Ясос громко ответил: «Я! Вам ли присосаться к соску отечества так, как Ясосу Бибу?!»

После конференции Ясос пригласил Бунина в ресторан-кабаре «Мулен Руж» в квартале красных фонарей на площади Пигаль в Париже — уладить разногласия, выпить-закусить, покалякать „по душам“ и посмотреть на девочек, исполняющих стриптиз. По словам Ясоса, на протяжении застолья от русского писателя веяло дешёвым одеколоном прохладой, и литовский философ был разочарован тем, что Бунин «проявил равнодушие к рябчикам и отказался распахнуть душу». Бунин же, напротив, в своём дневнике сделал такую запись:

К сожалению, я не терплю ресторанов, водочки, закусочек, музычки — и задушевных бесед. И никакой «встречи в ресторане» не могло быть и никогда не было. Болтовня о встрече с каким-то проходимцем из Литвы в парижском ресторане — дикая и глупая ложь, будто меня туда затащили, чтобы посидеть, попить и поговорить „по душам“, как любят это все русские. Очень на меня похоже! И никогда я не был с ним ни в одном ресторане».

В 1934 году, в беседе с Наливайтесом за бокалом габербушского Ясос Биб так прокомментировал вручение Бунину Нобелевской премии по литературе «за строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы»:

Ивана Алексеевича [Бунина] я, безусловно, ценю и уважаю, но каким мудаком нужно быть, чтобы привести в свой дом молодую любовницу и заявить своей престарелой жене, что твоя любовница будет жить с вами под одной крышей, и затем в течение пятнадцати лет мучать бедную женщину, чтобы в заключении этой драмы вкусить горечь унижения от того, что твоя постаревшая любовница, в свою очередь, заведёт себе молодую любовницу-лесбиянку, приведёт её в твой дом и заявит тебе и твоей жене, что она будет жить с вами под одной крышей?! Карма — штука коварная, мой дорогой друг! Делайте со мной всё, что вам будет угодно, но я считаю, что вручение Нобелевских премий таким мудакам [как И. А. Бунин] является, вне всякого сомнения, издевательством над здравым смыслом и несмываемым позором для изгнанной в эмиграцию русской литературы.

Это мнение было высказано Ясосом в кулуарах, за бутылкой пива, и до Бунина по всей видимости не дошло, поскольку в архивах писателя не было найдено никаких свидетельств того, что Иван Алексеевич на него как-либо отреагировал.

Биб и Набоков

Впервые о писателе Владимире Набокове (Сирине) Ясос Биб услышал в начале 1920-х, прочитав сборник его стихов, опубликованный берлинским издательством «Amoralischer Jugendrisch Verlag». Ясос написал рецензию, которую опубликовал парижский журнал «Современные записки». В ней он с недоумением говорил об «отсутствии в стихах Набокова непосредственности и глубины». Вместе с тем рецензент отметил у начинающего поэта проблески таланта и техническое мастерство, но тем не менее посоветовал Набокову забыть про поэзию и вместо неё заняться написанием эротической прозы. «Секс с изощрённо-эстетическими вкраплениями педофилии читающая публика покупает легче и быстрее, чем она сметает вяленую бублицу с прилавков „Привоза“ в Одессе», — писал Ясос Биб в своей рецензии. До конца своей жизни он следил за творчеством Набокова, с разочарованием наблюдая жалкие попытки последнего проявить замеченные рецензентом проблески таланта.

Только спустя почти три десятилетия после этой рецензии Набоков наконец-то прислушался к мудрому совету литовского филолога и засел за написание романа «Лолита». Это творение Набокова, опубликованное в 1955 году парижским издательством «Olympus Pornographique» (не путать с «National Geographic»), специализировавшемся на издании эротики и порнографии, принесло несостоявшемуся поэту мировую славу и большие деньги. В частных беседах с друзьями, Набоков, называвший себя «незаметнейшим писателем с непроизносимым именем», признавал, что «польский рецензент был прав», и сожалел, что не воспользовался его советом гораздо раньше. В благодарность Набоков посвятил Ясосу стихотворение о бабочках. Несомненно, Ясос Биб, не доживший до этого знаменательного для мировой литературы события, дал бы роману положительную оценку. Спустя 70 лет после опубликования «Лолиты», аспиранты кафедры информационных технологий Вильнюсского университета, в рамках празднования 145-летия со дня рождения выдающегося литовского философа, использовали искусственный интеллект для написания рецензии на роман теми словами и в том же стиле, в котором она выглядела бы, будь рецензия написана самим Ясосом Бибой:

«Конечно же, роман Набокова «Лолита» — это отъявленная и неприкрытая порнография. В отличие от других произведений данного автора, для которых характерна смысловая зыбкость и амбивалентность, посыл этой аморальной писательской поделки однозначен и прямолинеен, как осиновый кол. Её главный герой — извращенец, имеющий склонность совращать и развращать, как он их называет, „нимфеток“ — девочек в возрасте от одиннадцати до четырнадцати лет. Вся эта книга посвящена откровенному, бесстыдному и вопиюще омерзительному описанию его похождений, что является издевательством над здравым смыслом и ляжет несмываемым пятном позора на американскую литературу. Без сомнения, это грязнейшая книжонка из всех, что мне доводилось читать. Но как ярко, изящно, вкусно и выпукло она написана! У меня нет ни малейшего сомнения в том, что эта книга принесёт читателям высочайшее удовлетворение, неукротимое и горячее как лава, извергающаяся из жерла возбудившегося вулкана.

Аспиранты университета также попробовали заставить искусственный интеллект написать от лица Ясоса комментарии на гипотетическое присуждение Набокову Нобелевской премии, на что искусственный интеллект послал аспирантов подальше высказал мнение, что «не стоит гадать, какими именно словами на это выдуманное событие отреагировал бы литовский философ, однако, без сомнения, его словам не была бы характерна смысловая зыбкость и амбивалентность».

Биб и Сунь Ятсен

А ну, дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку!

~ Из частной переписки

Сунь Ятсен раздумывает о том, что бы такое написать своему другу по переписке Ясосу

У Ясоса Бибы была единственная, довольно неприятная личная встреча с Сунь Ятсеном в 1913 году в Нагасаки. В результате многочасовой беседы у Ясоса сложилось нелестное мнение об умственных способностях и личных качествах китайского политика. Тем не менее, до своей безвременной кончины, Сунь Ятсен, безмерно благодарный Ясосу Бибу за спасение своей политической карьеры, вёл активную переписку с литовским философом, называя его в шутку «Чжунхуа Лоуренсом». Китайский политик подробно писал Ясосу о ходе революционных событий в Китае, об узурпаторе Юань Шикае, о своей переписке с Лениным, о переговорах с коммунистами, а также жаловался на то, что «Коминтерн — это хитрый лис в шкуре тигра, от которого не дождёшься ни юаня». Сунь также рассказывал о военных успехах своего начальника штаба Чан Каши, сетуя на то, что Чан талантлив и «не раз спасал страну из пасти тигра, но в то же время у него голова льва, а хвост змеи — он трусоват, честолюбив, склонен к интригам и зачастую ведёт себя как лягушка на дне колодца». Особенно беспокоило Ятсена то, что если, не дай бог, Чан станет руководителем «Гоминьдана», всё «стремительно покатится по наклонной плоскости и вскоре китайский народ останется без курицы и яиц». Значительная часть адресованных Ясосу писем Сунь Ятсена была посвящена вопросам народовластия и любовным историям последнего с подробностями, которые зачастую вызывали у литовского философа сильные приступы тошноты и долго не проходящее чувство брезгливости.

В своих воспоминаниях Ясос Биб писал:

Сунь писал как он писал, заливая головы пятнадцатилетних девочек-подростков своими испражнениями, с претензией на интеллектуальность и под соусом любви к ближнему. У приличного человека это, конечно-же, не могло не вызывать омерзения.

Тяготимый неприятными впечатлениями Ясос неохотно и лаконично отвечал на письма китайского революционера, называя их «сунь-я-цинизмами», а Ятсена — «полуграмотным крестьянином с изысканными манерами и политическим авантюристом, чья голова набита эклектичным и бессвязным нагромождением утопических конфуцианских, христианских и социалистических воззрений, а душа подобна печени алкоголика, изъеденной циррозом необъяснимо безумной и, в то же время, непоколебимо твёрдой веры в себя как посланника Бога для спасения мира».

В целом, по мнению историков-синологов, переписка двух мыслителей была похожа на «разговор утки с курицей», напоминая чем-то переписку русской императрицы Екатерины II с Вольтером и, в чём-то, переписку Энгельса с ренегатом Каутским. Ведя в 1955—1956 годах оживлённые дискуссии с коллегами о мелкобуржуазной сущности суньятсенизма в рамках празднования 30-летия со дня кончины и 90-летия со дня рождения Сунь Ятсена, видный советский историк и обществовед Клим Полиграфович Чугункин характеризовал переписку Ясоса Бибы и Сунь Ятсена следующим образом:

Пишут, пишут... Конгресс, немцы какие-то. Голова пухнет!

Незадолго до смерти Сунь Ятсен выслал литовскому философу свой сборник «Программа строительства государства». Фундаментальный труд о государственном устройстве пришёлся Ясосу весьма кстати в качестве подкладки под ножку шатающегося письменного стола и материала для растопки камина. Ясос тепло поблагодарил Ятсена за нужный подарок, однако на официальное приглашение чанкайшистского правительства Китая присутствовать на похоронах самопровозглашенного отца китайской нации в марте 1925 года Ясос Биб ответил вежливым отказом под предлогом «пошатнувшегося здоровья и рекомендации врачей не отлучаться от очага родного дома».

В 1981—1986 годах китайское издательство «Нахуа пидзюй» выпустило «Полное собрание сочинений Отца нации» в 11-ти томах, восемь из которых занимает переписка между Ятсеном и Ясосом общим объёмом около 150 миллионов иероглифов с пометкой о том, что данный материал не предназначен для чтения детьми и подростками до 18 лет.

Биб, Бобель и Бабель

Как-то раз Ясос Биб получил на рецензию рукописи рассказов на французском языке начинающего писателя из Одессы Исаака Бобеля. Ясос по рассеяности рукописи куда-то подевал и не смог найти их. (Эти рукописи так и не были найдены и считаются утраченными.) Написав письмо молодому литератору Бобелю, Ясос извинился за утерю и, в свою очередь, выслал тому свою рукопись неопубликованных рассказов под общим заглавием «Виленские рассказы» с просьбой прочитать, не судить строго, обращаться бережно (поскольку рукопись в единственном экземпляре!), вернуть вовремя и, если выпадет свободная минутка, чиркануть на неё рецензию. В центре повествования в «Виленских рассказах» находится банда налётчиков из еврейского квартала в Вильне. Главный герой Моня Хряк, известный также по кличке «Принц Датский», устраивает налёты на лавки, борется с другими бандами за сферы влияния, женится и крутится в бурном водовороте жизни еврейских уголовников Вильны. Через месяц Бобель в ответ написал Ясосу короткое письмо, в котором сухо сообщил, что полученную от Ясоса рукопись куда-то подевал по рассеяности, не может найти её и искренне сожалеет об утрате.

Спустя почти два десятилетия, в 1931 году, в СССР вышла книга под авторством некоего И. Бабеля, озаглавленная «Одесские рассказы». В центре повествования в рассказах — банда налётчиков из еврейского квартала в Одессе. Главный герой Беня Крик, известный также по кличке «Король», устраивает налёты на лавки, борется с другими бандами за сферы влияния, женится и крутится в бурном водовороте жизни еврейских уголовников Одессы. Литературным критикам сразу бросилось в глаза разностилье «Одесских рассказов»: один рассказ написан так, другой сяк, третий эдак и т. д. Самому же Ясосу показалось подозрительным сходство сюжета, героев и их диалогов с его «Виленскими рассказами». «Похоже одесский пройдоха Бобель не потерял мои истории, а продал их за понюшку табака этому шарлатану Бабелю», — рассуждал литовский писатель. Впрочем судиться о плагиате ни с Бобелем, ни с Бабелем Ясос не стал, прекрасно понимая, что подавать в суд на советских писателей — дело безнадёжное: даже если выиграешь судебный иск, ни копейки от них не получишь, и они всё равно продолжат, как ни в чём ни бывало, строгать своих советских Винни-Пухов и волшебников Изумрудного города.

После получения письма от Бобеля об утере рукописи «Виленских рассказов»,Ясос Биб потратил уйму времени на их восстановление по памяти, но эту работу так и не закончил, махнув на неё рукой после фиаско, связанного с опубликованием «Одесских рассказов» Бабеля.

Биб и прочие знаменитости

В 1920-е — 1930-е годы Ясос Биб активно переписывался с известным финским учёным Кузьмасом Виньей, который много рассказал Ясосу Бибу о борьбе за независимость Финляндии в 1899—1918 годы. Со временем Кузьмас Винья стал лучшим другом Ясоса Бибы и часто навещал его, когда приезжал в Университет Стефана Батория на научные конференции.

В период с 1931—1936 годы Ясос Биб также переписывался с третьим президентом Финляндии Пером Сви́нхувудом, с которым он делил общий интерес к использованию морошки в медицинских целях жителями Восточной Карелии.

Отношения с животными

Ясос Биб любил животных.

В детстве он несколько раз посещал с отцом барселонский зоопарк. Особенно Ясосу нравились кот Шрёдингера, озоновый слон и огненная гиена. Однажды Ясос попытался добраться до огненной гиены, переплыв ров, отделяющий посетителей от животных, но, к счастью для человечества, маленький нарушитель был остановлен речной лошадью, укусившей мальчика за ногу чуть выше коленки. А на берегу его поджидали служители зоопарка Хулио Тито Гомес и Хуасе Мандоло Пизда́рез, которые выписали Ясосу изрядный штраф за нарушение правил поведения в зоопарке.

В студенческие годы Ясос Биб участвовал в деятельности студенческого общества любителей природы. Молодые природолюбы исследовали леса под Варшавой, участвовали в кольцевании птиц во время пасхальных каникул, собирали образцы древесной коры и листьев, а также образцы папоротника и мха. Во время этих вылазок на природу родились знаменитые песни Ясоса «Ах, у дуба, ах, у ели» и «Во мху я по колено».

В 1910-е годы Ясос Биб посещал лекции по зоологии в Ветеринарно-Педиатрическом Центре на Большой Погулянке, которым заведовали знаменитый еврейский врач Цемах «Тимофей» Айболит и не менее знаменитый фармацевт Элозор «Лузер» Пилюлькин, послужившие прототипами одноимённых героев широкоизвестных литературных произведений. Особенно Ясосу Бибу запомнился цикл лекций «Чем бегемот отличается от гиппопотама», который читал известный русский учёный Н. В. Корнейчук.

Во время одной из этих лекций Ясосу Бибу удалось предотвратить террористический акт, обнаружив под кафедрой докладчика бомбу, которую подложил туда сумасшедший бегемотофоб Аман бар Малей. Заведующий ветеринарным отделением, О. Котт, отблагодарил Ясоса Бибу, подарив ему двух головастиков редкого вида лягушки-кукушки, получившего своё название за то, что она откладывает икринки в нерестовые гнёзда судака, чтобы её потомство находились под присмотром суровых рыбьих родителей. Так как по правилам питомника в тот год породистым лягушатам полагалось давать имена на буквы «C» и «L», Ясос Биб назвал самочку Кадя Лак, а самца — Куно Лингус. Парочка успешно размножалась, несмотря на то, что ввиду отсутствия рыбьих гнёзд, откладывала икру в домашние тапочки хозяина.

В 1930-е годы Ясос Биб и Яша Лава активно участвовали в деятельности Природоохранного центра имени Александра Карпинского (ПОЦиК). Здесь у Ясоса Бибы появился ещё один близкий друг — ветеринар Мацал Кошек, уроженец города Писек.

Свою любовь к животным Ясос Биб выразил в шлягере «Замри! Я удава веду!», в сборнике рассказов о половой жизни животных «Пёс да лис» и в приключенческо-эротическом романе «Сказочное Бали», повествующем о трогательной любви островитян к домашним козам. Из-под пера литовского писателя также вышло иллюстрированное пособие «Размножение ёжиков», которое выдержало множество изданий и продолжает выпускаться в настоящее время. Редакторы последнего издания «Размножения ёжиков», Ежи Сусликов и Бали Подлипо́й, дополнили пособие последними фактами, полученными в ходе наблюдения за ночной жизнью млекопитающих и грызунов, а также украсили его натурными зарисовками художника-анималиста Кисти Маляра.

Творческое наследие

Библия — это собрание сочинений Ясоса Бибы!

~ Михаил Задорнов

Он принял мировую литературу с гусиным пером, а оставил её с шариковой ручкой.

~ Уинстон Черчилль про творческое наследие Ясоса Бибы

В годы правления в Литве командорши Софьи Власьевны (1939—1991), труды Ясоса Бибы были запрещены, однако расходились в списках, благодаря подпольной типографии «Япиздат», издававшей, главным образом, хокку и танку на языке оригинала. В то же время за рубежом дело Ясоса Бибы продолжали такие известные учёные и философы, как Ябол Ван дер Ус, Хьен де Хох, Айванна Тинкл, Кузьмас Винья и Геморра Эболла. После кончины командорши запрет в Литве был снят, и книги Ясоса Бибы снова стали печататься и вошли в программы изучения в университетах и колледжах.

Беллетристика

Скрипка-лиса замолчит, дарвалдая, —
В небе над городом Вобла Китая.

~ Ясос Биб, баллада «Русское детство»

Хороша Кама с утра. Взяли мы с Котом удилище — и нары-балку.

~ Ясос Биб, «Ответ Гоголю сквозь века и мили»

Вы такой же русский писатель, как я Вандербильт!

~ Из письма писателя А. И. Бунина Ясосу Бибу

Художественным произведениям, вышедшим из-под пера Ясоса Бибы, характерен фольклоризм. Литературный язык писателя схож с речью купринского штабс-капитана Рыбникова: как сочная котлета де-воляй, мастерски слепленная и обильно приправленная специями щедрой рукой шеф-повара санкт-петербургской Астории, каждое произведение Ясоса Бибы, от предисловия до заключения, усыпано народными пословицами, поговорками, прибаутками, пестушками, потешками, закличками и скороговорками. Некоторые литературоведы полагают, что обилие фольклоризмов в творчестве литовского писателя связано с тем, что ни один из языков, на котором он писал, за исключением испанского, не был для него родным. (За всю свою многолетнюю литературную жизнь, Ясос практически ничего не написал на испанском языке, за исключением нескольких коротких рассказов и одного исторического романа.) Используя в своих работах произведения народного творчества, писатель тем самым компенсировал нехватку слов в своём словарном запасе и пробелы в практическом применении грамматических правил в иностранных языках, которыми он владел и использовал в качестве писательского инструмента.

Впрочем, такие нюансы бросаются в глаза скорее специалистам-филологам, нежели широкой читательской публике. Миллионы людей во всём мире запоем читают произведения, написанные Ясосом Бибой, и им совершенно невдомёк, что восхитительно изящный язык, на котором они написаны, был выучен автором так же, как читатель в своё время вызубрил таблицу умножения — по одной строчке за один присест.

Эротика

Родившись в Испании и волею судьбы оказавшись на другом краю Европы, Ясос Биб всегда мечтал о дальних путешествиях и слыл большим сексоголиком. Благодаря этому из-под его пера вышел приключенческо-эротический роман «Сказочное Бали». Действие романа разворачивается на далёком тропическом необитаемом острове в Индийском океане, куда осетинский вор в законе Чулан Темноев попадает после кораблекрушения и живёт там впроголодь, питаясь мандаринами. Изнывающий от цитрусовой диеты Чулан знакомится с приплывшим с соседнего острова подростком-аборигеном и его любимой козой по кличке «Уилсон». С ними бывший вор в законе занимается экзотическими видами секса и влипает в разные нехорошие истории, связанные с безграмотной колониальной политикой правительства Нидерландской империи в Голландской Ост-Индии.

В своих мемуарах Ясос Биб признаётся, что на написание романа его вдохновила встреча с болгарской куртизанкой Стояной Раковой, с которой он близко познакомился в Вильне, в подпольном борделе у еврейского кладбища в Шнипишкесе, куда частенько заглядывал.^{Куда заглядывал — в бордель или на кладбище?} Бордель располагался в подвале известного в городе магазина фруктов «Манда Рины», который для прикрытия держали местные бандиты — татарский криминальный авторитет Чурбан Тупеев и красавица-жена Тата Рина. Ясос сделал Чурбана главным героем своего романа, хотя Стояна Ракова считала, что для этой роли подошла бы лучше Тата Рина.

В то время как содержание романа «Сказочное Бали» было творческим отражением интимных отношений с болгарской проституткой из магазина «Манда Рины», заглавие произведения было навеяно книгой Рабиндраната Тагора «Чокхер Бали», подаренной индийским писателем Ясосу, когда тот гостил в ашраме у Тагора в Шантиникетане в 1906 году. Центральный персонаж романа «Чокхер Бали» — молодой человек-гомосексуалист по имени Бали, желающий жить открыто своей гомосексуальной жизнью и заниматься оральным сексом с другими мужчинами, но вынужденный скрывать от окружающих свою гендерную идентичность и мечтающий совершить «каминг-аут», что вступает в конфликт с консервативной традицией индийского общества и обрекает молодого человека на уединённое, одинокое существование и занятие онанизмом. Произведение пропитано неизбывной тоской, замешанной на обмане и горе, возникшей из сексуальной неудовлетворённости и печали. В финале произведения возбуждённый Бали берёт в руки топор и отрубает никчемный детородный отросток, как петербургский студент Родион Раскольников в припадке раскраивающий остриём топора череп старухи-процентщицы. В своей беседе с Ясосом Бибой о главном герое романа, Тагор как-то заметил: «Я всегда жалел его конец». Это оставило в памяти впечатлительного Ясоса неизгладимый след.

Будучи революционным для своего времени произведением, роман «Сказочное Бали» пролежал несколько лет в ящике стола писателя прежде чем увидел божий свет. Европейские издательства категорически отказывались браться за его публикацию. Ясосу пришлось потратить неимоверные усилия, пока после многолетней переписки с бомбейским филиалом парижского издательства «Olympus Pornographique» (не путать с «National Geographic») ему удалось уговорить ответственного секретаря издательства на публикацию романа на бенгальском языке малым тиражом. В предисловии автора к бенгальскому изданию, Ясос Биб обращается к читателям:

«Дорогой друг! То, что ты держишь в руках эту книжку, говорит о многом: во-первых, о том, что ты умеешь читать и, во-вторых, что ты умеешь читать по бенгальски! Конечно же, роман «Сказочное Бали» — это отъявленная и неприкрытая порнография. В отличие от других моих произведений, посыл этого гениального повествования прекрасен и чист, как облик восьмой аватары Вишну. Главный герой романа — извращенец, имеющий склонность совращать и развращать, как он их называет, „нимфеток“ — подростков-аборигенов и их домашних коз. Вся эта книга посвящена откровенному, бесстыдному и вопиюще омерзительному описанию его похождений, что многие конечно-же назовут издевательством над здравым смыслом и несмываемым пятном, забрызгавшим так называемую «художественную литературу». Без сомнения, это грязнейшая книжонка из всех, что мне доводилось писать. Всё это так! Но ты, мой дорогой друг, можешь не сомневаться в том, что она написана ярко, изящно, вкусно и выпукло, и у меня нет ни малейшего сомнения в том, что она принесёт тебе высочайшее удовлетворение, неукротимое и горячее как лава, извергающаяся из жерла возбудившегося вулкана!

Выход в свет бомбейского издания романа «Сказочное Бали» остался практически незамеченным в мире из-за того, что оно было опубликовано на бенгальском языке смехотворно малым тиражом, и было проигнорировано литературными критиками. Однако в Британской Индии произведение произвело настоящий фурор. Многократно переписанные от руки базарными грамотеями пиратские копии романа разошлись по всему Индостану, откуда затем просочились в Китай, Корею, и Японию, и оттуда в Юго-Восточную Азию и далее в Австралию, где в значительной степени исковерканное переписыванием произведение было переведено на английский язык. Помимо небольшого гонорара от официального издания, от всей этой пиратской вакханали Ясосу не досталось ни одной рупии.

В США по мотивам романа «Сказочное Бали» была снята приключенческая драма режиссёра Роберта Земекиса «Изго́й» (англ. Cast Away) с Томом Хэнксом в главной роли. Премьера фильма состоялась 7 декабря 2000 года. Сценарист Уильям Додсон "Билл" Бройлз-Младший допустил много вольностей при написании сценария для фильма, переработав содержание романа до неузнаваемости: к примеру, главного героя Чулана Темноева сценарист переименовал в «Чака Ноланда», сделав его вместо директора магазина «Манда Рины» инспектором службы доставки логистической компании «FedEx», подростка-аборигена убрал вовсе, а Уилсона — любимую козу мальчика — превратил в волейбольный мяч. Ни имя писателя Ясоса Бибы, ни заглавие произведения-первоисточника «Сказочное Бали» не были упомянуты в титрах фильма. В печати данный роман был опубликован в США только в 2001 году под названием «Foxtrot Uniform Charlie Kilo»,, когда страна переживала последствия террористических актов 11 сентября. Внимание всего общества было приковано к конспирологическим теориям истинных причин крушения башен-близнецов в Нью-Йорке, и до классической порнографической художественной литературы в то время никому не было дела.

Некоторая часть литературоведов считает, что существуют основания полагать, что подлинным автором нашумевшего романа «Лолита», опубликованного в 1955 году издательством «Olympus Pornographique», является не писатель Владимир Набоков, а Ясос Биб. Исследователи отмечают, что прежде всего Набоков написал «Лолиту», такое глубокое и зрелое произведение, в престарелом возрасте, когда уже ничего не стои́т и ничего не хочется в то время как до этого он 30 лет писал довольно бездарные и незначительные вещи. Второе, что бросается в глаза, это тот факт, что Набоков был дворянином, потомком барона Фердинанда-Николая-Виктора фон Корфа, и высокообразованным человеком, учившимся в Кембриджском университете. Потомственный дворянин и выпускник Кембриджа написать такую пошлятину, как «Лолита», не мог. В 2019 году британские учёные провели тщательный компьютерный анализ диалектной лексики с графологической, текстологической и идентификационной экспертизой «Лолиты» и других произведений мировой классики и пришли к выводу, что «Лолита» является просто-напросто переработкой рукописных австралийских англоязычных копий романа Ясоса Бибы «Сказочное Бали».

Литература абсурда

На литовском языке Ясос Биб написал роман «В подвалах башни Гедиминаса», посвящённый жизни виленского дна, а на польском — рассказ «Ксендз Воровской слободки» и повесть «Призрак собора Святого Франциска», в которой рассматриваются религиозно-моральные аспекты полонизации Литвы.

Сенкевич на вершине славы уверенно смотрит в будущее и на своё место в нём

В психологическом романе Ясоса Бибы «Бес, пес, ты» изображён тип декадента-аристократа, характерный для конца XIX века. Экспериментируя с самоанализом, писатель выбирает для романа форму дневника, а сам роман при этом носит натуралистические черты. В нём рассказывается история молодого испанца Хуасе Отрезона Кастратеса, сапожника из Севильи, который живёт впроголодь, в ужасной нищете, и пытается разводить кроликов в своём сарае, чтобы свести концы с концами. Несмотря на то, что он окружён любовью жены и детей, Хуасе глубоко несчастен и разочарован своей жизнью. В отчаянии, под покровом ночи, сапожник пытается броситься в реку с моста, но его хватает за руку случайный прохожий. Из разговора с последним выясняется, что прохожий — сатана. Хуасе заключает договор с дьяволом, согласно которому бывший сапожник-кроликовод приобретает богатство, славу и высокое положение в аристократическом обществе Мадрида, но при этом теряет такие человеческие чувства, как сострадание, любовь, радость плотских утех, дружба, азарт, стремление к знаниям, забота о ближнем. За молодым и богатым аристократом охотятся свахи всего Мадрида, к его ногам бросаются самые красивые женщины города. На балу у герцога Пез де Болио дель Пездес-Савойского, наследница испанского престола, инфанита Пиздолорес Кончита де Алохондра Пиздерита де лос Кальвадос-и-Бурбон признаётся Хуасе в любви, но тот холоден к ней. Убитая горем бедняжка выходит замуж за принца Бурбон-Сицилийского, однако, не выдержав разлуки с любимым, бросается с моста в реку. Заполненная блистательными обедами и балами, карточными играми, скачками и охотой на лис жизнь в высшем свете скучна и не интересна молодому аристократу. Он одинок. Чтобы скрасить своё одиночество, Хуасе обзаводится левреткой — аристократической, грациозной породистой борзой собакой. Пёс сильно привязан к своему хозяину, но Хуасе не испытывает к собаке никаких чувств. Несмотря на богатство, славу и успех в высшем свете, он глубоко несчастен и разочарован своей жизнью. В отчаянии, под покровом ночи Хуасе пытается броситься в реку с моста. По безлюдному мосту гуляет только бездушный холодный ветер, и на этот раз несчастного испанца некому схватить за руку.

После публикации романа «Бес, пес, ты», некоторые литературные критики посчитали его плагиаризированной переработкой юморески Сенкевича «Та третья», на что Ясос Биб лаконично и самоуверенно ответил:

Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут много мусора, но ветер истории безжалостно сметёт его.

Эпопеи и исторические фантазии

Будучи потрясённым несправедливостью и жестокостью классовых репрессий после падения монархии в Испании в 1931 году, Ясос Биб начал писать исторический роман на испанском языке «Сломанные кости (исп. Huesos rotos)». Действие романа разворачивается на планете Альфонс на окраине Секстинского созвездия. Населяющие планету альфонсы целый день занимаются сексом, пью амброзию и какают бабочками. Их идиллический мир рушится в одночасье, когда планета Альфонс подвергается нашествию инопланетных чудовищ, пожирающих и разрушающих всё на своём пути. Несчастные пытаются защититься, но терпят неудачу, и в финальной сцене произведения пришельцы из обломков костей аборигенов варят хозяйственное мыло. В «Сломанных костях» писатель отстаивает монархические взгляды, порицает социалистов и либералов, а также винит в случившемся анархию и разруху в умах испанской творческой интеллигенции. Работа над книгой была прервана трагической гибелью писателя в 1936 году, и роман остался неоконченным. По мнению критиков, роман «Сломанные кости» стал предвестником гражданской войны в Испании и вмешательства в неё СССР.

Детская литература

Обложка сборника рассказов о животных

Иллюстрация к сказке «Как Шумелка-мышь и Вуглускры гнулись»

Ясос Биб не обошёл вниманием и юных читателей, обогатив детскую художественную литературу следующими произведениями:

• Рассказ «Хой, Аминет и Брусли», в котором повествуется про дружбу детей разных народов.
• Сборник рассказов о животных «Пёс да лис».
• Повесть для подростков «Тимур и его манда», в которой описана тайная любовь скрывающегося от правосудия главаря шайки разбойников Тимура Валибабаева и падкой до дешёвых развлечений Шуры Муриной, дочери полковника Отдельного корпуса жандармов. Захватывающее действие повести происходит на железной койке с матрацем на чердаке старого сарая в дачном посёлке под Гелгаудишкисом.

Особенно преуспел Ясос Биб в написании сказок для детей. Почти все сочинённые писателем сказки были опубликованы при его жизни, изрядно подвергнувшись цензуре, но были и исключения.

Одна из первых сочинённых Ясосом Бибой сказок — «Повесть о первой любви, или Как Шумелка-мышь и Вуглускры гнулись» — начинается словами «В углу скребёт мышь…». В ней рассказывается о любви втроём двух таинственных инопланетных зверьков Вуглускров и одного монгольского тушканчика, которые никак не могут справиться с несовместимостью половых органов внеземных пришельцев и земного грызуна.

В написанной Ясосом сказке-страшилке «Повесть о том, как мужик с сыновьями ухо тёр» рассказывается леденящая душу история о том, как четверо мужиков — отец и три сына — пошли в поле картошку копать, нашли клад, и это их погубило. Вот отрывок из этого эпохального произведения:

Копнул отец землю раз, копнул второй. Глядь, а из-под земли лысая башка вылезла — голая как задница, а на ней — ухо. Да ухо не простое, а поросшее волосами. Вспомнил старик, что говорила ему кольдунья: найдёшь в земле мохнатое ухо, потри его что есть силы, земля-то и разверзнется, и найдёшь там сокровищ несметное количество. Отец был стар и немощен. Позвал старшего сына на подмогу и говорит ему: «Три, Пахом!». Старший сын тёр, тёр — не стёр. Ухо тогда, хвать его за волосья, и утащило в дырку вместе с сапогами. Тогда позвал старик среднего сына и говорит ему: «Три, Ананий!». Средний сын тёр, тёр — не стёр, да в ухо и провалился. Тогда позвал старик младшего сына и говорит ему: «Три, Ювеналий!». Младший сын тёр, тёр — не стёр, да в ухе и сгинул. Осерчал отец, пригорюнился, что сыновей потерял. Пал на колени и стал ухо целовать да языком лобызать и ласковые слова в него нашёптывать, чтобы вернуло ему сыновей. Вдруг башка с ухом затряслась-задёргалась, выскочила из под земли и оказалась Бабой Ягой. Перепугался старик, но виду не подал и говорит ведьме: «Ты пошто, старая кочерга, моих сыновей съела?» А Баба Яга ему и говорит: «А пошто оне, дурачьё, своими шершавыми корягами мой клитор тёрли?! Оне разве не знают, что не растут уши выше лба, не растут!»

Единственной книжкой для детей, которую Ясосу так и не удалось издать, была детская сказка на словенском языке «Гордая сорока». Издательство отказало Ясосу по совершенно безумной причине, что, дескать, тема жопы и поноса не актуальна. Встретившаяся в сказке фраза «Сорока гордилась ароматом» сильно смутила издателей. Все попытки Ясоса убедить их, что это не про жопу, а про птичку, оказались тщетными. Яша Лава описала этот забавный случай в статье «Суета вокруг птички», опубликованной в британском журнале «Modern Language Review».

Поэзия

Памятная доска, посвящённая хайку Ясоса Бибы «Старый дурак». Ужупис, Вильнюс

Ясос Биб с детства варился в поэтической среде, и в зрелом возрасте из Бибы получилась отменная отварная ветчина средняя величина в мировой поэзии. Его дед, Уймураз Могулия, был профессиональным поэтом, чьи стихи даже как-то раз были напечатаны в журнале «Душеполезное чтение» Московской епархии. Отец бабушки Ясоса был известным в Осаке хайдзином, а сама Атомули Ядалато, после того как её папаша продал маленькую Ядалато в окия, стала ученицей гейши и могла без запинки декламировать все 15,837 стихотворений Басё. Бабушка привила внуку любовь к японской поэзии, и множество стихов Ясоса написаны в жанре традиционной японской лирической поэзии хайку. Именно в стиле хайку было написано, пожалуй, самое выдающееся стихотворение Ясоса Бибы — «Старый дурак»:

Зашёл я в кабак.
Надавали по морде.
Пить надо меньше!

~ Перевод с японского Орды Татарской

Вот что писал об этом стихотворении Ясоса Бибы польский литературный критик Мудржек Аналья-Квасневский в своём исследовании «Символический примитивизм как господствующее направление позднебибовской поэзии»:

В отличие от японца, европейский читатель (и, в особенности, русский) не может понять, в чём тут прикол. Как японцы могут восхищаться подобными вещами?! Между тем, чтение хайку схоже с потреблением бокала дорогущего штайнского вина четырёхсотлетней выдержки, которое требуется выпить тремя глотками, наслаждаясь каждым из них в отдельности. Когда японец слышит первую строку этого стихотворения, то его воображение мгновенно переносится в вонючий японский трактир возле морского порта Нагоя, где в воздухе висит густой, разъедающий глаза табачный дым, в котором мелькают как привидения половые и стоит разноголосый гомон подвыпивших матросов. При этом трактире обыкновенно имеется небольшой пруд, в который периодически окунают разбуянившегося боцмана, дабы привести хулигана в чувство. И вот при наступлении сумерек в этот кабак заходит какой-то шнырь и заказывает кузнечика, швырнув звонкие монеты на барную стойку. Вторая строчка рисует в воображении образ, в котором внезапно рутинная суматоха в кабаке замирает и воцаряется абсолютная тишина, лишь изредка прерываемая слабым стрекотанием кузнечика. Густой табачный дым рассеивается и несколько десятков горящих матросских глаз в течение нескольких минут пожирают странного посетителя, в то время как пытливый и изрядно затуманенный алкоголем матросский мозг пытается осмыслить сделанный шнырём заказ. После молчаливой паузы, бармен небрежно закидывает полотенце на плечо, вытирает о засаленый фартук руки и невозмутимо заявляет незванному посетителю, что кузнечиков здесь не подают, и он, видимо, ошибся адресом. После этого, как в первую долю секунды после Большого взрыва, начинается шумное коллективное мордобитие «стенка на стенку», сопровождающееся отборной бранью, погромом мебели, метанием пустых бутылок, горшков с геранью и табуретов. В результате, шныря вышвыривают из кабака. Ну и в заключение, в третьей строчке шнырь, лёжа в придорожной канаве в дзэновской прострации, ощупывает разбитую до крови и заплывшую от синяков физиономию, философски осмысливает произошедшее и делает выводы. В этот момент вокруг всё тихо. Так тихо, что слышен даже едва уловимый всплеск воды, в которую прыгнула лягушка…

Многие современники Ясоса Бибы — поэты Гаўрыла Хряк, Яйцек Всмятко, Хвядот Данятот, Гомор Содомка; литературовед Додик Дуркевич; и критики Альгидридас Кислотявичус и Нехай Будя — усмотрели в этом стихотворении не только полную безупречность с точки зрения лаконичности и формы, но и глубокий смысл, выражающий квинтэссенцию «грустного очарования» красотой природы, спокойствием, а также устанавливающий незыблемую гармонию души поэта и окружающего мира. Даже в нынешнее время этот хокку считается великим произведением поэтического искусства.

Сам Ясос Биб относил своё поэтическое творчество к младосимволизму, считая, что в простоте образов кроется истинная красота. Своим ученикам Ясос говорил, что стремится к стихам, «мелким, как пересыхающий знойным летом ручей Вильни». В этих словах заключено понимание Бибой роли поэта как не обременённого мирскими заботами священнослужителя, для которого материальный мир — только маска, за которой скрывается иной мир, мир вселенского духа и гармонии, и задача поэта заключается в том, чтобы приоткрыть тот мистический потусторонний мир для читателя.

Особое место в творчестве Ясоса Бибы занимают хокку о войне, которые поэт сочинял, сидя в сырых окопах Маньчжурии и стоя по колено в воде на рисовых полях в японском плену. Военные хокку Ясоса вошли в его сборник «На сопках Маньчжурии», выпущенный польским издательством «Pojebany świat».

Звёзды, планеты.
Война.
Кому-то нужна она?

~ Хайку Ясоса Бибы «Война»

Некторые из военных стихов Ясоса Бибы были напечатаны, без разрешения автора, в газете «Виленский военный листок», ура-патриотическом рупоре штаба Виленского военного округа. После того, как один из военных цензоров привлёк внимание командования округа к тому факту, что стихи Ясоса имеют антивоенную направленность и содержат скрытый смысл, подводящий читателя к мысли о том, что «мир лучше войны», в 1915 году были приняты самые решительные меры: «Военный листок» прикрыли как рассадник крамолы и распространитель фейков о русской армии, а главный редактор, полковник В. Т. Федоренко, был разжалован в солдаты и отправлен на передовую, где, как и полагается настоящему русскому патриоту, геройски погиб, защищая исконно русские земли Курляндской губернии от нашествия полчищ германского агрессора.

Большую любовь у детей младшего возраста получила написанная поэтом сказка в стихах «Повесть о первой любви, или Как Шумелка-мышь и Вуглускры гнулись». К большому сожалению Ясоса Бибы, критики клеймили эту сказку как «запретный плод аморального, извращенческого воображения господина Бибы» и предупреждали общественность о том, что она может оказать разлагающее воздействие на невинную душу ребёнка. Критики добились своего: при жизни автора данное произведение не вошло в образовательные программы начальных школ, гимназий и училищ. Несмотря на это, каждый ребёнок знал эту сказку назубок, и по популярности «Повесть о первой любви» не уступала детскому стишку «Муха села на варенье, вот и всё стихотворенье».

Время от времени Ясос Биб брался за переводы стихов бенгальского поэта Рабиндраната Тагора, переводя их сначала на суахили, затем со суахили на английский, а с английского на русский, польский и литовский языки. С Тагором литовский фольклорист был знаком лично, проведя несколько недель в ашраме Тагора в Шантиникетане в западной Бенгалии в 1906 году. За время пребывания в Индии Ясос освоил разговорный бенгальский язык и к восторженному удивлению местного населения относительно легко ориентировался в системе личных местоимений. Переводы стихов Рабиндраната Тагора, сделанные Ясосом, способствовали популяризации творчества бенгальского поэта в Африке и Европе и, по мнению многих исследователей-индологов, заработали бенгальскому поэту всемирное признание и Нобелевскую премию по литературе в 1913 году.

Вместе с тем, большинство исследователей-тагороведов сходятся во мнении, что переводы Бибы, несмотря на их благозвучность и художественность, довольно сильно отклоняются от оригинала по форме, содержанию и стилю: в них не соблюдена эквиритмия (принцип соблюдения сложной метрики оригинала), переводчик использовал удобные ему размеры, сокращал текст или раздувал его, сглаживал остроты, а местами, видимо по пьяни невнимательности, пропускал по нескольку стихотворных строк. Писатель В. Набоков считал известные своей вольностью бибовские переводы Тагора «вульгарными и невежественными», а переводы Ясоса Бибы вообще — «невероятно вздорными». Cам Набоков, правда, бенгальским языком не владел и полагался на мнение русской литературной общественности в эмиграции. Впрочем сам переводчик публично признавал, что его переводы с бенгальского языка не имеют к подлинному творчеству Тагора никакого отношения, а представляют собой окрошку из метрики и рифм, мастерски подобранных в стиле Щепкиной-Куперник. В застольных беседах со своими приятелями Рюмкевичем и Наливайтесом, после нескольких бокалов габербушского Ясос Биб неоднократно поднимал тему его переводов стихов Рабиндраната Тагора. Когда Тагору выдали Нобелевскую премию «за глубоко прочувствованные, оригинальные и прекрасные стихи, в которых с исключительным мастерством выразилось его поэтическое мышление», Ясос мрачно заметил, что премию должны были бы выдать за «оригинальные и прекрасные стихи» не поэту, а переводчику, поскольку сами стихи на бенгальском языке такими качествами не обладают, и присуждение за них Нобелевской премии — это издевательство над здравым смыслом и несмываемый позор для бенгальской литературы.

В СССР творческий подход Ясоса Бибы к переводу поэзии на иностранные языки вдохновил целую плеяду переводчиков, от Маршака до Пастернака, чьи вольные, лоснящиеся пушкинской гладью и чистотой переводы Шекспира таким же образом не имеют никакого отношения к творчеству прославленного английского поэта.

Также Ясос Биб проявил себя как поэт-песенник, сочиняя стихи к своим музыкальным произведениям и, наоборот, перекладывая свои стихи на музыку.

Учебная литература

Ибу ибудэ — хуэйдао муди.

~ Любимый китайский афоризм Ясоса Бибы.

Ясос Биб сам любил изучать иностранные языки и очень любил учить детей, прививая им любовь к изучению языков и культуры народов, которые на них разговаривают. Сам он был настоящим полиглотом, что очень помогло ему в изучении фольклора народов мира.

За свою жизнь Ясос Биб написал множество учебников для польских, литовских и еврейских гимназий Вильны и несколько учебников для студентов университетов.

Страница из учебника «Русский язык для англоговорящих студентов». Здесь отразилась любовь Ясоса Бибы одновременно к животным и к детям.

После более основательного знакомства с русским языком Ясос Биб написал несколько учебников на русском: «Свинцовый пистолет. Весёлый немецкий», «Синяя сорока, быстрая как ветер. Весёлый монгольский», «Здравствуй, дорогой учитель!. Весёлый арабский. Начальный уровень», «Самая красивая Родина. Весёлый арабский. Продвинутый уровень», «Сенька, вари мяч! Весёлый английский», «Мир, дверь, мяч. Английский ещё веселее».

Сочувствуя украинскому народному движению, Ясос Биб написал учебник: «Марiя льон тре. Пан теля пасе. Весела французька мова для українських школярів».

Также он написал кулинарную книгу «Котлета — это блюдо. Пособие по домоводству для школ с изучением ряда предметов на английском языке».

Венцом детской учебной литературы от Ясоса Бибы стала научно-популярная книжка по медицине «Отсроченный храп. Весёлая медицина для юных еврейских докторов». К составлению этой книги Ясос привлёк специалистов: учитель математики еврейского начального училища Ицхак Циферблат и еврейский знахарь Ури-Ной Лечица пополнили текст красивыми математическими формулами и полезными рецептами. Эта книга долгое время использовалась в еврейских гимназиях Вильны как наглядное пособие по анатомии верхних дыхательных путей и практическое руководство по лечению нарушений сна настойками сенной трухи и крапивы на пиве и кошерном вине.

Памятник Ясосу Бибу возле детской художественной школы Неринги

С учебниками Ясоса Бибы связан скандал, произошедший в 1963 году в Монголии, когда официальная газета Монгольской народной партии выпустила гневную статью про учебник монгольского языка «Синяя сорока». Посол СССР в Монголии, в своё время обучавшийся по этому учебнику, так на чистом монгольском охарактеризовал статью (а некоторые думают, что и саму партию): «Льстивая, нахальная!». В монгольском правительстве посмеялись и не стали запрещать учебник, объявив статью «перегибом на местах». (Следует заметить, что с птичьей темой Ясосу Бибу не везло. Ранее ему было отказано в публикации детской сказки на словенском языке «Гордая сорока», поскольку издатель посчитал данную книгу пошлой бесвкусицей. С темой млекопитающих Ясосу повезло гораздо больше: его иллюстрированное пособие «Размножение ёжиков» пользовалось ошеломляющим успехом у издателей и читателей, выдержав рекордные 18 изданий при жизни просветителя и 43 после его смерти.)

Министр образования Хорватии, напротив, высоко оценил учебники Ясоса Бибы, сказав: «Dubina Yasosovih misli je neporeciva! Litva bi trebala puknuti od ponosa na Yasos!»

Из под пера Ясоса Бибы также вышло несколько учебников для студентов высших учебных заведений: «Транскрипция иностранных слов в юмористическом фольклоре народов мира» и «Телефон и диктофон — новые друзья шутника. Теория и практика». А исследовательскую работу учёного «Как застать человека врасплох, или Звуковой кинематограф и новые возможности для практической шутки», намного опередившую своё время, стали изучать в вузах с 1960-х годов, уже после смерти учёного.

Музыкальные произведения

На протяжении своей жизни Ясос Биб писал стихи и музыку к ним, а также музыку к стихам. Время от времени композитор также сочинял музыку без стихов, не говоря уже о стихах без музыки. Зачастую источником вдохновения для музыки без стихов ему служили стихи, которые он сочинял на свою музыку или стихи, которые сочиняли другие поэты, вдохновлённые музыкой, которую Ясос Биб сочинял к своим стихам. Если же ему попадалось стихотворение без музыки, оно тоже могло вдохновить композитора при условии, если было написано Ясосом Бибой во время прослушивания какого-либо музыкального произведения того же автора.

Попса

В студенческие годы Ясос Биб увлекался сочинением песен о природе. Многие песни были утеряны, но две стали необычайно популярными в студенческой среде, и их поют до сих пор: «Ах, у дуба, ах, у ели» и «Во мху я по колено». Песня начинающего композитора «Замри! Я удава веду!» стала большим событием в музыкальном мире, и столетие спустя даже стала гимном таиландского общества одомашнивания питонов.

Виленскому клубу самодеятельной песни имени Людвикаса Резы посчастливилось стать местом, где в рамках региональных песенных конкурсов впервые были исполнены многие хиты Ясоса Бибы, включая «Облади-облада, дарвалдая-дарвалдай», «Одна нога на всех», «Watch the Mall fall down», «We can troll» и другие. Именно грандиозному успеху этих шлягеров на подмостках самодеятельного клуба обязан своим появлением конкурс эстрадной песни «Еврови́дение». По воспоминаниям генерального директора Швейцарского телевидения Марселя Безансона, когда в середине 1950-х годов у руководства Европейского вещательного союза зачесались руки замутить что-нибудь эдакое в послевоенной Европе, по причине отсутствия идей пришлось их черпать из подшивок газеты Виленский вестник полувековой давности. Первый конкурс не обошёлся без скандала. Изначально известный как «Гран-при „Евровидения“», он прошёл в швейцарском Лугано 24 мая 1956 года под лозунгом «Сольёмся в экстазе!» и был открыт исполнением песни Ясоса Бибы «Описка не стоит ни хрена». Несмотря на то, что данная песня не была частью конкурса, взбудораженные телезрители присвоили ей наивысший балл и на протяжение всего конкурса продолжали выдвигать «Описку» на звание победителя, игнорируя призывы жюри к соблюдению порядка и правил приличия.

Классика

В зрелом возрасте Ясоса Бибу потянуло на сладкое написание серьёзных классических произведений для хора, симфонического оркестра, балета и варьете. Будучи поклонником французского композитора и пианиста Эрика Сати, Ясос Биб в своём творчестве позаимствовал множество приёмов таких музыкальных течений, как импрессионизм, примитивизм, конструктивизм и минимализм, родоначальником которых был его кумир. По этой причине, классические музыкальные произведения Бибы отличаются новаторством и революционностью.

Первым из таких музыкальных произведении композитора стала фантасмагорическая оратория «Ashot in the dark is always Samvel», которая своими небывало огромными размерами по продолжительности исполнения и разветвлённостью сюжета побила рекорды, ранее установленные предшественниками Ясоса Бибы для произведений данного класса. Для исполнения роли дневного Ашота, в Австрию была послана просьба прислать известного тенора Алоиза Андера. Несколько месяцев спустя из Венского оперного театра пришло ответное письмо, в котором директор сообщал о том, что в ходе репетиции оперы Вагнера «Тристан и Изольда», Алоиз на почве потрясения от вагнеровской музыки потерял голос и сошёл с ума. Также директор оперы сообщил, что г-н Андера не видели в Вене уже много лет после его отъезда «на воды» в 1864 году. Убеждённый в том, что его произведение по силе воздействия ничуть не хуже вагнеровского, Ясос решил не рисковать хрупкими европейскими звёздами, и на исполнение главных ролей были приглашены певцы с более крепкой психикой: на роль дневного Ашота из Кореи был выписан контратенор Пак Ля, а на роль ночного Ашота (Самвела) — драматический баритон тифлисского оперного театра Шота Насвиристели. Расчёт композитора оказался верным: никто из певцов с ума не сошёл, и премьера оратории прошла с аншлагом на сцене городского театра Вильны. Особенно запомнилась слушателям ария следователя губернской жандармерии «A shot in the dark is always heard by someone», которую исполнил солист Чешской филармонии, бас-профундо Беззубишек Шепелявка.

На входные билеты на премьеру оратории «Ashot in the dark» Ясос Биб установил плату в размере 5 злотых. Каждый посетитель, покидая выступление, получал возмещение в размере 5 грошей за каждые 20 минут пребывания в концертном зале. «Таким образом, — заявил администрации театра Ясос Биб, — люди поймут, что чем больше настоящего искусства они потребляют, тем меньше оно должно стоить». Из-за требования композитора к музыкантам повторять части оратории по несколько раз, пока публика, по словам Ясоса, «окончательно не посинеет от озлобления», исполнение этого крайне однообразного по звучанию музыкального произведения длилось более 36 часов, и до конца исполнения смог досидеть только один человек ― глухонемой сторож театра, которому по долгу службы нужно было запереть входную дверь на замок после окончания концерта.

Переломной вехой в музыкальном творчестве Ясоса Бибы стало написание опер. При этом композитор смело опирался на плечи гигантов. К примеру, вдохновлённый оперой «Галька» польского композитора Станислава Монюшко, Ясос написал оперу-сиквел в четырёх частях «Галька Щебень». В ней повествуется о Гальке Щебень, внучке Гальки из оперы Монюшко «Галька». Молодая Галька работает бригадиршей в артели строительных рабочих. Артель разъезжает по Варшавской губернии в поисках подрядных работ и сооружает для деревенских жителей курятники, свинарники и коровники.

Сюжет оперы «Галька Щебень»

Первая часть. «Песок»
Вторая часть. «Цемент»
Третья часть. «Щебень»
Четвёртая часть. «Вода»

Рекламный плакат с изображением итальянской примадонны Лины Кавальери в роли бригадирши Гальки Щебень

Действующие лица

• артельщики
  • бригадирша Галька Щебень — драматическое сопрано
  • бетонщик Мишок Цимента, любовник Гальки — тенор
  • каменщик Замес Кырьпич — баритон
  • плотник Стругал Бревняк — высокий бас
  • маляр Богомаз Купоросов, гастарбайтер из Малой Вишеры — лирический тенор
  • землекоп — тенор
• заказчица Бабка Кошмаркова — низкое меццо-сопрано
• босая девка Паганка Мухаморкова, её внучка — контральто
• бабусин гусь Вуйцик — баритон
• квартирант бабуси Джизус Ябибкис, тот ещё гусь — баритон
• пожарный инспектор Дуремар Бестолковски — бас
• жена инспектора Аномалия Блядовски — контральто
• деревенский староста Яйцек Всмятко — фальцет
• почтальон Печка — баритон
• продавец цемента и пиломатериалов — низкий бас
• девушка с коромыслом — меццо-сопрано
• молодой лесоруб — тенор
• бабы и мужики, народ
• песенники и песенницы, плясуны и плясуньи

Сочиняя оперу «Галька Щебень», Ясос Биб хотел показать богатство и драматические возможности традиционных оперных форм — мелодий ариозного типа и замкнутых оперных номеров — в противовес модным увлечениям композиторов-кучкистстов, которые, по мнению Ясоса, превратили классическую оперную музыку в «хаотическое и бессмысленное нагромождение звуков». Красной нитью через всё произведение проходят сцены производственных совещаний, выписки накладных, закупки материалов, изготовления бетонных растворов, укладки кирпича, устройства кровли и праздничных застолий, в которых подрядчики под хоровое пение торгуются с поставщиками стройматериалов, заполняют ведомости, месят раствор, купоросят стены, укладывают черепицу и затем шумно и весело обмывают завершённые строительством объекты.

В третьем акте оперы артельщики сооружают гусятню для заказчицы Бабки Кошмарковой в маленькой деревне под Варшавой. Закончив стройку, они закатывают грандиозный сабантуй, на протяжении которого плотник Стругал Бревняк исполняет сольные партии тамады. На рассвете сляпанную кое-как постройку сдувает ветром. Вместе с постройкой, как ветром сдувает и полупьяных артельщиков во главе с их бригадиршей. В финальной сцене четвёртого акта бригадирша Галька с тяжёлой думой не челе едет навстречу восходящему солнцу в телеге, доверху набитой ворованными у заказчиков стройматериалами. Медленно опускается занавес, в зале гаснет свет и издалека под цокот копыт и скрип колёс до слушателей доносится заунывная песня «Жили у бабуси два весёлых гуся…», которую подхватывает хор.

Опера «Галька Щебень» имела умеренный успех у публики и подвергалась резкой критике со стороны музыкльного истеблишмента. Как отмечал поэт и музыкальный критик Яйцек Всмятко, для арий строительных артельщиков характерна внутренне бесконфликтная, весьма однообразная музыка, лишённая контрастов и резких переходов. «Если бы господин Биб не пил во время сочинения своей музыки, у него получались бы неплохие вещицы! — писал критик в своей разгромной рецензии на оперу «Галька Щебень». — Вместо этого, написанные им в состоянии алкогольного опьянения песни скорее напоминают наигрыши меблировочной музыки Сати, от прослушивания которых хочется застрелиться. Эти песни непонятно где начинаются, непонятно где заканчиваются и довольно слабо отличаются одна от другой.» Однако сам композитор отвергал эту критику, называя её надуманной и вызванной личной обидой господина Всмятко на то, что его имя использовано в качестве имени второстепенного персонажа оперы — деревенского старосты Яйцека Всмятко — и его партия была написана для фальцета, что настоящий Яйцек, обладавший красивым басовитым голосом, посчитал личным оскорблением и издевательством. Впрочем, знакомые Ясоса не раз замечали личную неприязнь композитора к музыкальному критику Яйцеку Всмятко, а дирижёр Рукастас Загребайтис указывал на тот факт, что в партитуре оперы, для партии деревенского старосты слово «фальцет» было аккуратно зачёркнуто и рукой композитора было нацарапано «блеять козлитоном».

Нетрадиционный подход Ясоса Бибы к интерпретации классики ярко проявился в цикле его песен для мюзикла «Красавица Икуку и три хулигана», где исполнители танцуют под фривольную музыку, легкомысленно отбивая чечётку. Многие песни мюзикла — среди которых «Хули-хули-хулиганы безобразят», «Сосу-сосу-сосульки тают от тепла», «Писю-писю-писюльку напишу», «Бля-бля-бля-бля-бляха-муха», и «Бла-бла-бла-бла-блажь напала» — вошли в золотой фонд музыкально-театрального искусства. В разных странах бибовский мюзикл несколько раз экранизировали, каждый раз подвергая переделке в соответствии со вкусами своего времени и капризами цензурных органов.

«Броненосец „Потёмкин“» отбирает лавры лучшего фильма всех времён и народов у шедевра немого кино «Трёхсотлетие царствования дома Романовых»

В Советской России, председатель Совнаркома РСФСР В. И. Ленин, мечтавший сделать кино важнейшим из искусств, подверг мюзикл «Красавица Икуку и три хулигана» жёсткой критике, назвав его «мелкобуржуазным опиумом для народа», и приказал наркому просвещения Луначарскому и кинофабрике «Госкино» переработать бибовское творение в произведение, служащее классовым интересам пролетариата. Сказано — сделано! Так появился первый советский чёрно-белый немой музыкально-танцевальный фильм под названием «Учительница рабфака», в котором рассказывается история трёх чумазых беспризорников, которых советская власть выловила в трущобах Петрограда, постригла наголо, промыла мозги и отправила учиться на вечерние курсы для рабочих и крестьян. Там они влюбляются в молоденьку учительницу. Не поделив свою любовь, школьники передрались и началась поножовщина. Все трое получают тяжёлые ножевые ранения и просят прибежавшую на шум уборщицу позвать учительницу. Учительница, утирая слёзы косынкой, целует хулиганов в губы, и после этого они закрывают глаза и умирают. Эта трагичная кинолента в первые годы её проката признавалась лучшим или одним из лучших фильмов всех времён и народов по итогам опросов критиков, кинорежиссёров и публики. Правда, этим титулом «Учительнице рабфака» пришлось наслаждаться недолго: вскоре после выхода в свет эпической трагикомедии «Броненосец „Потёмкин“», лучшим фильмом всех времён и народов стал «Броненосец».

Во Франции, по требованию католической церкви мюзикл «Красавица Икуку и три хулигана» также искромсали вдоль и поперёк, заменив хулиганов мушкетёрами, а развратную красавицу Икуку — кардиналом Ришелье. В позднесоветской адаптации французского фильма, где мушкетёры пели и плясали на русском языке под губную гармошку, красавица Икуку несколько раз всплывала в знаменитой арии Д'Артаньяна про пока-пока-покачивание перьями, однако с началом антиалкогольной кампании в 1985 году была нещадно вырублена из первоисточника и, по инициативе первого секретаря Краснодарского обкома КПСС, заменена словами «Трезвость — норма жизни».

В 1999 году, из 69 написанных Ясосом песен для «Красавицы Икуку», 20 были использованы в автоматном мюзикле «Mamma Mia!» для того, чтобы внести щепотку реализма в шизофреническую бредятину сюжета, сочинённого, по всей видимости, под воздействием галюциногенов писательской артелью «Беня и К°», а также для того, чтобы немного разбавить слащавость и монотонность набивших оскомину бениных шлягеров «Деньги, деньги, деньги», «Дайте! Дайте! Дайте!» и «О да, о да, о да, о да, о да». Жемчужиной нового мюзикла стала популярная песня Ясоса Бибы «Тра-та-та, тра-та-та, мы везём с собой кота».

Политические взгляды

Если вам нужно узнать про диатрибы — звоните, звоните Ясосу Бибу!

~ Гимн Ясосу Бибу

Ясос Биб всегда с большим сочувствием относился ко всем бедным и угнетённым, однако считал методы большевиков слишком радикальными. После гибели брата Ясос Биб окончательно разочаровался в социализме и стал придерживаться консервативных взглядов. В январе 1922 года он выдвигался кандидатом в депутаты Виленского Сейма от партии «Прогресс И Законность — Демократический Единый Центр», однако не был избран.

Ясос Биб часто публиковал в газетах статьи, критикующие базировавшиеся в Вильно многочисленные социалистические, коммунистические и национал-демократические партии. Это вызвало недовольство политбюро ВКП(б), и в 1930 году труды Ясоса Биба попали под запрет в СССР.

Поляки же, напротив, очень уважали Ясоса Бибу за его исследования польского фольклора и книги на польском языке, некоторые даже считали его польским философом, причём даже сам Юзеф Пилсудский относился к Ясосу Бибу с большим уважением, о чём не стеснялся открыто говорить: «Ja jako były rewolucjonistą traktuję Jasоsa z wielkim szacunkiem». После присоединения Виленского края к Польше, Ясоса Бибу часто приглашали в Сейм, где он использовал своё влияние для отстаивания культурной независимости Виленской Литвы.

В эти годы Ясос Биб издал свои знаменитые «Диатрибы о вреде левых радикальных идей» и «Диатрибы о пользе культурной автономии».

Часто задаваемые вопросы

Почему в Википедии нет статьи про Ясоса Бибу?

Потому что жизнь и творчество выдающегося литовского и польского учёного  я к о б ы  не удовлетворяют критериям значимости Википедии.

Мы с этим категорически не согласны! Поэтому всё, что вы хотели бы знать про Ясоса Бибу (но стеснялись спросить, чтобы не прослыть невеждой), вы можете найти здесь.

Подумаешь, какой-то Ясос Биб! Да кто его вообще знает?

Ясоса Бибу знает весь мир!

Не верите? Судите сами:

Плывут пароходы — привет Ясосу Бибу!
Летят самолёты — привет Ясосу Бибу!
Бегут паровозы — привет Ясосу Бибу!
А пройдут пионеры — салют Ясосу Бибу!

Правда ли, что водку изобрёл Менделеев?

Действительно, в обществе укоренилась легенда, приписывающая изобретение водки Д. И. Менделееву. На самом деле, водка — плод совместного труда Бибы и Менделеева: Ясос Биб придумал 40 частей чистого спирта, а Менделеев — 60 частей воды. Когда всё это перемешали, получилась «менделеевка».

Правда ли, что настоящим именем Наливайтеса было Бульёнис Нахлибавичюс?

Никто не знает. Когда Ясос Биб познакомился с Рюмкевичем и Наливайтесом в английском пабе «Rat & Bat» в 1893 году, они, как настоящие джентельмены, представились ему только по фамилии, и на протяжении всей жизни эта троица обращалась друг к другу исключительно по фамилии. Так что, именами Рюмкевича и Наливайтеса предположительно могли быть Лёлек и Болек, Бонни и Клайд или Чук и Гек. Естественно, все эти догадки — из об�