Это — хорошая статья

Абсурдотека:Суровые сказы

Материал из Абсурдопедии
Перейти к навигацииПерейти к поиску
А так ли они суровы?

Уж притчей во языцах стало понятие о «суровых челябинских мужиках», оно прочно проникло в мозги многих обывателей, стало причиной некоего числа «боянов», сомнительного качество шуток и пародий и стало набивать оскомину на языках. Дискомфорт прочно поселился в моём сознании. Мозг готов был взорваться и забрызгать всё вокруг. Было решено разъяснить себе эту ситуацию, и вот, гонимый любопытством, я достиг нужной местности. Мои непосредственные и наивные обращения к знатокам и краеведам, в конце концов, привели меня не в Киев, но в один из пригородных посёлков одного никому не известного города, где проживал по подавляющему числу заявлений авторитетных людей тот, кто мог мне помочь.

На роль моего спасителя претендовал довольно небольшого роста дедок, словно только что сошедший с холста кисти Репина. Отзывался он на прозвище — «Пахомыч». И представлял собой довольно колоритный персонаж.

Следует сразу признаться — результат был неожиданным. Во всяком случае, я то думал себе почерпнуть несколько другой материал, но что вышло то, как говорится, обратно не вошло.

Вот то, что дал мне «суровый край державы».

Откуда быть пошла суровость мужицкая[править]

Суровый сказитель
Тот самый, лично императором откопанный…

Ктой-то там припёрся, не зван — не прошен! Ась! Чего мнёшься-то у калитки. Ответствуй по чести, кто таков, от кого пришёл! А не то кобеля-то вот щас спущу — оно-то и весело будет, и не скучно. От Василича? Дык, так бы сразу и сказал, краевед, стало быть. Любопытствуешь, значит про наше житьё-бытьё. Дело хорошее.

Да ты проходи — проходи, не бойся кобеля-то, он при мне никого не сожрал ещё. Ну, почти никого. Звеняй меня, добрый человек, повадились тут балбесы соседские лазить, дней десять как самовар спёрли, так что не обессудь — чаёк из чайничка откушаем.

Ты вот спрашиваешь, что ж такого сурового в наших местах? По чести сказать — это загадка, как вы, учёный люд говорите по-научному: «парадохс». Погоды тут не сахар, это так-то. Да есть и покрепче морозы, вон в Архангельске, городе славным своей треской и размером её печёнки. Так морозит, что слова мёрзнут.

И природа есть, где покруче нашего, в той же Антарктиде, где окромя пингвина — никакого зверя почти не встретишь. И лес только в каменном угле остался. Не в этом дело. Дело в том, что суровость природы у нас не всегда является, а временами. И через это вот свойство её непостоянное, норовит к нам всяк раз начальство приехать, порядки навести, расправы учинить, невиновных наказать, непричастных наградить. И понятно, конечно, чего ж ему, начальству себя суровостью природной испытывать, вот оно куда подальше на север и носа не суёт, а к нам — изволь полюбоваться.


Вот, послушай, что с моим дедом Василием приключилось. Давно это было, ещё при ампираторе Ляксандре. Да ты что? Македонском? Тот всё по югам шастал, шибко теплолюбив был, вон Ганнибал Карфагенский и то хоть разок, да в снег залез, а энтот нет — шалишь! При Ляксандре Николаиче то было, за нумером вторым, нашему-то городишку тогда только—только сотня лет с небольшим вышла. Вот дед мой с братом своим старшим, да дядькой, артельно стало быть, взялись золотишко на прииске ковырять, дело не больно хитро да удачи требует. Вот попался их артели шурф — полгода они с ним умучивались, а золотишко то крохами в руку идёт. Они его и порохом рвали, и в сторону штреки долбили, даже шамана проезжего покамлать зазывали… всё без проку!

Так вот надо же такому приключиться, что попала как раз в энтот срок Осударю Ампиратору шлея под мантию: навестить наши золотые рудники. Явился, как положено, свита там, охраны одной почитай сотни три, да и так всякого праздного люду — немеряно. Явился да и говорит, стало быть: «А ведите-ка меня, к самому что ни наесть захудалому шурфу, а не то донесли до меня, что воруете вы тут все поголовно, да и золото копать вовсе не умеете!»
Привели его к дедову шурфу, значит. Поглядел так Надёжа Осударь на шурф да и говорит: «А подать мне мою любиму ампираторску лопату!» Ну, там лакеи враз метнулись — спроворили инструмент. Тот сразу как схватил лопату-та да как копнёт… ! Ох, и Ёшкин кот тебе товарищ… , самородок сразу и выкопнул, больше двух пудов весом. Мы так всей артелью и остолбенели, рты открывши.

А Его Величие сразу таки слова молвил ласковые: «Ну что, мужички, поняли теперича, как-так надо золотишко копать! А за нерадивость всыпьте всем по пять палок, в те места, где ноги начинаются, не то же через них совсем золотого запасу в государстве не осталось!»

Старший-то братец деда умный был, он сразу, как Царь лопату взял, убёг от греха с глаз долой. А дед мой по любопытству остался… Ну и всыпали местные горные начальники ему и за себя, и за брата, и за веру православную, и за бережение золотого запасу.

Обидно вышло. И потому, как только Ампиратор-то до Сам-Питербурху отбыл, взяли наши мужички колья берёзовы да навестили начальство горное по тёмному времени. Те было за нагайки взялись, да в темноте-то, оно колом сподручнее… Вернули долг, стало быть. Не любят, наши мужички в одолжении-то быть.

И вот такие вот выверты бывали в нашем краю каждый год, а в урожай так и по три раза. Понятно ли теперь почему суровы мы? Аль нет… ?

Суровые мужики и суровая природа[править]

Медведица. Ночью согреет, днём ускорение придаст. Полезный зверь.

А-а-а! Заходи, мил человек. Вечерок нынче хороший, тучи, ветер, морось. Самый раз чайку попить. Спасибо тебе — любознательный. Уж не знаю, чтой ты такого соседским балбесам сказал, да самовар-то вернули. Правда, не мой, мой-то местной поделкой был, а этот — тульский, с медалями, чисто генерал! Но с него чаёк получается — загляденье. Пошли — отпразднуем.

Вот подумать только, иногда таких небылиц про нашего мужика услышать можно. Так просто удивляться устаёшь. Я вот уже, почитай, девяносто годков скоро отпраздную, а такого не слыхивал. Вчера вот в ящике один такой умник сказал: «Вот, дескать, челябинские мужики настолько суровы, что зимой спят в берлогах с медведями».

Срамотища-то. Как язык повернулся. С медведями… Мы что извращенцы что ль какие, так ведь не Амстердам же здесь. А вовсе даже наоборот. С медведями… Ну, на худой конец, с медведицами. Да и то, только чтоб не замёрзнуть. Тут и осторожность особая нужна, про то случа́й один я знаю.

Было это, в году… , не забыть бы, а! Как раз Гагарин в космос слетал, так на следующий. Жил тогда по соседству со мной Федька. Мужичок с литейного цеха. Вот он двадцать третьего февраля отпраздновал, значит, и по праздничному настроению пошёл поохотничать. Да, по чести сказать, по праздничному делу-то — какая там охота. Так! Лесников только разбудил, чтоб не шибко дремали.
Проходил по лесу Федька дотемна. Праздничное-то дело повыветрилось, а зима ж. Чует Федька — не Африка. И до дому не добраться — околеть запросто, потому как из тёплых вещей с ним только ружьё. Собирался то по—праздничному. Делать неча! Стал берлогу искать. У Федьки память — как конституция — всё помнит, у него все берлоги как на карте туда занесены.

Тут ведь что главное? Главное не попасть к медведю. Проснётся — страсть как обидится. А обидится — враз сожрёт, и даже спасибы от него не дождёсся — зверь неразумный, что ж с него взять. А вот к медведице — самое милое дело, ей в это время некогда, она медвежатами занята, ну поворчит чуток, почует, что её детёнышам ничего не грозит, да и успокоится.

Нашёл Федька берлогу, как положено, с медведицей, забрался потихоньку, пригрелся да так до утра и проночевал. А вот поутру и сделал то, что никак не положено. Стал он из берлоги выбираться да сапогом на морду медведице и наступил. Вот тебе бы, учёный человек, с утра бы да после вчерашнего какой обалдуй грязным сапогом на морду наступил? Вот и мне бы тоже не понравилось. А тут медведица! Поднялась она да правой лапой Федьке прям по левому полушарию спины, как слегка приложилась! Тот, почитай, как Гагарин из берлоги и вылетел, но, слава Богу, соображение мозговое не потерял. Таку скорость включил, что его по дороге трое милиционеров не смогли догнать на мотоцикле с коляской. Ругались-то шибко. Да ничего поделать не смогли. А что ж тут поделаешь, когда у них бензин кончился, и мотоцикл толкать пришлось.

Сам видел, я как раз с утра вышел на улицу, снег от ворот отгрести. Вот тут он мимо меня и пронёсся, а за ним милиция. Не догнали. Зато он опять же по утреннему морозу не замёрз. Даже наоборот, вспотел шибко, раньше я никогда не видал, чтобы ватные штаны да насквозь пропотели. А тут — извольте порадоваться. Как говорится, факт на лицо. Ну, в этом случае, на штанах.

Вот оно как случается. А этот, в ящике… , с медведями… , тьфу! Срамота!


Суровые мужики и заграница[править]

Есть у нас свой Париж…
…и в нём башня, Эйфелева, почти…
…и Берлин имеется…
…и стена…
…и ещё всяких мест.

О! Здрав будь, добрый человек. Чтой-то у тебя там? Вот, сердечный человек, порадовал дедушку, сахарку принёс, вот спасибо. Теперича чайку-то попьём! Заходи, ставь мешок в сени, чего ты его на плечах-то держишь? Самовар-то у меня налажен. Отметим подарочек-то.

Вот, гляди, внучек, тут мне нашу областную карту подарили. Чуешь, какие чудные названия есть на нашей земле. А явились-то они не случайно. И смысл в них есть и даже не один. Первый смысл, что память о тех местах, где побывал наш суровый мужик, чтобы и правнуки понимали про то и не забывали, а то когда ещё случится простому мужику в Европы податься.

Предкам-то нашим такой случай не раз представлялся. Вот, например, ещё при Елизавет Петровне Кроткия взялся с Россией германский Фридрих Великий воевать, чего ему от нас надобно было, того нам не известно, но раз гонец прискакал — служба началась. Повскакивали тогда наши мужички на кони, похватали берёзовые колья и айда до Берлина. Уж чего он там был такой этот Фридрих германский великий — уж не знаю, но видать в городе-то конному колом сподручнее, чем на троне великому. Взяли Берлин. Ну, опосля замирились, а на добычу, что с города привезли, и в память так же построили деревушку, вот она — Берлин! И стена в нем есть, Берлинская. Она нефтебазу от лесопилки отделяет и росписи на ней не хуже. И вот что чудно́, как их директор нефтебазы ни закрашивал, они наутро всё равно ещё краше былого образуются, вот она какова — сила искусства. Так вот, мы-то свою стену сберегли, она вон и сейчас глаз радует, отделяя нефтебазовое от лесопилочного. А Германцы то свою сломали — ну чисто вандализм какой, а ещё говорят культура… Европа…

Или вот ещё с тех пор и века не минуло, случилась друга оказия. Рассорился наш Ампиратор с французским Буанапартием по фамилии Наполеон. Шибко осерчал Буанапартий, так разлютовался, что Москву взял, ну что сгореть не успело. Нашим-то мужичкам обидно стало, дождались они зимы, повскакали на лошадей, взяли берёзовы колья и пошли обратку возвращать Буанапартию. Тот было в штыки, да зимою то кольями сподручнее. Так и догнали его до Парижу. Ну а там уж снова трофеи всяки взяли. Снова мир заключили. А дома, чтоб детишкам помнить и радоваться, нову деревушку обустроили — Париж. Да ведь как удачно вышло-то. В нашем-то Париже всё почитай как во французском. Там смастерили чудо техники — Башню Эйфелеву. Ну, и наши мужики тоже мозги имеют. Соорудили такую же, пониже правда. Да это только безопасности ради, если в натуральну то размеру её взъероганить — случись трясение земли какое али праздник большой — неровён час завалится железяка. Всю деревню ж тогда как таракана тапком придавит. А такая как сделали — ну может пару изб только да собак напугает. Всё по уму. Да вот ещё: завели французы Елисейские Поля в своём Париже, так и мы не отстаём. Живёт там у нас мужичок один, Елсеем зовут, огород у него рядом, десятин аж тридцать поди. На одной половине картошка клубится, на другой половине хрены с коноплёй. Ну, чем не Елисейские Поля? И с пользой. Тут тебе и еда вырастает, и приправа, и для души — хрен растёт. К любому столу приварок добрый.

Чуть позже почитай такая же оказия с турками приключилась… И вот вам просвещённые Европы — у нас Варна образовалась. Да ещё чего помалости, на добрую долгую память — Чесма, да Лейпциг, да не поломав язык сказать бы Фершампенуаз. Да и то верно, чтобы без особой нужды по Европам шататься, уж лучше Европы у себя организовать. Оно сподручнее. И Европам бы наука, нет, чтобы к нам, в Россию, за всяким надом лезть да воевать. Построили бы себе какую-никакую Россию, там, у себя. Воюй скоко надо. И другим жить не мешай.

Суровые мужики и нечисть[править]

Берёзовые колья — универсальные инструменты на все случаи жизни.

А-а-а, это снова ты, добрый человек. Проходи-проходи, приятному человеку мы завсегда рады. Вот гляди — кобель-то уже знает тебя, даже не рычит, а совсем наоборот — радуется. А он у меня учёный — как учует недоброе чего, или нечистую силу… лютовать начинает. Пока не сожрёт — не успокоится. Да и то верно, нечисть в наших краях она — редкость, но быват что повстречается.

Приключилось-то как раз в то время, когда новая власть строительство тракторного завода учинила. Вот на эту стройку подрядился на заработок дружок мой — Степан. Он до того в паровозных мастерских слесарил, вот его и поставили, значит, каменюки из земли выковыривать, на вагонетку грузить да к грохотам свозить. Где из них потом булыжник дорожный мастерили.

Степан-то был парень весёлый, в артели завсегда слово найдёт, что настроение подымет, за то ему уважение было от артельщиков.

И повадился к ним в артель прораб ходить. Каждый раз, как артельный котёл подоспеет, сядут мужики выпить-закусить, энтот хрен с бугра тут как тут. Ну, наши-то мужики — народ хлебосольный — и нальют, и закусь спроворят, но надо ж и честь знать. Дык нет же! Ходит к чарке как на работу. Да ещё и спрашиват ехидно так: «Как работается, мужики?» Ну, Степан молчал сперва, а потом не сдюжил: «Нам, мужикам, говорит, люба работа в радость! Хоть камни таскать. Лишь бы лёжа!» И чарку, что прорабу подносили — хлоп! Опрокинул, стало быть! И крякнуть не забыл.

И так на это на всё прораб обиделся, аж позеленел, аки аспид какой. Зашипел даже. Скривился в улыбочке злобной! Прямо граф Дракула ни дать ни взять. Но ничего не сказал. Повернулся, достал книжечку свою чёрную и писать давай в неё — грамотный, стало быть. Записал да и ушёл.

Тут я отступить должон. Потому как про Дракулу упомянуто не зря было. С этой персоной мы со Степаном ужо разговор имели, так что знаем, с кем сравниваем.

Тогда Степка ещё в выучениках был в паровозных мастерских, да беда дома приключилась — верёвка в колодце у них изробилась вся, а без неё воду не добыть, по чужим-то дворам просить намаешься. Вот и смастерил Степан себе цепь колодезную. Чтоб мастер не повязал, он обкрутился весь цепью, даже на шею оборотов пять намотал, да ещё с сажень спереди болталась — чисто галстук у нашего анженера.

Вот и шёл Степка, никого не трогал, как налетела на него тень сзади. Навалился кто-то и клыками по шее: «Клац!» А на шее то — железна цепь! Укусишь, а не сожрёшь. Ну и покатились они под горочку, аккурат в мои ворота и треснулись. Пёс мой аж вместе с будкой на улицу вамахнул, пасть ощерил, загривок вздыбил, стоит, рык утробный издаёт. Вышел и я поглядеть. Лежат двое — в воротах прямо. Слева Степка — я дыхнул на него. Гляжу. Оклемался. Подыматься начал. Я к другому — снова дыхнул. А тот как взовъётся, как зашипит, стоит, клыки наружу щерит. Смотрю, Степан за берёзовый кол схватился, ну и я не отстал. А энтот, с клыками наружу, засмеялся так нехорошо и орёт: «Берёзовый кол, мол, на меня не действует, только осиновый, да ещё крест животворящий». Ну, это он зря сказал, потому как мы со Степаном его тут же окрестили. Степан колом повдоль прямо в лоб ему вдарил. Тот аж в изумление вошёл. Ну, тогда и я уж поперёк прямо в дюндель ему добавил. Клыки-то на землю и ссыпались. И сам он на травку и постелился. Я снова нагнулся над ним и спрашиваю: «Кто мол, таков?» Тот и ответствует, едва слышно: «Вампир — говорит — Дракул граф». Ну, тут я поглубже вдохнул да и выдохнул на него. Он тоже вот зашипел да и сгинул (чарку я тогда перед ужином замахнул, а закусить не дотянулся — шум у ворот услыхал, так — головкой чеснока зажевать пришлось). И больше до прораба я такого шипу не слыхивал.

Неделя прошла, как Стёпка прораба оконфузил, глядим — идёт прораб-то, радостный, да не один. С компанией. Двое, все в чёрной коже, но при маузерах. Сейчас бы сказали — чисто Амстердам какой, да времена-то други были и про таки государства мы не слыхивали тогда. Так вот, стало быть, подходит и говорит: «Собирайтеся, мужики, теперича вам прямой ход на каменоломни, потому как саботажники вы все, вредители и расхитители народного камня».

Мужики, знамо дело, в непонятки: «Мы ж и так в каменоломнях работаем, и план выполняем, и даже более того».
Прораб ажно взвился весь, молчать, мол, всем, и следовать за товарищами, мол, будем знать, наперёд как прорабов не уважать. И лыбится так весь, зубьями наружу, ну чистый Дракул. Мы со Степкой ничего выдумывать-то не стали. Взяли колья, да и перекрестили как в тот раз, даже складнее получилось. Тот даже крякнуть не успел — так зубья на землю высыпались. Тут и остальные артельные за колья похватались. Кожаные было за маузеры… , да в каменоломнях-то колом оно сподручнее.

Погрузили их в вагонетку да и прицепили к курьерскому поезду Москва-Харбин. Наши-то мужики потом ещё долго смеялись: вот то китайцы, верно, удивились, когда посмотрели на груз.

Вот оно как случается. Что и с нечистью повстречаться — к пользе.

Суровые мужики и чудо-юдо рыба…[править]

О! И тебе доброго вечерочка. Проходи-проходи, сегодня темно-то как. Да метель, да мороз. Закоченел, поди. Да ничто! Отогреемся, по случаю такого природного явления мы с тобой окромя чайку ещё и настоечки отпробуем, с октября стоит — случая ожидает. А он вот! Случай-то. Вроде явление-то природное и не сахар, а к пользе.

Вот уж на памяти моей похожий случай вышел. Было то недавно, годков двадцать назад. Принесло к нам на завод иностранцев кучу — вроде как на нас посмотреть, ну, и себя показать. По энтому случа́ю директорство наше спецуказ издало — как кому одеваться, большой указ — пунктов на полсотни, и посреди прочих пунктов был там запрет бабам нашим юбки одевать…, стало быть пёстрых цветов. Ну, охране хвосты накрутили… , ждут! И никак они подумать не могли, что через энтот вот пункт наше руководство кучу приключениев себе добудет.
Потому как промеж прочих иностранцев, Ну там испанцев, итальянцев… О ж! Блин! Стих попёр! Запиши — глядишь прогодится куда… Так вот, в толпе гостей этих, иноземных, к нам шотландца занесло. А у них, шотландцев стало быть, такая национальная традиция имеется — по праздникам в юбки наряжаться, национальных, родовых, стало быть, цветов. А у этого — цвета, как на грех — прям вырви глаз! Охрана-то его и охомутала, им ведь плевать, что мужик-то с бородой, главно — что в юбке. А раз в юбке, стало быть — баба, А цвета-то… в указе прописаны. Стало быть — хватать и не пущать. Мужик-то шотландский шибко обиделся. Из сумы заплечной достал какой-то пузырь с дудкой да как заиграл. Охрана тут же уши в трубку свернула, да не только охрана, в будке на проходной стёкла-то так и высыпались, штукатурка на заборе в трещины изошлась, воро́ны — и те разлетелись кто-куда. Я только потом прознал — эта хреновина волынкой называется. Вот, стало быть, и отволынил охрану — мужик шотландский.

Понятно: с такого-то концерту начальство заводско-то к проходной понабежало, долго извинялися, а как же — такой конфуз учинился. И порешил директор заводской дорогих гостей рыбалкой ублажить. Да опять, видать-то жаба его душила — пожадничал, чтоб народ в хорошее место свозить, повёл всех на заводской пруд.

А пруд этот не то чтобы место заповедно, но мне ещё мой дед сказывал, что ещё с давних пор сидит в омуте чудо-сом. Огромная рыбина, чисто зверюга. Лет двадцать назад приезжали к нам профессора учёные, ныряли в пруд. Сказывали, тому сому годов не пересчитать, будто бы он не только Александра Павловича — Освободителя времена знавал, но даже Алексея Михайловича — Тишайшего годы помнил. О как! Про него даже разны сказки сочиняли и даже имя дали — «Дедушко». Бывало бабы детишек малых-то так и пугивали: мол, озорничать будешь, явишься к пруду — тут-то тебя Дедушко-то в омут и стащит. Да это зазря всё, людей дедушко избегал. Так, крякву какую или лысуху на дно утянет да и попользует себе на благо. А последнее время и завовсе показываться перестал, учёный люд говаривал — в спячку будто впал.

Так мало кто уже помнил про него. Вот и директор — забыл.

Привёз, стало быть, он всех к пруду, столы накрыли, удочки раздали, кому в охотку-то. Клёв был — загляденье. Ещё б ему не быть. Директор-то клуб ныряльщиков имени Кусто нанял. А тем-то всё в радость, лишь бы нырнуть, да поглубже. Гости понятно — радостны… , то сёмгу вытянут из заводского пруда, то треску, то тунца какого, ну, а шотландцу особо повезло, ему парусника подцепили на крючок. Гости ужо грамм так по триста-четыреста приняли, и никого особенно не проняло, что рыба уже потрошёная, а некоторая даже без головы. Шотландец после парусника и вовсе в хорошее расположение духа впал. Достал волынку. Пенку директор бросил — не уследил за шотландцем. Тот и взыграл. Поначалу всё спокойно было, зато потом… Потом все ныряльщики из пруда, как есть, на два метра выпрыгнули да так, аки Христос, прям по воде в ластах и дали дёру. А директору-то всё невдомёк, стоит на мостках с удочкой — поклёвки ждёт. И тут вода забурлила, заволновалась тревожно, и Дедушко на поверхность пруда явил свой спиной плавник.

Шотландец ажно чуть волынку свою не проглотил, махом протрезвел, стал как стёклышко — остекленел весь, только и вымолвил чтой-то чудное: О май гот- говорит — Несси из ит хире. Изматерился, я так понимаю, по-своему — по-шотландскому. Крепко видать выразился. А Дедушко-то что? Дедушко-то проснулся, видать оголодавши был сильно, нырнул, подцепил мешок с уловом, что ныряльщики на дне бросили, да в один укус его в пасть себе, только край мешковины наружу. И пошёл Дедушко ещё какой поживы искать, развернулся и скорость включил. И тут увидели мы чудо чудное. Директор вот только на мостках стоял. Миг! И нет его. А иде ж он? А он уже по водной глади, аки фрегат какой, прямо в сапогах рассекает. Видать Дедушко мешковиной крючок директорский зацепил. Ну и что ж. Дедушко скорость прибавляет, стряхнуть тако грузило норовит — в ломы ему видать директора тащить. Директор за ним чудом на сапогах по пруду кренделя выписывает. Орет благим матом, Мол, помогите, снимите меня. Рядом на глиссере — телевидение, оно выход гостей на природу запечатляло, не бойсь, говорят, господин директор, снимем в лучшем виде…, и взаправду, всё снимают на камеру, стало быть.

Сделал Дедушко три круга вокруг пруда, надоело ему, и пошёл он к старому мосту. Ну, моста-то там не было уже, только с полдюжины чугунных круглых свай осталось. И понёсся Дедушко прямо туда. Змейкой промеж свай проскочил, даже скорости не снизил. А вот директор не так ловок оказался како он языком-то на собраниях чесал. Перву сваю он слева обошёл, втору — справа, а вот третью — прям всей своей серёдкой на полной скорости и принял. Чугун-то потом минут пять гудел. А директор так и остался обнявши сваю висеть. Да нету худа без добра. От рывка мешок-то у сома из пасти выскочил. Дедушко-то так ускорился, что из воды выскочил, метра на три выше заводскую плотину перемахнул, а там — река городская. Он по течению-то и пошёл… Только и видали.
Гостей конечно сразу же почивать повезли, потом объяснили — это мол, у нас театр самодеятельный им представление давал в защиту природы.

А директор ещё часов пять со сваей обнимался. К нему уже катерок подогнали и упрашивали всяко — нет, висит, не отпускается. Заводско-то начальство хотело уже за автогеном посылать, да наши мужики-то по-другому спроворили. Подплыли на лодочке к свае да и сказали ему шёпотом, тихонько. Мол, господин директор, зарплату-то за два года когда отдадите? Он только и успел сказать: «Нету!», да руки-то и расцепил. Хотел, не иначе, кукиш сотворить. Ну и в воду-то, бултых! Тута мужики к нему берёзовы колья протянули да и потихоньку ко дну прижали, ненадолго, с полминутки всего. И надо ж, когда отпустили его — нашлась зарплата, причём прямо при нём, и на весь завод. Говорит, за подкладку пальта завалилася — дыра там у него.

Вытянули, зарплату раздали. Да и пошли тако событие праздновать.

А директор с тех пор рыбалку позабросил. Расстроился шибко, не иначе. Чугун-то ведь — он твёрдый.

А про Дедушку газеты сообщили через месяц — в Оби его видели — на север шёл. Покой искать. От шотландцев подалее.

Суровые мужики и плюрализм[править]

Плюралисты на марше, оне не знают про колья.

А ты добрый человек, лучше сегодня у меня заночуй, никуда не денется от тебя твоя гостиница. Гляди ко, на улице то метель какая, да с морозом. А у меня печь то топлена, да самовар налажен. Да диван то простаивает. Повечеряем. К утру глядишь, распогодится, а я тебе ещё чего поведаю. Хорошему человеку, да для дела, оно не жалко.

Уж почитай, совсем как недавно, случился у нас по всей стране … . Вот слово то неудобное какое, ну никак к разуму не приживётся не то «пофигизм», не то «анахренизм». Эх! Забыл! Плевать его через забор. О! Плюрализм! Мы то сами сначала понять не смогли что энто за «изьм» такой. Да вскоре само всё разьяснилось. Собрались мы с мужиками в апреле по субботнему времени поговорить, мировые дела обсудить да и вообще, время провести. Сидим тихонько себе, никого не трогаем. Вдруг ни с того ни с сего. Треск. Выходят на площадь десятка три оболтусов ряженых. Все в чёрном, с портупеями, с дубьём. У первого флаг в руках, непонятный, у второго барабан на шее, огромный.

Подходят этак они строем к нашим мужикам, да и говорят. Мол, объявили по всей стране «плюрализм». Тот есть: демонстрируй чего хотишь и как хотишь. Вот, стало быть, мы сейчас и будем демонстрировать здесь нашу любовь к фюреру, а вы, мужичье, на дороге стоите. Мешаете почём зря плюрализму. Валите отседова, пока мы вам не накостыляли, во имя плюрализма. И фюрера.

Грозно они выглядела, да, шибко грозно. Да вот ведь незадача. Помнили крепко наши мужики, от отцов своих о фюрере.

Хоть это и давно было, но отцову то науку как можно забыть?

Аж в одна тысяча девятьсот сорок первом, случилась у нас война с Херманией, там как раз энтот вот фюрер в начальники выбился, в силу вошёл, да так разлютовался что с Москвы к нам гонец прибёг — мол, помогайте мужики, не то фюрер и до вас доберётся. И хоть к московским мы осторожно были всегда, потому как и они нашего брата не привечали, да делать неча. Собрались мужики, повлазили в тракторы, кои с железом потолще, да пушками побольше. Поехали. Даже кольев не взяли, потому с кольями в тракторе неудобство. Четыре года они с фюрером по душам беседовали, в конце концов, взяли таки его за душу, опять же в который раз в Берлине побывать случилось. Хотели бы и до Парижу, да начальство уж не велело, да и зачем им энтот Париж, коли свой имеется. Большо горе тогда было, потому как после тех разговоров с фюрером много наших мужиков домой не вернулись. Такое разве забудется?

А тут эти, прости господи плюралисты… . Вот не поверишь, внучек, первый раз в жизни, а прожил то не мало, я видал чтоб наши мужики за кольями в очередь становились, не хватало сразу на всех то.

Ну, эти, с барабаном, было за дубьё взялись, да колом то оно…, а-а-а, да ты уже знаешь. В общем, вынесли их на пинках за границу города. А колья потом сожгли, чтоб впредь не запачкаться. И с тех пор такого плюрализму у нас боле не было. Тоже память.

Суровые мужики и антисемитизм[править]

Нет колеса — не беда, есть кол берёзовый…
Самодельный подсвечник, подарок на добрую память.

Память — памятью, а через то апрельское веселье с нашими мужиками ещё один случай произошёл. И окромя своей примечательности, он отличился тем, что почитай единый раз в жизни, а прожил то я, слава Богу… , когда наши мужики закавыку решая, без кольев берёзовых обошлися. Ты вот смеёсся, а зазря. Колом то наши мужики то и рессору починят, и оглоблю исправят, и каку -никаку механизму враз исправят, а то ось оптическу выгнут, али ещё каку тонкую работу справят. Ну, дык слушай, чего дале случилось. Только наши мужички после того, как с плюрализмом разобрались, вспотели конечно, не без того. Маятно оно ведь, с кольями то по всему городу носиться.

Так присели, отдохнуть чуток, пивка-квасу испить, дух перевести. Так являются — трое в сером. Мужики, говорят, мы — Внутренние Органы, стало быть, власть. И пришли мы к вам, чтоб разобраться, по шибко сурьёзному поводу. Мужики понятно ответствуют, мы, дескать, Внутренние Органы уважаем, со всем почтением, а в чём сурьёз то?

Так вот, молвят, случился промеж вас, мужики, антисемитизм. О как! А закон он тоже ведь суров, потому как — закон! Так мужики прям как кол проглотили… . Сколь себя помнили — такой хреновины не ведали — антисемитизм, будь он неладен. Ну, Органы, и говорят, что вот, мол, вы, мужики, когда кольями махать учинили — то как раз тех и погнали, кто супротив этих семитов и выступал.

Мужики то обрадовались то — дык, и где ж тут антисемитизм то? Ну, Органы и заявляют, что тут то нет, а вот когда, кольями то махали, то колом зацепили одного, случайно конечно, так вот он то и оказался самым что ни на есть семитом, да не простым, а любимым племянником их самого старшего раввина. (Раввин — это типа наш поп. Только молится не по — нашему). А вот энто — самый что ни не есть антисемитизм и есть. Да боле того, раввин то шибко обиделся, и никак полюбовно решать вопрос не желаеть.

Мужик так и сели, как цементу объевшись. Только и спросили, чтой то, мол, энтот племянничек посередь той толпы чернорубашечной делал? Ну, Органы понятно, рады разъясниться. А он там с краю стоял, и когда потеха началась то — билеты торговал за посмотреть. Недорого, по пять рублей. А когда вы, мужички, этих с барабаном, погнали, то и его до кучи колом оприходовали. Так что, мужики, вот вам три дни сроку — сходите, поговорите с раввином, может толк будет, а иначе не обессудьте. Всех на цугундер.

Делать неча — задумались мужики, надобно к раввину идти. Разговоры разговаривать. А был промеж прочих мужиков — Ванька — сварщик с механического. И фамилия у него была така чудная — Файнберг. Да нет, железяки он не сваривал, это его прозвали так, потому как ежели какая свара, раздор или ещё чего — он тут как здесь! С одними поговорит, с другими — глядь! Те уже вместе выпивают и Ваньке каждый налить норовит. Ваньке то и здорово. А так он гравёром работал в опытной мастерской. Надпись там красивую на железо навести, али узор вытравить — это он мог, тут не отнять. Так вот, подходит Ванька, к мужикам, спрашивает, мол, что тут приключилось, а то он после второй смены всё проспал, и понять не может, что ж это по субботнему дню мужики особенно суровые.

Ну, рассказали ему мужики, про антисемитизм, этот, будь он неладен. Ванька подумал так чуток, репку почесал, помогу, говорит, мужики, только два условия. Перво: отлейте подсвечник, по моему рисунку из самого что ни на есть драгоценного чугуна пудов на девять. Друго: сто грамм налейте. Ну, чего ж не налить то хорошему человеку — это завсегда можно. Выпил Ванька, крякнул. Пошли, говорит к раввину — поговорим.

Пришли. Явился к нам раввин, энтот. Строгий такой дед. В чёрном весь, от шляпы до ботинок. Сердитый. Ванька сразу к нему подваливает и, что то на непонятном языке, тому и говорит. Тот с начала слушал. Потом стал головой качать, потом, аж закричал: «Ай, вейзмир!» Потом подошёл раввин к мужикам и говорит, что мол, никакого зла на них не имеет, а то, что они его племянника по чайнику засветили — так это есть действие руки господней. Ибо такого позора на свои седые пейсы он бы не перенёс, чтоб его любимый племянник и в субботу торговал.

Хотя наши мужики так и не поняли, чего ж такого хренового — в субботу торговать? Но подсвечник всё ж отлили, и вместе с Ванькой подарили его раввину, он теперь так и стоит у него во дворе, потому как вышел он, аж пудов на пятнадцать. И сдвинуть его раввин с места ну никак не мог. Вот ведь как вышло, вроде бы без кольев, а обошлось. Бывает.

Послесловие[править]

Мне хотелось бы услышать и по более того, да время течёт неумолимо, и моя командировка закончилась. Я покинул суровый край, но ещё долго в моих ушах звучал своеобразный выговор Пахомыча. Мне, конечно, сообщили его фамилию, но Пахомыч, из скромности, просил не говорить. Могу лишь добавить: это точно был не Бажов.

Совет

Понравилось — покажи друзьям.